LaKamilla

Привыкай.
Привыкай становиться старше. Не жалеть о вчерашнем дне. Это вовсе не больно, страшно — повычеркивать всех, кто "не". Ты ведь знаешь, что было летом, то останется в нем навсегда. Наша память дает билеты на безлюдные поезда.

Привыкай уже быть сильнее. Не показывать людям ран. Если небо внутри темнеет, то пора собирать чемодан. И уйти бы в монахи, в хиппи от невысказанной тоски. Мы опасно надолго влипли, и никто не подаст руки.

Привыкай расставаться с лишним. Чтобы им мечту не убить, — каждый носит под сердцем жизни, которыми мог бы жить. Привыкай идти гордо по улицам. Не вздыхать так печально, устало. Не завидовать тем, кто целуется, ведь сердца по сути — вокзалы. Поезжай-ка туда, где не был, полегчает.

Пока привыкай. Наши птицы взлетают в небо, наперед забронировав рай. Ты до боли мечтаешь быть лучшим, посвящая кому-нибудь строки. Этот город ночами так душит.
Привыкай. Как же мы одиноки.

Если бы я был маньяком-мизантропом, обладающим огромной властью над своими миньонами, то передо мной с неизбежностью рано или поздно встал бы вопрос: на Земле чрезвычайно много этих жалких, презренных людишек, как бы так сделать, чтобы их осталось мало? В идеале — вообще только я и мои миньоны. Хотя нет, чуть-чуть можно оставить для дальнейших издевательств над ними и разных там хозяйственных нужд. Ну, для запитывания моего жилища электричеством, а меня — едой.
Тут тонкость: все традиционные злодейские способы желаемого результата не дают. Скажем, если устроить ядерную войнушку, то погибнет не больше миллиарда, а остальные пять наверняка начнут яростное сопротивление собственному вымиранию. Чудовищно смертельный вирус приведёт к карантинным зонам, улучшению медицинской диагностики и прочим глобальным мерам предосторожности. В общем, как ни поверни, люди сразу же сплотятся для противодействия тому, что их уничтожает.
Поэтому для уничтожения людей в первую очередь следует их разъединить. Не допустить сплочения даже перед лицом общей угрозы.
С этой целью в умы должны быть внедрены соответствующие идеи. Например, "каждый сам за себя", "своя рубашка ближе к телу", "мой дом — моя крепость". Создаваемые моими агентами фильмы должны транслировать эти мысли доверчивым зрителям через сюжеты вида "один отважный герой (с которым отождествляет себя зритель) против жестокого к нему мира" или "жизнь — дерьмо, люди — мрази, но зато есть бухло, кокс и обворожительная горечь декаданса".
На уровне подсознания каждый должен считать любой коллектив своим однозначным врагом, единственная цель которого — грязно залезть в личную жизнь индивида и грязно в ней наследить своими грязными ногами. Называться такая концепция должна как-нибудь благородно, например, "свобода" или "самостоятельность". А чтобы не допустить раскрытия моей коварной манипуляции, заодно следует внедрить идею, будто "это в принципе нехорошо, пытаться повлиять на других людей". Естественно — ведь на них должен влиять только я!
Когда этап нейтрализации спасительного коллективизма будет преодолен, можно переходить к непосредственному уничтожению. Однако тут надо помнить, что при явной опасности даже подавленный коллективизм может снова поднять голову. Поэтому не надо пороть горячку: уничтожение человечества должно быть медленным, постепенным, незаметным и оттого особо надежным. Лучше даже, если людям будет казаться, что на самом деле имеет место быть рост их благосостояния.
Современный человек не может выжить без современных же благ цивилизации — электричества, медицины и так далее. При этом, если они будут разрушены, то восстановить их за короткий срок не получится, и, таким образом, человечество вымрет. Надежнее всего эти вещи уничтожаются при уничтожении материальной базы всего этого — то есть производства. Однако просто так на ровном месте уничтожить все производство не выйдет — люди, привыкшие считать производительный труд почетным и полезным, будут сопротивляться уничтожению производства даже на чисто интуитивном уровне.
То есть чтобы оно разрушилось, надо разубедить людей в почетности созидательного труда.
В этом контексте хорошо подходит метод "потребление без производства". Люди должны привыкнуть брать себе в пользование много всего, но не давать ничего материального взамен. Ничего материального, включая открытия, чертежи, произведения искусства и так далее. Такой способ существования, ранее полагавшийся аморальным, теперь должен быть признан единственно верным. Это тоже можно обозвать как-нибудь благозвучно - "сверхиндустриальный уклад", я не знаю. Но смысл останется неизменным: каждый должен привыкнуть к тому, что производить реально полезное — очень плохо. Те, кто это делает, во-первых, мало зарабатывают и потому не могут много потреблять, а во-вторых, они вообще люди второго сорта. Потные, тупые или там яйцеголовые. Нормальный человек, типа, умеет "устроиться", а остальные, лохи, как дураки, работают. "Устроиться" в данном контексте значит либо получать деньги вообще ни за что, либо (не так почетно, но лучше, чем у других) быть занятым в области перераспределения произведенного.
Нормальный человек, кроме того, в свободное время занят простейшим потреблением, а не разной там хренью для бо́танов, вроде самообразования или хобби. То есть нормальный человек в свободное время ходит по магазинам и покупает произведенное другими, даже если оно ему не нужно — просто "это дает ему почувствовать свой статус". Деньги же для покупок произведенного другими, как говорилось выше, он получает от присвоения или перераспределения произведенного другими.
Даже наиболее упертые в своем созидательном порыве не смогут выдерживать такое на длинном промежутке времени. Без денег, да еще и презираемые всеми — да почти любой попытается вырваться из такого существования. Типа, ты можешь работать в науке за три корочки хлеба, а можешь бросить это бесполезное занятие и переквалифицироваться в продавцы. При правильно поставленном процессе зарплата всех занятых в созидательном труде будет столь мала, что даже работа продавцом в палатке на окраине города будет казаться манной небесной, внезапно обрушившейся небес.
Разумеется, многие начнут что-то подозревать. Их будет преследовать мысль, что без производства и потребление тоже станет невозможным. Однако их сомнения можно развеять при помощи какой-нибудь мистической концепции, сводящейся к тому, что правильно организованный обмен дензнаками что-то сам собой чудесным образом исправит. Каждый отдельный человек сам не будет задействован в производительном труде, но мистический образ будет вселять в него уверенность, что все в порядке. Например, можно говорить, что незримый позолоченный телец изобилия рассыпает из своих рогов товары прямо на прилавки магазинов. Если, конечно, в обществе достаточно высок градус свободы предпринимательства — это уточнение даст мне возможность поддерживать всеобщее наваждение даже в тот момент, когда близость полного конца всему уже будет маячить перед глазами каждого второго. "Да-да, все так плохо, — буду говорить я устами моих агентов, — потому что завистливое быдло при помощи тоталитарного государства все еще вмешивается в личные дела наиболее успешных граждан".
