Together or Not at All

Макаронный монстр

Житель Австрии Нико Альм получил водительские права с фотографией, на которой он запечатлен с дуршлагом для спагетти на голове .

Как рассказал сам Альм, идея сфотографироваться с кухонным атрибутом в качестве головного убора пришла ему в голову после того как он ознакомился с правилами подачи фотографий на официальные документы. В перечне, в частности, говорилось, что на водительское удостоверение или другой документ нельзя фотографироваться в головном уборе за исключением тех случаев, когда снимать аксессуар запрещает религия.

Прочтя правила, Нико Альм, который называет себя приверженцем пастафарианства - неофициальной религии, где главным божеством является Летающий макаронный монстр , - отправился фотографироваться на права с дуршлагом на голове. Передав снимки в полицию для оформления прав, австрийский водитель указал, что надел предмет кухонной утвари на голову исключительно по религиозным соображениям.

Летающий макаронный монстр был придуман американцем Бобби Хендерсеном в ответ на решение властей штата Канзас пополнить школьную программу изучением теории разумного замысла сотворения мира. Летающий макаронный монстр представляет собой клубок спагетти с тефтелями. Главная догма пастафарианства - отрицание любых догм.

_______________________________________________________________

От души вообще. Мы сегодня так смеялись, когда узнали это. А еще есть такая религия как гуглаизм (да, да Google). Религия может считаться официальной, если ее исповедают 10.000 человек, тогда ее можно зарегестрировать. Еще есть религия Патрика из Спанч Боба - Патрикизм
В таком случае я исповедаю Поттеризм и Трибутизм .

О-о. Наши детские фотографии с братом. Меня конечно застрелят если он узнает, что я где-то их выкладывала, но они такие прям sweet-sweet . Хорошие летние впечатления, любимые времена, когда мы каждое лето ездили на базу отдыха. А вот этого песика зовут Вислоухий, но я называла его Балто , потому что мне нужен был свой Балто.

Бум бум . Вторая глава, собственно для тех кто ее ждет, кому не интересно смело листаем дальше. Да, не идеально написанно, и момент с Гейлом такой наивный, но пусть он останется. Этот персонаж дорог моему вердцу. Спасибо тем, кто все еще это читает и ждет продолжение. Мне вдвойне интереснее работать, если кто-то ждет того, что я пишу. Сама же я жду не дождусь, когда дойду до глав Капитолия и арены (особенно арены), а в Капитолие мы увидем много знакомых персонажей (Энни, Финника) А теперь милости прошу вернуться на Жатву.
-1-

2

Меня будто поражает выстрелом. Было бы лучше, если один из миротворцев поднял к моей груди пистолет и убил прямо на месте. В ушах стоит непонятный звон, прерывающийся тяжелым дыханием. Я не верю в это. Не верю в то, что Эффи Бряк назвала мое имя.

Я так долго стою, смотря на свое лицо на экранах, что в толпе начинают смотреть с подозрением, но никто так и не решается подтолкнуть меня к проходу, куда уже идут миротворцы, чтобы сопроводить трибута к сцене.

Я делаю шаг назад в уверенности, что убегу. Да, я это сделаю. Пусть застрелят на месте, это лучше, чем томительное ожидание смерти. Я не хочу, чтобы моя боль стала их развлечением.
Мое тело напряглось, и уже было готово сорваться с места, когда я поняла всю безрассудность своего решения.
В меня наверняка не станут стрелять за дезертирство, хотя у миротворцев действительно оружие, а не игрушки. Такой глупой выходкой я лишь опозорю себя и свой дистрикт.

- Ну, что там? - щебечет Эффи, вглядываясь в толпу девочек.
" Спину прямее, подбородок выше".
Я делаю шаг в сторону от толпы, и она расходится, чтобы дать миротворцам вывести меня. Те, словно тени, движутся следом, пока я уверенным шагом направляюсь к сцене перед Домом правосудия.
Не хочу, чтобы кто-то видел мой отчаянный страх, из всех сил стараюсь скрыть его, но беда в том, что я всегда с легкостью ему отдавалась.

