Утопия

Небо, звёзды и луна-

Все несчастны навсегда.

Тучи, волны и моря-

Ты некчёмен, как и я.

Ветви, бури и снега-

Мечты не сбудутся никогда.

XIX. И когда снимет он первую печать, падут звезды с небес от края и до края. А когда снимет вторую печать, сокроется Луна, и не будет в ней света. А когда снимет третью печать, угаснет свет Солнца, и не станет света на земле. А когда снимет четвертую печать, уничтожатся небеса, и будет воздух неустроенный, как говорит пророк: Они сгинут, а Ты пребудешь, и все, как риза обветшают. А когда снимет пятую печать, разверзнется земля и откроются все места судные по всей земле. А когда снимет шестую печать, исчезнет половина моря. Когда же снимет седьмую печать, откроется ад.

Тише море, за ракушкой океан.А в нём вторая и жемчужен полна, только костями оплетена.

За тонкой стенкой льда, вода, в воде гора, на горе года, в годах вечность.

Когда у вас есть определённое отношение к жизни, вы упускаете саму жизнь. Жизнь – безбрежна, её невозможно ограничить какой-либо позицией, её невозможно втиснуть в конкретное определение.

Снег клочьями устилал землю. Кое-где из-под рыхлого наста выбивались корни обнажённых деревьев. Ветер лениво рыскал меж искореженных ветвей в поисках шести фигур. Пять пешек и один ферзь, на монохромной клетке.
Двое мужчин стояли поодаль, раскуривая дорогие сигары, в то время как на поляне переглядывались ещё четверо. Три молодых человека и девушка.
Месяцем ранее, когда растения ещё стыдливо прикрывались последними листьями, несколько человек из этой компании уже стояли на той же опушке.
-Виктор, ты уверен? - голубоглазая девчушка держала парня за руку, заглядывая в лицо.
-Да, и это не обсуждается. - В такт словам двигались ярко очерченные скулы мужчины, - Все его состояние между выжившими пополам.
-Патронов же пять, а нас шестеро, ты говорил… - она пугливо опустил ресницы в воротник его кителя.
-Пять, но, оставшись вдвоем, мы вольны забыть о пятой пуле, и разделить деньги на двоих, ведь так?
-Да ты прав - Гретхен вновь подняла глаза, в обрамлении дрожащих ресниц.
-Я договорился с тремя людьми, конечно же, они и не подозревают, что им уготовлено, и тешат себя мыслью о выигрыше. Нам это лишь на руку, их волнение отвлечёт старика от дурных мыслей. - Губы парня искривились в усмешке.
Намедни выпивая в трактире, Виктор избрал себе в собеседники неприметного пожилого мужчину.
Звали его Йозеф, одет он был аккуратно, видимо даже дорого, но гнетущий глаза старика возраст, омрачал весь его вид, сводя цену костюма к сорока маркам от силы.
Захмелев, господин, тут же рассказал молодому оберфункеру о тяготах своих лет, и о намерении прекратить их счёт саморучно. Когда в разговоре промелькнула общая стоимость акций, которыми владел Йозеф, в глазах парня проснулись азартные искры.
-А не сыграть ли вам в русскую рулетку? Мы с друзьями зачастую коротаем время с револьвером, но стреляем в воздух, ставя на кон лишь пинту пива. Однако для вас мы могли бы несказанно поднять ставки, но с одним небольшим условием.
-Каким же, позвольте полюбопытствовать?
-На кон будет выдвинуто ваше состояние, а патронов будет на один меньше чем в обойме нагана.
-Пожалуй, я соглашусь - пожилой мужчина нервно улыбнулся, в пальцах смяв салфетку.
-Вот и славно - Виктор расплылся в ответной улыбке, предвкушая успех своего плана.
На поиски места и людей, которые в кротчайшие сроки могли стать закадычными друзьями, ушёл месяц. На уговоры сестры, пара минут и сахарный леденец. Гретхен, долгое время кляла себя, за столь быстрое согласие, но ничего поделать уже не могла. Брат был, одержим идеей выигрыша, с завидным упорством он высчитывал вероятность выстрела.