Жители наиболее продвинутых стран через некоторое время напрочь отвыкнут созидать, а привыкнуть обратно им не даст уверенность в том, что созидание для лохов. Вдобавок незримый позолоченный телец как бы сам будет толкать их былое производство и их былую науку в сторону менее развитых стран, кои некоторое время и будут волочь на себе все мировое производство, а через некоторое время и всю мировую науку.
Тут возникает вопрос: а как теперь уничтожить производство и там тоже? Элементарно! Надо выдвинуть этим странам какое-нибудь обвинение —в том, я не знаю, что у них на швейных фабриках можно производить химическое оружие, а правитель до сих пор имеет гетеросексуальную ориентацию. И после этого разбомбить вместе с их заводами и институтами.
Война подсократит население этих стран и посеет в них хаос, что не позволит им отстроить заводы обратно. А в развитых странах заводы строить уже никто и сам не хочет.
Чем, кстати, в этих странах должны заниматься люди? Ответ прост: они должны перепродавать друг другу произведенное в еще неразбомбленных странах третьего мира и давать друг другу деньги в долг для совершения означенных покупок. Причем данные в долг деньги следует считать "ничем не хуже наличных" и давать в долг расписки на получение долгов тоже. И расписки на получение расписок. Через некоторое время количество "виртуальных" денег станет таким внушительным, что любой залетевший дятел запросто разрушит всю экономику разом. Даже если бы заводы все еще были бы, то они могли все разом встать просто потому, что где-то на другом конце мира кто-то не поверил чьей-то расписке.
Вообще удивительная способность "кредитной экономики" останавливать то, что не остановилось бы даже при обрушении Луны на Землю, как будто специально создана для уничтожения человечества. Это же просто чудо: все на месте, но ни фига не работает, потому что где-то какие-то бумажки стали цениться меньше, чем ценились вчера. В сочетании же почти отсутствующим производством, оно — гарантия успеха.
Отдельно следует сказать еще про одну проблему: образованных людей. Эти люди представляют собой большую проблему для любого маньяка-уничтожителя человечества, поскольку не только умеют предвидеть последствия, но и даже пытаются исправить еще не случившееся.
Не говоря уже о том, что они — основа любого современного производства. Фактически, уничтожь их — не будет и производства как такового, даже если станки и приборы всё еще будут в наличии.
Наконец, ввиду своей дурацкой привычки думать о будущем и развитости интеллекта в целом эти люди постоянно задаются всякими там философскими вопросами, включая этические, которые в свою очередь включают вопрос об этичности всепланетного геноцида.
Куда ни глянь, в деле уничтожения человечества от этих людей один только вред. Это только в кино они помогают создать супер-оружие для очередного маньяка, в реальности же они маньякам постоянно мешают.
Оттуда очевидный вывод: образование следует вытравить так же как коллективизм и, что характерно, теми же способами, что коллективизм. Мои агенты из числа деятелей культуры должны во всех своих произведениях намекать, что многие знания — многие печали. Учёный и, тем более, потенциальный ученый должны выглядеть как непонятные и отталкивающие своей "асоциальностью" типы. Женщины им не дают, денег им не платят и единственное относительно пристойное их занятие — помогать маньяку в разработке супер-оружия. Это хоть немножечко привлекательно, а остальное — туши свет.
Словосочетание "больно умный" должно стать оскорблением. На рассказы о чтении учебника физики в свободное время общество должно стабильно крутить пальцем у виска.
Увы, человечество успело пристраститься к познанию, поэтому на первое время нужен будет какой-то суррогат. Но направить его следует в нужное мне русло. Например, граждане могут познавать личную жизнь телезвезд, изучать марки обуви или бытовых приборов, проводить испытания вкусов разных сортов колбасы или что-то вроде этого. Собственно, "образованным» следует называть того, кто способен отличить один коньяк от другого по цвету или перечислить всех участников "Хижины-3".
Реальные же научные вопросы должны стать достоянием небольшой кучки отторгнутых обществом яйцеголовых. Пусть остальные бояться этих вопросов как огня, поскольку они, во-первых, "грузят", а во-вторых, крайне опасны. И о первом, и о втором позаботятся мои агенты в средствах массовой информации. Они объяснят, что самое интересное в приборе — его дизайн, а устройство и принципы, на которых он основан, — какая-то непонятная и крайне скучная хрень. Впрочем, дизайн автомобиля в любом случае интереснее дизайна прибора.
Кроме того, от науки вообще одни проблемы. Ученые специально занимаются очень опасными авантюрами, включающими в себя радиацию, эволюцию, ГМО и черные дыры. Каждая из этих вещей может сделать всех кругом мутантами, поэтому такого нам нафиг надо.
В сочетании с низкими зарплатами ученых, о которых шла речь выше, данный подход устранит всякое желание заниматься наукой и даже готовиться к этому, получая образование. Люди сами станут требовать закрытия всего современного, прекращения разработок и даже роспуска научных организаций. Кому нужны эти скучные, опасные нищеброды? Самую же лучшую часть образования — выдачу диплома, вполне можно сохранить. Дипломы можно продавать всем желающим, даже тем, кто не умеет читать и считать. Шарлатанов делать академиками. Их книги (ну, пока люди всё еще, к сожалению, умеют читать) выпускать миллионными тиражами.
Пусть всякие там квантовые теории поля, нейросетевые алгоритмы и сравнительно-историческое языкознание сменятся на гораздо более эффектные вещи. Торсионные поля, Новая Хронология, гомеопатия и календарь майя — вот что должно занять умы всё ещё сохранившихся любознательных граждан. В школах надо преподавать креационизм, а в научно-популярных передачах исследовать пророчества Ванги. Из школ и вузов будут выходить толпы абсолютно дремучих людей, но уверенных при этом, что у них есть глубокие знания, поскольку им выдали диплом.
Тут даже если сам Господь Бог вручит людям современные станки, приборы и инструменты, эти люди ничего не смогут с ними сделать. И лично сами распнут тех, кто все еще может.
Представляете себе — сахарные шарики вместо лекарств, магия вуду вместо физики, лучина вместо атомной электростанции, казино вместо завода, храм Свидетелей Чегонибудь вместо НИИ. Академики парапсихологии. Телепередачи про жизнь дебилов с дипломами. Кредиты, биржи, фьючерсы, брокеры, маркетологи, менеджеры по менеджменту менеджеров. И ни инженеров, ни рабочих, ни научных сотрудников. Точнее, нет, они есть. Инженерят дизайн, моют прилавки, изучают Вселенское Информационное Поле. И всем кажется: жизнь идет в гору. Даже если я на мели, то это временно, я еще впишусь, а пока еще банку пивка и еще один кредит у банка.
И над всем этим стою я, маньяк-уничтожитель человечества, наблюдая организованный мной же процесс уничтожения человечества.
Даже жаль, что мой план имеет внутренние противоречия, ведь для его осуществления понадобится множество квалифицированных и умеющих согласованно работать в огромном коллективе людей, коих будет неоткуда взять при успешной борьбе с коллективизмом и образованием. Однако я уверен, можно как-то вывернуться и все-таки реализовать мой план.