Это должна была стать моя последняя Жатва. И она ею стала, но не в том смысле, в котором я ожидала.
Почти дойдя до сцены, я поворачиваю голову и снова вижу мальчика из Котла. Он смотрит рассеянно, но потом коротко кивает мне, а ведь мы даже толком не знакомы.
Со сцены, смотря с верху вниз, меня приманивает руками Эффи. От ее жуткой улыбки бросает в дрожь, но я тут, же одергиваю себя и приказываю быть смелой или хотя бы ею выглядеть. Ради папы, сейчас он напуган не меньше меня.
Сжав кулаки, я подымаюсь на сцену и подхожу к Эффи.
- Поаплодируем Лете Асфодель.
По толпе пробегают аплодисменты. Многие действительно рады, но только потому, что не стоят на месте, другая половина аплодирующих просто бездумно повторяет за остальными. Мы с отцом никогда не аплодировали. Как можно радовать чужой боли?
Со сцены открывается вид на все возрастные площадки. Я вижу двенадцатилетних и тринадцатилетних девочек. Уж пусть лучше меня выберут в трибуты, чем одну из этих крох. Их маленькие головки, с косами и хвостиками, напоминают мне луг с разными цветами. Девочки смотрят на меня с восхищением и удивлением, но по прежнему боятся, хотя выбор девушки трибута уже сделан.

Я подымаю глаза на экраны и вижу со всем не ту девушку, которая пришла на Жатву. В чертах лица появилось что-то неприсущее мне. Ненависть. Ярость. Опасность. Уверенность.
Мне, конечно, говорили, что взгляд у меня порой бывает нехороший, но это уже слишком.
Я старалась не выглядеть напуганной, хотя страх сжал сердце на столько, что казалось: оно вот-вот разорвется. Сдерживаться удавалось с трудом. Горький комок стянул горло, и я боялась, что если Эффи попросит меня сказать что-то в микрофон, я разрыдаюсь на глазах многотысячной толпы.

— Какая красивая девушка. Ну что ж, теперь очередь узнать имя юноши, - продолжает она.

Стоя рядом с ней, я вижу как под ее улыбкой скрежут выбеленные зубы. Эффи ждет не дождется, когда ей предложат роль сопроводительницы в дистрикт попрестижнее.
Она опускает руку в шар для мальчиков и достает листок лежавший на поверхности.
- Дистрикт-12 поприветствуйте своего героя Кавейна Гилла.

Я знаю его. Очень давно. Мы учились в одном классе и знали друг друга всю жизнь. Впервые я и Кавейн встретились на качелях, когда мне было шесть лет. Разговора не состоялось, но я его запомнила. В школе мы много общались, и хоть близкими друзями нас не назовешь, приятелями мы все же были.
Он много знал обо мне, а я о нем.

До сих пор помню школьную проделку, когда наш класс выбросил из окна парту, а сам разбежался, куда глаза глядят, когда пришел учитель. Нам тогда было лет по восемь, и преподаватели считали нас необучаемыми.
Учителю все же удалось схватить за руки пару хулиганов, и вывести их во двор, где было уготовано наказание. Он успел поймать меня, Кавейна и еще одного мальчика.
Мы не могли успокоиться, считая несправедливым, что наказание за всех придется отбывать нам троим.
- Я считаю до трех, и знаете, что будет после? - пригрозил учитель.
- Четыре?- предположил Кавейн.
Его шутка делу не помогла. Под надзором, мы скребли посуду из-под похлебки до самого вечера, пока не начало темнеть. Тогда нас отпустили, и мы пошли домой. Там и скрести, было, нечего: похлебка не жирная, очень скудная и давали ее крайне редко, и в основном детям с одним родителем в семье.
С мальчиками мне тогда было гораздо проще общаться чем с девочками, поэтому я не чувствовала себя стесненной в компании Кавейна и нашего одноклассника. По дороге домой мы стали свидетелями, как двое подростков дрались за дохлую собаку, которая лежала на краю дороги. Уже тогда мы прекрасно понимали, что они дерутся не потому что она принадлежала одному из них, а ради того, чтобы решить кто продаст собаку в Котел, чтобы получить немного денег. Голод сгрызал на столько, что дрались до крови даже за диких шавок. Их до сих пор приносят в Котел и Сальная Сэй находит применение собачатине.