Носком ботинка, вжав тлеющий окурок в снег, Йозеф приблизился к молодым людям. Шаркая не по размеру обутыми сапогами, за ним поспешил Эрих.
-Правила такие, после каждой попытки барабан револьвера может, дополнительно к автоматическому повороту, вращаться рукой. Патронов - пять.
Найдя, наконец, людей ветер тихо присел в корнях раскидистой ели. Сегодня ему предстоял необычайно интересный, и до безумия захватывающий спектакль.
Выстроившись в круг, игроки на секунду замешкались. Виктор подал револьвер первому парню.
Рос Фриц в не большом городке поодаль Берлина. Школа, армия, все дни его жизни протекали медленно. После каждого оставался горький осадок, который парень по ночам топил в музыке. Исписывая нотами от руки линованные листы, он всё тешил себя мыслью о славе, успехе его произведений, которые никогда не слышал в исполнении. Мать лишь сухо поджимала губы, когда отец рвал в клочья тетради, так и не породившие за собой симфоний. Сын должен был стать военным. Фриц был должен.
Гулкий выстрел, так и оставил его мечты о славе расплываться алой лужей по снегу. Виктор довольно хмыкнул, сжимая в ладони тонкие пальцы сестры, дрожащей не то от страха, не то от холода.
Иоганн уверенно сжал в ладони рукоять оружия, быстрым движением перекрутил барабан.
С детства он рос в обеспеченной семье, родители, часто пропадавшие на светских вечерах, зачастую отказывали мальчику во внимании, однако никогда не обделяли в деньгах. Гибель отца на дуэли и скоропостижная кончина матери, не чуть не огорчили его. Однако теперь, растратив всё наследство, он ярко осознал необходимость в них. Предложение Виктора стало для него последним шансом выкупить имение, и расплатиться с долгами.
Гулкий выстрел, так и оставил людей, которым Иоганн был должен, не с чем. Виктор улыбнулся ещё шире, пряча губы за воротником шинели. Гретхен, сжала его ладонь сильнее.
Эрих с ужасом оглядел застывшие глаза парня упавшего к его ногам. С Иоганном они познакомились несколько лет назад, и с тех пор он не мыслил жизни без его лучезарной улыбки. Нагнувшись к любимому, он молча взял из его пальцев ещё тёплое оружие. В мыслях он проклинал тот день, когда запыхавшийся Иоганн расписывал сулящий им выигрыш, и когда он подался на его уговоры.
Гулкий выстрел, так и оставил Эриха с замерзшим криком боли, расширившим зрачки. Виктор злорадно рассмеялся, давя звук в жёсткой ткани военной формы. Гретхен тихо плакала на его плече, царапая широкие кисти рук брата ногтями.
Четвёртый патрон, почти бесшумно повалил на землю Ёзефа, из кармана которого выпало завещание.
Виктор уже не сдерживал, хохотал, пряча в нагрудный карман, запечатанный конверт, который он поднял с земли. Вслед Гретхен нагнулась, чтобы забрать из вмиг посиневших пальцев оружие. Ветер, вздохнув, развернулся идти восвоясие, дабы не слышать плача белокурой девушки. За его спиной раздался гулкий выстрел. Гретхен обтёрла рукоять платком, и бросила револьвер в сугроб. Виктор тихим шорохом скользнул по плечу сестры на землю. Она же забрав конверт из-под шинели брата, поспешила за уходящим ветром.
13 декабря 2011, 21:09

Примечание-Связист и старший связист. До 24.12.42 также военный журналист и старший военный журналист. Funker (Функер)
Oberfunker (Оберфункер).
Русская рулетка (также гусарская рулетка) — экстремальная азартная игра. По правилам игры в пустой барабан револьвера заряжается один патрон, после чего барабан несколько раз проворачивается так, чтобы игроки не знали, где располагается единственный патрон. После этого игроки по очереди подносят дуло револьвера к собственной голове и нажимают на спусковой крючок. В разных модификациях количество патронов в барабане может быть различным, от одного до пяти (так как обычно предполагается шестизарядный револьвер).