Я не спал уже сутки, но лечь я не мог. Я должен был встретить свою сестренку на вокзале в 2 часа ночи. Мысли давались мне с трудом. Мы с мамой сели в один из этих вонючих старых пазиков. Никогда их не любил. Я занял место в самом конце салона и принялся смотреть в окно. Возле меня сидел скейтер с гипсом и доской, какой-то тучный парень в наушниках и жутко худая девушка в топике. Несмотря на то, что выглядела она неплохо, покормить ее хотелось больше, чем трахнуть. Я решил посмотреть в окно, на улице была ночь и стекло отражало пассажиров сидящих в начале салона. Я увидел своих одноклассниц. Одна из них в седьмом классе подарила мне мягкую игрушку-белую собачку. Я ЕЕ ДО СИХ ПОР ХРАНЮ У СЕРДЦА. А вторая была эдакой чикулей, хотя я помнил, что когда-то она была милой девочкой с косичками. От этих воспоминаний меня отвлекла детская коляска, проехавшая по моей ноге. Через заднюю дверь вошли молодые родители с двухлетним мальчуганом. "Дима, за дядю держись, в карман к нему не лазай"-сказал молодой парень. Я почему-то подумал о том, что дети любят, когда с ними обращаются как со взрослыми. Это забавно. Шлюхам нравится, когда с ними обращаются как с леди. Хорошие девочки любят мудаков, ведь они их ни во что не ставят. Попробуйте спросить совета у уборщицы, она искренне попытается вам помочь. А эти истории про неженатых молодых людей, скрывающих свое богатство с мыслью:"Пусть она меня полюбит за что-то еще." Люди любят, когда ты видишь в них не то, что все остальные.