Тоже самое происходит и на играх, только вместо собаки делят жизнь.
Еще я помню свою первую Жатву, когда плелась вслед за детьми моего возраста, и треслась от страха. Мне казалось, что колонны людей вокруг нескончаемы, а телевизионщики на крышах, вот-вот набросятся на нас как хищники. Тут рядом со мной появляется Кавейн и толкает в плечо.
- Да не бойся ты Лета, - весело подбадривает он.- Это наш первый год, никого из нас не выберут, кому мы вообще нужны?
Я улыбаюсь, Кавейн тоже, но тут, же мрачнеет, когда приходит время жребия. В тот год выбрали шестнадцатилетнего парня и пятнадцатилетнюю девушку. Разумеется, никто из них не выбрался с арены. За все семьдесят лет Голодных игр, это удалось сделать только Хеймитчу.

Со сцены я вижу, как к площадке с восемнадцатилетним юношам направились два миротворца, чтобы забрать Кавейна из толпы.
Он выходит сам, почти сразу же, как называют его имя. На лице непроницаемая маска, плечи напряжены, а руки стянуты в кулаки так, что костяшки пальцев побелели.
Кавейн подымается на сцену и встает рядом со мной. Мы смотрим то на друг друга то на заполненную людьми площадь, пока в завершение церемонии мэр читает договор, заключенный между дистриктами и Капитолием.
Мы оба думаем об одном и том же.
Прошло много лет, но мы до сих пор вынужденный отбывать наказание за остальных.

Эффи с интересом поглядывает на меня и Кавейна. Хеймитч, чисто символично, встал позади новых трибутов. Он него несло перегаром, мне знаком этот запах по Котлу, победитель часто приходил туда за самогоном.
Я старалась держать подбородок как можно выше, так мои глаза не могли искать среди толпы родственников папу.
" Терпи. Будь сильнее, - повторяла себе я, затем мельком глядела на экран и видела всю туже уверенную девушку, которой мне удавалось притворяться. - С этой минуты я должна скрывать все свои слабости".
Играет гимн. Мы с Кавейном встаем ближе друг к другу.

— Мне страшно, - шепчу я, не сводя стеклянных глаз с поникшей площади.
Из-за громко играющего гимна меня может услышать только Кавейн, стоящий рядом. Я не боялась ему признаться, потому что это был последний раз, когда я позволю себе это сделать.
Поначалу мне казалось, что он ничего не услышал, или услышал, но проигнорировал, но затем он ответил:
- Мне тоже Лета. Мне тоже.



Как только гимн заканчивается, мы, взявшись за руки, спускаемся со сцены самыми первыми. Миротворцы тут же берут нас под охрану, окружая кольцом. Под таким конвоем ведут к Дому правосудия, где разделяют и оставляют по одному в разных комнатах. На прощание с близкими отводят всего час.
Я сажусь на диван в богато обставленной комнате, и начинаю плакать. Слезы катятся по щекам и солеными каплями капают на губы. Через несколько минут из-за них блестит все лицо. Я вижу, как спустившиеся до подбородка капли упали мне на юбку и оставили несколько пятен.