Путь к вашему возвышенному лежит через ад и на самом деле через ваш собственный ад, чье дно состоит из каменной кладки по колено, чей воздух состоит из выдохов миллионов, чьи огни карликовые страсти, и чьи дьяволы это химерические вывески.Все гнусное и отвратительное это ваш собственный ад.Ваш ад сделан из всех вещей, которые вы всегда выталкивали из своего святилища пинком с проклятием.Когда вы вступаете в ваш собственный ад, никогда не думайте что вы пришли как некто страдающий в красоте, или как гордый изгнанник, но вы пришли как глупый и любопытный дурак и вглядываетесь в удивлении на крошки, которые упали с вашего стола.

Влияние этого более широкого, не только родительского мира казалось мне сомнительным, едва ли не подозрительным, и чем-то, пусть не отчетливо, но враждебным. Все более сознавая яркую красоту наполненного светом дневного мира, где есть "золотистый солнечный свет" и "зеленая листва", я в то же время чувствовал власть над собой неясного мира теней, полного неразрешимых вопросов. Моя вечерняя молитва была своего рода ритуальной границей: она, как положено, завершала день и предваряла ночь и сон. Но в новом дне таилась новая опасность. Меня пугало это мое раздвоение, я видел в нем угрозу своей внутренней безопасности. Мне вспоминается также, что в это время (от семи до девяти лет) я любил играть с огнем. Наш сад был обнесен каменной стеной, в кладке которой, между камнями, образовались углубления. В одном из таких углублений я вместе с другими мальчиками часто разводил маленький костер. Его нужно было поддерживать, и мы все вместе собирали для него ветки. Однако никто, кроме меня, не имел права поддерживать этот огонь. Другие могли разводить огонь в других углублениях, и эти костры были обычными, они меня не волновали. Только мой огонь был живым и священным. Это на долгое время стало моей излюбленной игрой. У стены начинался склон, на котором я обнаружил вросший в землю большой камень - мой камень. Часто, сидя на нем, я предавался странной метафизической игре, - выглядело это так: "Я сижу на этом камне, я на нем, а он подо мною". Камень тоже мог сказать "я" и думать: "Я лежу здесь, на этом склоне, а он сидит на мне". Дальше возникал вопрос: "Кто я? Тот ли, кто сидит на камне, или я - камень, на котором он сидит?" Ответа я не знал и всякий раз, поднимаясь, чувствовал, что не знаю толком, кто же я теперь. Эта неопределенность сопровождалась ощущением странной и чарующей темноты, возникающей в сознании. У меня не было сомнений, что этот камень тайным образом связан со мной. Я мог часами сидеть на нем, завороженный его загадкой. Через тридцать лет я вновь побывал на этом склоне. У меня уже была семья, дети, дом, свое место в мире, голова моя была полна идей и планов. Но здесь я неожиданно снова превратился в того ребенка, который зажигал полный таинственного смысла огонь и сидел на камне, не зная, кто был кем: я им или он мной? Я подумал о своей жизни в Цюрихе, и она показалась мне чуждой, как весть из другого мира и другого времени. Это пугало, ведь мир детства, в который я вновь погрузился, был вечностью, и я, оторвавшись от него, ощутил время - длящееся, уходящее, утекающее все дальше. Притяжение того мира было настолько сильным, что я вынужден был резким усилием оторвать себя от этого места для того, чтобы не забыть о будущем. Никогда не забуду это мгновение - будто короткая вспышка необыкновенно ярко высветила особое свойство времени, некую "вечность", возможную лишь в детстве. Что это значило, я узнал позже. Мне было десять лет, когда мой внутренний разлад и неуверенность в мире вообще привели к поступку, совершенно непостижимому. У меня был тогда желтый лакированный пенал, такой, какой обычно бывает у школьников, с маленьким замком и измерительной линейкой. На конце линейки я вырезал человечка, в шесть сантиметров длиною, в рясе, цилиндре и блестящих черных ботинках. Я выкрасил его черными чернилами, спилил с линейки и уложил в пенал, где устроил ему маленькую постель. Я даже смастерил для него пальто из куска шерсти. Еще я положил в пенал овальной формы гладкий черноватый камень из Рейна, покрасил его водяными красками так, что он казался как бы разделенным на верхнюю и нижнюю половины, и долго носил камень в кармане брюк. Это был его камень, моего человечка. Все вместе это составляло мою тайну, смысл которой я не вполне понимал. Я тайно отнес пенал на чердак (запретный, потому что доски пола там были изъедены червями и сгнили) и спрятал его на одной из балок под крышей. Теперь я был доволен - его никто не увидит!