Одиночество в Москве выглядит так: выходишь на улицу (или на бульвар) - и попадаешь в Вавилон. Нет, все вокруг говорят вроде бы на одном языке. Хорошо — на трёх-четырёх, но это неважно, если будет надо — любой инородец на хорошем русском языке попросит у вас прикурить, причём с такими интонациями, что вы непременно дадите ему прикурить, даже если не курите. Особенно если не курите. А если вам будет надо — то вы заговорите на таком роскошном английском, что всякий интурист, не дослушав ваше бодрое «How do you do?», отдаст все свои сигареты, кредитки и обратные билеты и убежит прятаться за ближайшую достопримечательность. Словом, в Москве кто угодно поймёт кого угодно — если ему это выгодно. Вот только думают все на разных — даже не языках, а волнах. Найти людей, думающих с тобой на одной волне, в Москве очень сложно. Она большая, эта Москва, волны в ней разные ходят. Не всякий будет свою волну демонстрировать каждому встречному-поперечному, не всякий привяжет её к рюкзаку или к антенне автомобиля. Потому что слишком многие сели не на свою волну, ушли покурить — и не вернулись.

Идут навстречу друг другу люди, думающие на одной волне, и проходят мимо. Каждый под ручку со своим одиночеством. А могли бы отпустить одиночества в кино на последний сеанс, а сами засесть в круглосуточном кабаке или на дружеской квартире, и говорить, говорить, говорить. На одном языке, на одной волне, одними словами. Молча. Телепатически. Да как угодно, хоть перебрасываясь MMS-ками с одного пафосного телефона на другой.

Одиночество в Питере совсем другое. Питерец сидит один дома и лелеет свою неприкаянность. «Сегодня я так одинок, как никогда, и завтра тоже буду одинок, не отвлекайте меня». Это слегка игра на публику, это избалованность гурмана: все вокруг такие свои, что непонятно, как кто-то где-то может быть чужой? А раз все свои, то они, свои, всегда будут свои и всегда останутся рядом. Зачем сегодня с ними встречаться? Можно и завтра. Ну, короче, потом. А то лень куда-то идти вечером, по темноте, по сырости-то. Завтра же на работу (или в универ). И вообще, на улице ветер северный. А во дворе соседка баба Зоя выгуливает племенного ротвейлера. А дворник сказал: ещё раз увижу, что ты окурками мусоришь — лопатой огрею, а вон он, дворник, в засаде засел, отсюда хорошо видно, и лопата рядом.