Что станет с папой, когда я не вернусь? Какой у него будет после этого смысл продолжать. У него не осталось ни жены, ни дочери. Ему останется лишь бессмысленно существовать. Доставят ли мое тело в дистрикт? Погибших трибутов обычно привозят назад в домой, но иногда их тела настолько обезображены, что и отправлять обратно нечего.

Наконец-то ко мне приходит папа.
- Папа! - вскрикиваю я и бросаюсь ему на шею.
" Папа, посмотри, что они наделали", - хочу сказать я, но умолкаю, когда вижу, что он тоже плачет, но не так дико как я.
По его щеке бежит слеза, руки в напряжение и спина тоже. Он зол. Он очень зол, как и я.
Отец плакал лишь, когда умерла мама, тогда мы оба не сдерживали слезы как сейчас, потому что теряли близкого человека, который уже никогда не вернется.

Он садится рядом со мной и обнимает меня за плечи одной рукой, и держа мои трясущиеся ладно другой.
Я не могу перестать реветь, потому что понимаю, что вижу его в последний раз.
- Папа! Я не смогу, ты же знаешь, что я не смогу.
Он кладет руку мне на волосы, и прижимает к себе. Отец понимает, что это правда. Он не говорит мне, что я могу победить, что я могу выкарабкаться. Мы оба знаем, что это не правда, и не тратим время на пустые слова. На Голодных Играх меня забьют до смерти. Я видела как, трибуты из престижных дистриктов, которых тренировали всю жизнь для участия в Игре, убивали таких слабых как я еще на первых минутах состязаниях.
- Не показывай им своих чувств, - вдруг говорит мне отец.
- Что?
В недоумение, я подымаю на него глаза.
- Там на Играх, и во время подготовки, будь такой же, как сегодня, храброй и уверенной в себе. Это поможет сбить их с толку.

Вот он все и испортил. Зачем стал убеждать, что смогу? Зачем стал говорить о пустой надежде? Это лишь издевательство. Он хочет помочь, но делает лишь хуже.
- Но папа… Я такой не была! Это все было лишь игрой!
- Вот именно. Слушай меня! - приказывает он. -Заключи союз с трибутами из других дистриктов, добудь хотя бы нож, а как придет время, убеги от них, и скрывайся, пока не останется меньшинство.
- Но тогда останутся самые сильные.
- Ты же умеешь разделывать добычу?
Как страшно звучат его слова. Я и представить себе не могу, как вонзаю в кого-то нож.
- Они огромные, сильнее меня и вооружены, - начинаю кричать я.
- Ты тоже. Будь умнее, и быстрее. Победить силу можно только ловкостью.Пусть Кавейн научит тебя драться. Он ведь не плохо это делает?
- Да, но…
Папа встряхивает меня.
- Собирись!
Отец продолжает давать советы. Я понимаю, что даже если раздобуду нож и убегу, то меня прирежут в первую же ночь после побега. Конечно, Кавейн научит драться. Он не раз учинял драки среди парней в школе, за собаку, правда, никогда не сражался. Мне остается только прикидываться сильной и опасной, и разрабатывать план, все то время пока будет идти подготовка. Надеюсь Хеймитч мне поможет, хотя рассчитывать на него, наверное, надо только в самую последнюю очередь.
Приходит время, и в комнату заходят миротворцы, чтобы вывести отца. Я расстаюсь с ним со слезами, и чувствую, как мое сердце до боли сжимается в груди. Он проходят в раскрытые миротворцами двери, и успевает оглянуться.
- Я буду ждать тебя.

Для нас это означает "Я люблю тебя". В нашей семье о чувствах никто открыто не говорил. Ни мама, ни папа. Однажды я сказала папе, что люблю его, на, что он просто кивнул. Мы знаем, что любим друг друга. Как же может быть иначе?

