Мы не виделись довольно долго. А когда наконец встретились, я не узнала ее. И вот уже больше четверти часа мы молча сидели в ее маленькой кухне, а я все рассматривала новую для себя особу, сопоставляя ее с образом, который остался в памяти с нашей последней встречи. Вместо вызывающе-строгой дорогой одежды теперь на ней висел мягкий свитер и джинсы, некогда, наверно, синие, теперь же - голубые с белыми прожилками под коленями. Вместо зачесанного до зеркального блеска высокого хвоста - чуть вьющиеся взлохмаченные пряди падали на сутуловатые плечи. Вместо естественной для нее сигареты, в руке красовался эклер. Я поморщилась:

— А это вредно для здоровья и фигуры!

— Ну не ешь! Я твой съем.

Она отправила в рот пирожное и, сосредоточенно облизав перепачканные пальцы, потянулась за вторым.

Я чувствовала себя разочарованной. Ее безупречность, ее непревзойденная женственность, ядовитая въедливость, непреклонная, зашкаливающая брезгливость, желание быть идеальной - где теперь это все? Передо мной сидела больше не образец для подражания, а обычная девушка. У меня было чувство, будто меня жестоко обманули. Этим, возможно, объясняется холодность, когда я смерила ее взглядом и процедила:

— Ты так изменилась. Испортилась.

Эклер замер на полпути ко рту. Она посмотрела на меня с интересом патологоанатома, медленно опустила пирожное обратно в коробку, подперла кулачком щеку и с преувеличенным оживлением и заинтересованностью спросила:

— А ты знала, какой я была?

Такая реакция, признаться, поставила меня в тупик, а вопорос так и вовсе показался абсурдным - ну разумеется знала! Я собралась было описать ей тот образ, который жил у меня в голове до сего дня и на который я так долго пыталась равняться, но она заговорила раньше:

— Не стоит. Я знаю, что ты скажешь. Но почему, ответь мне, почему люди такие самоуверенные!

Она вскочила, быстро прошлась по кухне и, резко остановившись, заговорила так, как оползень сходит на деревни:

— Вы думаете, что все знаете людей! Потому что привыкли доверять тому, что видите, но не утруждаете себя смотреть дальше этого. Вам кажется, что я холодна и сдержана, а у меня сердце сжимается, когда я прохожу мимо стариков, медленно бредущих в магазин, потому что я ничем не могу им помочь, не могу отдать свои силы, чтобы им было легче! Вам кажется, что я бесчувственная, а я могу слушать музыку и несколько раз внутренне умирать и воскресать от простого сочетания нот! У меня есть несколько имен, при звуке которых я вздрагиваю, парочка - от которых улыбаюсь, и одно-единственное, разливающееся мелодичной карамелью по позвоночнику. Я люблю весну не за тепло и тающий снег, а за возрождение, за каждый зеленый листок! Я безумно хочу научиться говорить так, чтобы меня понимали, а не расшифровывали! Хочу изобрести универсальное лекарство от душевных мук, потому что не научилась давать дельные советы, решать чьи-то проблемы, но раз за разом все равно влезаю в чужую упряжку, потому что считаю преступлением не помогать. Я остро чувствую ложь и остро ее перживаю, я умею плакать! И бывает такое, что я кусаю подушку ночью оттого, что не могу рассказать никому, что со мной! Я хочу родить двух прекрасных ребетишек от лучшего мужчины на земле, воспитать из них достойных людей, и плевать, что это будет тогда слишком старомодно! У меня, представь себе, есть мечта: увидеть северное сияние, пролюбоваться на него всю ночь, погладить морду оленя и заглянуть в его умные глаза. Я готова отдавать людям всю себя, готова вывернуться наизнанку, только бы это кому-то было нужно! Но увы! И вот даже сейчас, я, может быть, единственный раз в жизни до конца откровенна, а ты смотришь на меня, как на сумасшедшую!..

Я вздрогнула. Она устало села на стул, перевела дыхание и провела пальцами по лбу. Казалось, эта долгая речь далась ей с колоссальным трудом. Потом она взглянула на забытую коробку.

— Так ты будешь свой эклер?

Я не нашлась, что ей ответить.