Москва никогда не спит. У неё тысячи желтых глаз – светящихся окон, тысячи серых глаз – камер слежения, четыре красных глаза – звезды кремлёвских башен. Когда глаз так много – спать не надо совсем, сны наяву будут чуднее и разнообразнее. Москва закроет десяток усталых глаз – откроет два десятка отдохнувших.

Питер не спит только в белые ночи, зато всё остальное время, и даже в белый день, он находится в дрёме, граничащей с явью. Глаз у него тоже хватает – но они полуприкрыты туманом, полузалиты дождём. Зачем глаза, когда внутренним своим зрением город видит такое, о чём его жителям лучше бы пока вовсе не знать.

Москвич иногда всё-таки вынужден спать, и этого он очень стыдится. Сон – как рудимент, как доказательство твоей неконкурентоспособности на рынке. Слышали, слышали? Даша из отдела логистики спит всего два часа в день – час ночью и час в обеденный перерыв, и в свои двадцать три года уже заработала на четыре квартиры, пять гаражей и шесть дач по разным направлениям! Почему Даша до сих пор прозябает на должности менеджера в отделе логистики, с кем именно она так выгодно не спит по ночам, и прочие интересные подробности людям не сообщают. Главное, что Даша поборола эту дурную привычку – разлёживаться в кровати и видеть сны.

Сны, ишь чего! Сны нельзя заранее предугадать, аннотаций на них не пишут, с курьером не привозят, их даже с торрентов скачать нельзя. Ну и на что они нужны? Лучше уж спать по минимуму, а в остальное время – жить.

У москвича есть много замечательных средств, помогающих ему бороться со сном: кофе, переутомление, плохие новости в интернете, авралы на работе. Иногда эти средства борются со сном москвича даже против его воли.

Питерец старомоден и потому сон считает необходимой частью жизни. А ещё он всегда выдумает что-нибудь этакое насчёт сна. Например, скажет, что пока люди живы – они спят, а проснутся только после смерти, откроют глаза по-настоящему, и увидят подлинную реальность. А это значит что? Это значит, что при жизни можно спать, можно не спать (но лучше всё же спать, раз можно), а всё одно – разницы никакой. Или что многие полезные штуки можно проделывать во сне. Например, изучать английский язык, изобретать таблицу Менделеева, сочинять песню Blue Sued Shoes. Некоторые заходят дальше и моют во сне посуду, расчищают дорожку к дачному домику, ставят мировые рекорды по бегу и прыгу, побеждают дракона, летят в космос, встречают свою первую любовь и наконец-то находят силы сказать: «Я тебя люблю, давай целоваться!»

Питерец не держит в доме оружия против сна – ему и без того часто не уснуть. Ночь, тишина. Чу! Вдалеке сигнализация запела. Другая, третья. То неспроста! Придумывая, почему же это неспроста, питерец засыпает. Просыпается снова – как будто шелест какой или плеск. Может быть, пока он спал – Нева вышла из берегов, и на цыпочках поднялась уже на пятый этаж, вот-вот раздадутся в коридоре её шаги, распахнётся дверь – и волна накроет питерца ледяным прозрачным одеялом. Нет, показалось. Вновь засыпает питерец, и вновь просыпается, услышав скрип половиц на кухне. Должно быть, это духи жителей блокадного города пришли за крупой и сахаром. Питерец помнит, что у него под подушкой припрятан крендель и замирает в страхе. В следующий раз просыпается уже под утро, от жестяного лязга: то ли марсианские роботы маршируют по двору с целью захватнической, то ли это дворники вывозят помойные баки. Питерец садится в кровати, закутывается в одеяло. Вытаскивает из-под подушки крендель, прижимает его к себе, баюкает. Засыпает крендель, засыпает и питерец. Да так сладко, что звонок будильника, топот инопланетных захватчиков, холод Невской воды и прочие ужасы не могут вырвать его из объятий сна. Выспавшийся и проспавший всё на свете питерец с удовольствием завтракает, пишет объяснительную записку и, не глядя по сторонам, едет в присутствие.