Я вытираю слезы, проглатываю горький комок, и киваю ему. На этом все. Больше я не увижу его лица. Никогда.
Двери грохочут так громко, что, кажется, будто раздался пушечный выстрел.
Снова остаюсь в комнате одна, и сажусь на диван. Сижу на краю, словно гостья, ждущая прихода хозяина. Плакать больше не хочется. Точнее очень хочется, но не получается. Да и смысла нет. Нельзя раскисать. Нельзя дать почувствовать свою слабость.

За окном все еще шумит площадь. Мне становится холодно и одиноко. Чем больше думаю о доме, тем печальнее становится. Нет, все, хватит! Отец прав. Мне нужно собраться. Я подымаю голову, и принимаюсь греть себя руками.

Тут двери раскрываются, и входит еще один посетитель. Сальная Сэй
За долгие годы, что я провела в Котле, она мне стала как родной.
Мы обнимаемся, и она гладит мои волосы своей теплой, жилистой рукой.
В Котле Сэй всегда носит платок, под которым скрывает свои седые волосы, но ради Жатвы она его сняла и сейчас ее волосы собраны в шишку на затылке.

При ней я не плачу, а чувствую себя немного спокойнее. Хорошо, что она пришла со мной прощаться. Мне было бы в двойне грустно, если бы не успела с ней поговорить.
Знаю, что просить ее позаботиться об отце это слишком серьезная просьба, но все-таки я прошу. Она соглашается без колебаний и говорит, что я могу рассчитывать на нее во всем.
- Я тебе принесла кое-что, - она достает из широко кармана платья небольшую, но толстую тетрадь. - Помнишь, как ты искала травы для своего отца?
- Да, - говорю я.
Именно она и направила меня за ними. В лесу я провела полдня и нарвала полную сумку трав. После, она помогла мне отобрать из них то, что нам нужно и сделать необходимые лекарства.
Сэй протягивает мне свою тетрадь.
Внутри на каждой странице по рисунку и рассказу о каждом съедобном или лекарственном растении.



- Я не знаю, чему вас будут там учить, но если она тебе пригодится, возьми ее, пожалуйста.
Я не могу. Эта вещь гораздо нужнее ей. Скольким людям может помочь эта тетрадь? Тем ни менее Сэй настаивает, и я принимаю ее подарок, обещая, что попрошу Хеймитча вернуть ее, если не смогу сама.
На прощание мы обнимаемся, она говорит мне много ласковых слов, тех, что мне так редко вообще кто-то говорил.
Мое сердце до боли сжимается, когда она со слезами на глазах отпускает мою руку.
- Пообещай мне, что будешь пытаться.
- Обещаю.

Миротворцы выводят ее за двери. Несколько минут я стою у окна и наблюдаю за тем, как на площади матери обнимают своих детей, радуясь, что в этом году злая участь их миновала.
Если бы моя мама была здесь, то, что бы она сказала? Плакала бы или наоборот сдерживала эмоции ради меня? Я чувствую, что должна постараться не только ради Сэй и папы, но и ради нее. Конечно, мои шансы катастрофически малы, но все же. Хеймитчу ведь удалось однажды.

Решив, что больше никто не придет, я стою у окна и наблюдаю за людьми на площади, как вдруг за дверьми слышится какое-то оживление. Время еще есть, но кто ко мне мог еще прийти? Может подруги по школе? Вряд ли.

Ко мне приходит мальчик, который принес в Котел зайца.
Я удивленна и даже встревожена. Не понимаю, что он здесь делает? Мы даже не знакомы, чтобы как следует прощаться. Пару секунд я смотрю на него, а он на меня, затем парень решительно идет ко мне.
- Привет, - говорит он.
Я вспоминаю, как смотрела на него, когда назвали мое имя, как вновь встретилась с ним взглядом под конвоем миротворцев.
- Привет, - отвечаю я. - Что ты здесь делаешь?
- Очень… - она замирает на месте, потом, наконец, делает два финальных шага и оказывается у окна рядом со мной. - Мне жаль, что тебя выбрали.
- Спасибо, - ни за что благодарю я. - Как тебя зовут?
- Гейл.
- Сколько же тебе лет?
- Пятнадцать. Я пришел не за тем, чтобы ты обо мне расспрашивала.