Паяца звали Ибрагим. Глупо. Впрочем не глупее нутра самого слова, паяц. Паяц был белокур, зеленоглаз и бесконечно глуп. Паяц носил колпак, сшитый из алой ткани с мантии короля и белой с подвенечного платья супруги его Величества. Каждый конус колпака венчал миниатюрный бубенчик. Паяц был глуп. В подкладке колпака он хранил три серебряные монеты, две золотые и одну медную. Колпак каждые сутки с двенадцати часов сумерек до шести часов рассвета лежал на штанах, сшитых непосредственно из дорожки. Красного, парадного ковра. Под штанами с двенадцати часов сумерек до шести часов рассвета лежала рубашка глупого паяца Ибрагима. Рубашку дополнял жилет. Оба предмета гардероба глупого паяца были куплены. Куплены, а именно за каждый было уплачено. За жилет две серебряных, за рубашку одну золотую и одну серебряную. Паяц был глуп. Под штаны сшитые из красного парадного ковра он одевал стоптанные туфли. Чёрные, лакированные, с бляхой и каблуком. Каблуком постыдным женщине но приемлемым его Величеству. Впрочем коему они раньше и принадлежали. Под приличные его Величеству туфли паяц Ибрагим одевал шёлковые носки, отороченные кружевом и расшитые бисером по канту. Паяц был глуп. Вид его одетых в туфли и носки ног вкупе со штанами шитыми из ковровой дорожки, жилетки и рубашки честно купленных за три серебряных и одну золотую монету да и завершаемый колпаком был до неприличия потешен.Паяц был глуп. Он выражал насмешку и пренебрежение к королевской семье, одевая их поношенные вещи, а именно шелковы носки и лакированные туфли короля под нищенский костюм паяца. А высший, жиреющий свет до неприличия потешался над его бедностью, в упор не видя замысла глупого Паяца. Звеня облезлыми бубенцами Ибрагим выдавал неоценимой мудрости тирады. Он высмеивал политику, жиреющий свет высокопоставленных чинов столь тонко, гораздо тоньше шёлка составляющего его носки. А свет жеманно закрываясь веером и не пристойно обнажая облезлое золото зубов, хохотал до животных колик от бедности глупого паяца Ибрагима. Минуя шесть часов рассвета паяц Ибрагим садился на сбитый из ящиков некогда хранящих помидоры стул, вглядывался в истертое отражение себя, в изношенном колпаке. Обрывком тряпки, смоченным в проточной воде из канавы, Ибрагим обтирал свои скулы, нос, переносицу и прочие составляющие его глупого лица. Каждый день обождя шесть часов рассвета паяц пачкал тряпку в дешёвый грим смываемый с его глупого лица водой из канавы. Затем глупый паяц на мгновение обнажившись облачался в бархатный камзол с золотыми лацканами, пуговицами из чистейшего изумруда, штаны галифе поверх панталон оборкой выступающих из под бархата штанов, натягивал шелковые чулки, и обувал изорванные, залатанные чувяки сшитые из алого ворса парадного ковра и отправлялся дышать дальше, под именем его величества короля Ибрагима |V.

https://ficbook.net/authors/valeryan