Если честно, мне все равно, кто вздыхает и охает рядом с ним. Мне не важно, кто они, чем занимаются, насколько сильно он им нравится. Я еще с детства осознала гнилую сущность всех женщин, и не воспринимаю их всерьез. Если я ревную, то это только для видимости. Потому что нам всегда приятно, когда нас ревнуют. Ревность это синоним к слову "нужен". Иногда стоит приревновать своего мужчину, можно с истерикой и с бытьем посуды. Но если говорить на чистоту, ревность, она вообще ни к чему. Потому что мой мужчина - мой, и хоть разбейтесь об стену, вашим он не станет никогда.

Писатель и по совместительству айтишник Джошуа Кляйн внезапно загорелся идеей полезного использования воронов.

Он провел эксперимент в 4 этапа:

1) Сначала он просто поставил автомат во двор, где часто летали вороны, вокруг автомата были набросаны монеты и орехи. Когда вороны съели все орехи вокруг аппарата, они заметили, что орехи есть и в лотке аппарата, когда орехи кончались автомат давал новые и птицы совсем уж расслабились от обилия еды.

2) Но однажды автомат перестал давать орехи, вороны увидели в лотке только монеты. Тогда самый умный ворон смахнул монету в приемник и автомат выдал сокровенный орех, вскоре все вороны научились смахивать монеты в приемник и получать орехи.

3) Но в один прекрасный момент и в лотке не оказалось монет. Но вороны — злопамятные птицы. Они помнили, что железная кормушка заставляла их менять поведение и начали искать новое решение. Сначала они просто яростно атаковали ящик, но их атаки были безуспешны. Тогда ворон вспомнил, что орехи постоянно были связаны с монетами, он взял монету, валявшуюся у автомата (не на лотке, а рядом) и скинул её в приемник, получив вознаграждение в виде ореха. Другие птицы стали делать тоже самое.

(Свернуть)

4) Наконец вокруг автомата монеты кончились и всё производство начало приносить профит, ибо теперь вороны прилетали, когда находили монеты где-либо и кидали из в приемник.</p>

Учитывая, что только в США ежегодно теряется 216 млн долларов мелочи, и один орех явно дешевле одной монеты, а также превосходное зрение воронов и способность передавать знания из поколения в поколение (некоторые вороны проводят с птенцами 2 года), можно представить, сколько бы прибыли могли принести в большом городе десяток воронов, обученных обращению с автоматом.

Весело и вкусно, или Зачем нам два филе-о-фиш по цене одного

О машине, называемой корпоративной культурой, об ужасах, творящихся в мультинациональных корпорациях, бесчеловечных боссах и коварных олигархах, пьющих кровь подчиненных, написано много. Даже слишком.

Все подобные рассказы похожи друг на друга, как китайские дети, потому что написаны выходцами из одного социального слоя, компонентами серой массы, ежедневно заполняющей улицы города в 9 утра и 18 вечера.

Здесь пойдет речь о биомассе «нормальных, ахуенских людей». Обо всех этих торговых представителях, агентах, адвокатах дьявола, юристах-канализационщиках, и прочих овцеподобных мэ-э-э-э-э-э-неджерах среднего звена.

Именно они ежедневно воспроизводят, пестуют, потребляют и доносят до сведения своих «лучших друзей» и просто «интересных собеседников» нюансы своей разносторонней и увлекательной жизни. Жизни, где с 9 до 12 сейлс-план сочетается с обсуждением вчерашнего «нормально так посидели», с 12 до 16 «машка в чате прикольно так пошутила про мишкины фотки» плавно переходит в обсуждение финансовых показателей филиала в городе Торжке, а с 16 до 18 идет непрерывный мозговой штурм, ака «занят, что, пиздец, даже рефрешить форум не успеваю».

Где по вторникам футболян с корешками, по четвергам баня с клевыми девчонками, а по выходным вообще беспрерывный духовный макдональдс, с «редкими книгами», просмотром видеофильма «Бумер» и совместное с подругой приготовление спагетти карбонара в перерывах между посещением перформанса «интересного молодого художника» и специального праздничного предложения ИКЕА.

Вот оно, истинное биение пульса жизни. Жизни, в которой всегда весело и вкусно.

Когда-то в жизни наступает тот момент, когда по-настоящему ценно только прошлое. Ты начинаешь безудержно хохотать над тысячу раз увиденной за все эти годы «Бриллиантовой рукой», петь пьяным голосом в компании друзей песни военных лет (которые к тебе самому имеют весьма смутное отношение), скупать видеокассеты с записью игр сборной СССР по хоккею, диски «Гражданской Обороны» и раннего «Наутилуса».