Мне даже не о чем его спросить, я ведь совсем не знаю этого паренька.
- Мэр купил у вас ягоду?
- Да. Спасибо.
Он спрашивает, пробовала ли я, когда-нибудь охотиться и говорит, что видел меня в лесу. А мне ведь казалось, что вокруг никого нет. Я отвечаю, что искала травы для отца. Гейл рассказывает мне о силках, прежде я о них не слышала, но он достаточно подробно объясняет, как их сделать и установить, чтобы поймать зверька. Со свежевание, я справлюсь сама.
Это достаточно полезная информация, надеюсь мне она пригодится прежде, чем я погибну.
- Почему ты пришел ко мне? - повторно задаю ему вопрос после.
- Я часто вижусь с твоим отцом. Он покупает моих зверей. Мы с ним… товарищи, - отвечает он, тщательно подбирая слова.
Я улыбаюсь.
- Время посещений вышло, - сообщает миротворец, зашедший в комнату.
Я судорожно киваю, и страх снова ползет по моей спине. Паренек сурово смотрит на миротворца, но ничего не говорит. Тот же ждет пока он выйдет и не применяет силу.
Я подхожу ближе к парню и немного наклоняюсь. Он почти одного роста со мной, коренастый и, наверное, сильный.
- Нам обоим пора. Спасибо тебе, - я целую его в щеку. - Гейл.
Гейл выходит первым, я иду, следом чувствуя, как вокруг становится все холоднее и холоднее.
Двери напротив моей комнаты для прощания тоже открываются, и из нее доносится крик. Громкий, протяжный, девичий крик.
Это сестра Кавейна. Ей тринадцать лет и старший брат моего земляка уносит ее из комнату на руках. Та пытается вырваться, громко рыдая и перегибаясь через плечо брата.

— НЕТ! НЕТ!
Она кричит так громко, что мне кажется, вот-вот у всех просто не выдержат либо уши, либо сердца.
- НЕТ! Не забирайте его! КАВЕЙН!Не уходи!
Родители Кавейна идут вслед за старшим сыном и дочерью, пытаясь ее успокоить. Гейл, под присмотром одного из миротворцев, обгоняет их и выходит на улицу.
Тут из комнаты выходит Кавейн. Он выглядит очень усталым и в отличие от меня, кажется, совсем не плакал. Плач его сестры все еще слышится в конце коридора.
Мы встречаемся взглядами и недолго думая, заключаем друг друга в объятия. О вражде между нами не может быть и речи, мы знаем, друг друга всю жизнь, поэтому я и не знаю, как буду вести себя с ним на арене.

В вестибюле Дома правосудия, к нам присоединяются Хеймитч и Эффи. Мэр будет сопровождать нас прямо до вокзала. На машине нас привозят к вокзалу. Здесь уже нет родственников, зато куча телевизионщиков из Капитолия.
Вокруг, кажется, что тысяча камер и все направлены на мое лицо. Краснота с глаз успела сойти, так что никто не догадается, что я плакала, если сама не дам для этого повода.
Я подымаю глаза на экраны и вижу наши с Кавейном лица. Он идет рядом, напряженный и сердитый, его глаза опущены, будто ему все противны. В моем же лице нарочно играет вызов, я не прячу взгляд от камер, и стараюсь выглядеть собранной. Интересно долго ли у меня это будет выходить так же хорошо. Мне не помешает произвести нужное впечатление. Кто знает, на, что спонсоры ведутся?

Я должна предстать, как боец, а не как безнадежная девица, которой, по сути, являюсь. Играть на камеру нужно начинать уже сейчас, поэтому когда мы оказываемся на вокзале, я хитро улыбаюсь одними губами и махаю репортерам, которые выкрикивают наши с Кавейном имена. Школьный приятель смотрит на меня в недоумении, а я не обращаю на него внимание. Позже все ему объясню. Наверняка он заподозрил, что что-то не так, ведь такое поведение вообще противоречит моему характеру, и стоит огромных усилий, проделывать вот такое сейчас. На самом деле мне хочется поскорее сесть в поезд, где за нами не будут следить камеры.
Однако Кавейн задает вопросы прямо сейчас.
- Что ты делаешь?
- Доверься мне, - говорю я. - Просто делай то же самое.
Он знает, что я не стану его обманывать, поэтому позволяет взять себя под руку и даже старается улыбнуться.

Один из репортеров начинает задавать нам вопросы, из-за чего Хеймитч выходит из себя, и одной рукой опрокидывает его на землю. Эффи в возмущение, это заметно по ее лицу. Мы с Кавейном смеемся, хотя ни ему, ни мне на самом, деле это забавным не кажется. Теперь Бряк стыдно, что она идет рядом с такими дикарями.
Сопроводительница запрыгивает в поезд первой. Затем заходим мы с Кавейном. После Хеймитча двери мгновенно закрываются, и на прощание мы даже не успеваем в последний раз взглянуть на родной дистрикт.
Поезд трогается, и словно стрела начинает мчаться вперед.
Для меня это кажется невероятным, ведь в Дистрикте-12, все и всегда ходят пешком, только уголь перевозят на телегах, а уж перемещение в другие дистрикты строго запрещено.
Нас проводят по коридору, покрытому красным ковром, к нашим купе. От красоты и роскоши у меня дыхание перехватывает.

Одно купе вмещает в себя гардеробную, комнату и отдельную ванную. У нас дома ее, как таковой не было вообще. А здесь даже горячая вода есть. Мне всегда приходилось греть воду, чтобы помыться, отдельно, а затем разбавляла ею холодную лохань.
Пол застелен ярким ковром, с потолка свисает люстра из хрусталя. Я не сомневаюсь, что это настоящий хрусталь, а не подделка из стекляшки.

Капитолийская служанка, показывает мне комнату, душ, выдвигает ящики с одеждой, демонстрирует зеркальный шкаф, показывает, как включить телевизор и не говорит при этом ни слова. Наверное, презирает, но мне все равно. Ее внешность не такая яркая, как у Эффи, на лице нет краски, а волосы нормального, темного цвета. Девушка поправляет шелковистое покрывало на кровати, и так же молча уходит.

В ванной комнате, я умываю лицо и переодеваюсь в светло-коричневое платье из мягкой ткани. В одном из выдвижных шкафчиков лежит много хороших вещей: ленты для волос, брошки, заколки, расческа со сверкающей камнями ручкой. Перед зеркалом я расчесываю волосы, а затем собираю их наверх и повязываю черной лентой из шкафчика.

За окном мелькает зеленая гуща деревьев. Я ложусь на кровать так медленно, словно проваливаюсь в пустоту. Шелковистое покрывало приятно ласкает открытые участки кожи. Бряк восхищается всей этой роскошью, так словно видит ее в первый раз. Сама же живет среди нее всю жизнь, неужели не привыкла?
Так и лежу вплоть до самого вечера. Смотрю на мерцающую хрустальную вазу, наблюдаю за тем, как на нее ложатся тени, одна темнее другой. В вазе стоят цветы с разноцветными бутонами.

Я начинаю думать о том, что увижу перед смертью, и как все это произойдет. Такие мысли кружат мне голову, вызывают тошноту. Чтобы сбросить их с себя - включаю телевизор и переключаю на центральный канал, но не проходит и двух минут, как заставляю себя выключить. Какая дура!
Сейчас кроме репортажей о Голодных играх ничего не увидишь. Главное шоу всего Панема, устраиваемое для публики Капитолия - вот что в центре внимания страны.