В твоей машине отчего-то все время играет «Depeche Mode 101», а твой друг Олег, сноб с рождения, начинает ставить при тебе песни Цоя, которого вы не только не слушали в юности, но и презирали всех, кто имел дома хотя бы одну его кассету.

За столом на Новый год, когда разговор типично по-русски скатывается к политике, ты начинаешь находить оправдания экономической политике СССР, хвалить его внешнюю политику и резюмировать, что, в сущности, все диссиденты были пидарасами и агентами ЦРУ.

Однажды ты выходишь на футбольную площадку в своем старом дворе, из которого давно уехал, и, присев на скамейку, начинаешь подводить неочевидные итоги. Оценивать, анализировать, оправдывать и отвергать оправдания. Ты отчаянно пытаешься найти название своему теперешнему состоянию.

Все просто, друг мой. Это – тридцатка. Тот возраст, которого ты ждал, боялся и снова ждал. И вот он у тебя в зеркале. 100 % pure. С синяками под глазами, одышкой, морщинами и тусклым взглядом. Ты, словно Зигфрид, победивший дракона. Советский человек, который 30 лет воевал с тем миром, куда так когда-то стремился. Миром брендов, неоновых витрин и импортного алкоголя. Ты выжил. Ты обрел уверенность, способность к анализу ситуации и вегетососудистую дистонию.

Ты выжил… только, в отличие от Зигфрида, кожа убитого дракона не сделала тебя неуязвимым. Напротив, она сделала тебя более беззащитным. Атрофируя идеалы и способность радоваться мелочам.

Ты задаешь себе один-единственный вопрос: почему так произошло?

Вероятно потому, что ты понял: те сокурсницы-одноклассницы, на которых ты не женился, не стали лучше или умнее, и на свой вечный вопрос: что было бы, если бы мы тогда с…? – ты наконец обрел логичный ответ: было бы то же самое.

Потому что любовница, при всей своей юности и развитых молочных железах, отчаянно глупа и не смотрела фильмы про Электроника.

Потому что радость покупки очередных часов известной марки не идет ни в какое сравнение с тем охуительным футбольным мячом, который тебе подарили на двенадцатый день рождения.

Потому что ты понял: все то, что было в прошлом, – настоящее, а все нынешнее – фейк.

И все, что тебе осталось в противовес твоему цинизму, – ностальгия. Ты начинаешь искать ответы на мучающие тебя вопросы в прошлом. Начинаешь чаще общаться со старыми друзьями, посещать все эти встречи выпускников: сборища алкоголиков, придурков, лузеров и несостоявшихся «крупных ученых» и «видных предпринимателей».

Ты чаще заезжаешь к родителям, потому что наконец осознаешь, что мать – это то связующее звено между щуплым пареньком в красной спартаковской форме и поплывшим мужиком в костюме Zegna. Она помнит, что было, и знает, что будет, ибо свою тридцатку она уже пережила.

Гораздо хуже, когда матери нет. Она умерла, и, похоронив ее, ты вдруг понял, что у тебя есть выдержка, когда твой друг обнял тебя на похоронах и сжал твою руку чуть сильнее обычного. Смерть родных всегда преждевременна, особенно когда тебе тридцать, и ты готов слушать любые советы.

И вот тогда начинаются те самые вечера с воспоминаниями обо всех, кто ушел «без руки и слова». Ты достаешь из памяти химеры прошлого и расставляешь их на кухонном столе, пытаясь изобразить шахматную комбинацию, в которой все ходы можно сделать по-другому и привести партию к другому исходу.

Но ты пьян и цепляешь локтем край стола. Фигуры падают и перемешиваются так, что уже не восстановить. Виски – плохой тренер по шахматам. И только утренняя сигарета вносит некоторую ясность в происходящее. Ты отчетливо понимаешь: то, что не успел сделать, ты уже не сделаешь, потому как и не хотел этого делать, оправдывая себя постоянными временными отсрочками.

Ты понимаешь, что словосочетание «вопреки обстоятельствам» – совершенная бессмыслица, ибо у человека нет возможности сделать что-то вопреки.

Ты, наконец, понимаешь колоссальную разницу между казалось бы синонимичными словами «дольщик» и «акционер» (особенно если последнее употребляется вместе со словом «миноритарный» ;).

И еще понимаешь, что ты снова «между». Ты не в состоянии вернуть прошлое и не в силах заглянуть в будущее. В сущности – вся твоя жизнь в каждый момент времени называется иностранным словосочетанием «in between».

Прокрутив эти неожиданные откровения в своем похмельном мозгу, ты идешь в ванную и прислоняешься к зеркалу. Где-то в глубине его снова мелькает морда того самого лисенка, который выбирает между лесом и зоопарком.

У него так же блестят глаза. Только теперь они с красными прожилками сосудов.

Ты дышишь на зеркало и выводишь на нем указательным пальцем вопросительный знак и свой год рождения.

В этот момент на кухне звенит мобильный. Прорезался еще один осознавший из литерного экспресса 1970–1976. Но ты об этом еще не знаешь.

Reload…

— Почему ты не любишь шлюх? Чего плохого в том, чтобы давать всем подряд?
- А чего плохого в том, чтобы делать из евреев мыло? Ох уж эти ваши двойные стандарты.

20.02.2007, 17:06

Её сжирают клубы, она не спит ночью

Её мама молча ох..вает с дочки,

Она за ночь спускает папину зарплату

Она может не спать 5 ночей к ряду

Её тусовка - папинькины сынки и дочки.

что оставляют в барах семейные бабки

Парни знают её как первую суч№у,

Тёлки говорят как за последнюю стерву за ночь.

Она выбивает 100 из 100,

Она на первом месте клубного рейтинга,

Встречает по одежде, провожает так же

Смотрит на бренд каждого - не любит лажи

Любит когда надпись на всю спину GUCСI,

Jean Franco, Firre, с такими туса не наскучит,

Prado, Dolche & Gabbano, она не знает, что ей еще в жизни надо!

Ей наплевать на взгляды и понятия,

Она раздвигает булки везде где нравится

С ночи до утра она хавает колёса

Нередко от кокса льётся кровь из носа

Тргует телом по клубам, отсасывая старым му№акам.

Она думает это ОК, но это не так

Посмотри назад, потом вперёд - скажи себе STOP

Всё могло бы быть наоборот.

С четверга по воскресенье ты шляешься по клубам,

Помогая кадрить мужиков своим подугам.

Признайся, блин ведь ты же с№ка,

Вся твоя жизнь это сплошная интрига.

Когда ты видишь бабки ты потеешь

Ты любишь одеваться дорого - ты этого стоишь

Отсасываешь иностранцам в их собственных отелях,

Ведь вся твоя жизнь - это просто игра…

Всякая вера приедается, как рубленые котлеты или суп с вермишелью. Время от времени ее нужно менять: Пеpун, Христос, Социализм.

Тебе 20, 30, 40, 50 лет. Ты приходишь с работы домой и думаешь: "нахрена все это"? Нахрена мне эта работа, нахрена я учился, зачем мне эти жена, дети, я никому не нужен, я все равно умру, а бога нет, и меня все забудут, и лучше не будет. Нахрена? В чем смысл? А смысл мы так и не нашли: мы можем лишь сказать, что жизнь имеет ровно ту ценность, которую мы ей задаем, но это не будет смыслом.
Но проходит день-два, и ты просто веришь на слово, что смысл есть. И вот это догма. Догма решает все.

"- Только ты учти, я люблю красное полусладкое.
- Ага, а я черное кружевное”

Я вернулась.
Знаете, оказывается, из отпусков тяжело возвращаться.
Вот я тут сижу, и у меня тоска. Чччёрт знает, что такое…

Ну вот, все прошло. И это выбивает, снова и и снова выбивает из колеи. И как с этим бороться - я не знаю.
Отпуск кончился. За окном унылая северная столица, культурная блядь.
И где-то там, во сне, остались солнечная Босния и пьяная Чехия. Как и не было.
Вот так утром просыпаешься, чистишь зубы, пьешь такую обычную чашку кофе, смотришь за окно - там все также, как вчера. Ничего не изменилось.

Просто ты проснулась другая. Еще вчера улыбалась, разглядывала цветочек на чашке, смешно выдувала сигаретный дым на зеркало. А сегодня вдруг все. Провал.
Вчерашняя беспечность куда-то ушла. Эт чё? Химия? Гормоны? Звезды не так встали?

И ты сидишь, разглядываешь безобразный цветочек на кофейной чашке и думаешь: зал или ром?
Еще вчера все было круто, а сегодня только ром.
Еще вчера тебе казалось, что ты написала крутой отпускной пост, который завтра повесишь, а сегодня понимаешь, что не хочется. Наверное, потом, не под это настроение.
Кто? Кто разделил это твое вчера и твое сегодня? Кто посмел?