Приказав себе собраться, я беру в руки пульт и снова включаю центральный канал. Там Цезарь Фликерман перед записью Жатвы, вспоминает предыдущие сезоны. Показывают самые кровавые моменты и наиболее эффектные смерти. Неужели через год, в этой же передаче покажут и мою смерть? Что это будет? Меня зарубят топором или пырнут ножом? Будут ли этот эпизод, смерти девочки из Дистрикта-12, повторять перед показом Жатвы, а в это время какой-то другой трибут будет сидеть в этом самом вагоне и дрожать от страха.

Ко мне приходит Кавейн, говорит, что пора ужинать. Побыть с ним лучше, чем остаться одной. Хотя… это может быть и не самая лучшая идея.
Он уже знает, куда нам идти на ужин, капитолийский слуга показал дорогу. Мы заходим в зал наполненный светом, хрусталем, фарфором и едой. Очень много еды. Жареное мясо, супы, пирожные и еще куча разных кондитерских изделий, названия которых я не знаю.
Увидев нас, Эффи машет рукой и приглашает сесть за стол, застеленный белоснежной скатертью. Я медленно присаживаюсь на стул оббитый красным бархатом. По обе стороны от тарелок разложено столько приборов, что мне не понятно для чего столько вилок и ножей. Мы дома едим руками, ну или ложкой, если это похлебка.

Кавейн садится рядом и в таком же смятение рассматривает приборы. Мы с ним переглядываемся и ждем пока Эффи не начнет есть, затем неуверенно приступаем и сами, подглядывая каким прибором она пользуется.
Столик, на котором стоит выпивка полупустой. Подсказывает мне что-то, к нему уже приложился Хеймитч. Вряд ли он выберется из своего купе на ужин.
Сопроводительница тараторит о том, как нам повезло.
Действительно ли мы должны это слушать?

Мой приятель пробует мясо и тихо шепчет мне, что это намного лучше дохлой собаки, что он покупает у меня. Я тихо прыскаю от смеха.
Эффи так увлечена своим рассказом, что совершенно не замечает наших дальнейших издевок. За время ужина ее парик съехал набок, но она этого не замечала, а мы с Кавейном не стали ей ничего говорить. Интересно, какая она без маски капитолийца?
На первой моей Жатве, куратором из Капитолия была другая женщина, а Эффи мы увидели пару лет назад. Помню я тогда стояла с девочкой из моего класса, ее звали Элисса. Мы уже записались у чиновников и ждали в группе девочек своего возраста, наблюдая за Эффи, прогуливающийся у сцены.
Скрестив руки на груди, Элисса внимательно наблюдала за новой сопроводительницей, а затем протяжно вздохнув, спросила у меня:
- Что за мужика к нам прислали?
Это было последнее, что я услышала от Элиссы. В тот год, в свой первый год в нашем дистрикте, Эффи вытащила из хрустального шара ее имя. Когда это произошло, когда на всю площадь прозвучало имя Элиссы, я почувствовала, как смерть прошла мимо меня, повеяв своим холодом. Мне казалось, я едва ли ее избежала, казалось, что мое имя было, где то там, рядом с именем одноклассницы, но видимо удача была на моей стороне. Какое-то время…

А Элисса оказалась молодец, она продержалась около трех дней в Играх, а затем ее, вместе с союзником, спящих, убила команда профи. Союзник Элиссы должен был сторожить ее, пока она спала, но он поддался усталости и тоже заснул.
После этого, не проходило и года, чтобы смотря на Эффи в день Жатвы, я не вспоминала Элиссу. Она не была сильной, она мало что умела, но она была умной. К сожалению, доверившись союзнику, одноклассница потеряла свои шансы на победу, а заодно и свою жизнь. Ее мать покончила с собой спустя несколько месяцев после Игр. Отец погиб от лихорадки, за два года до смерти самой Элиссы. Его болезнь стали лечить слишком поздно, он долго скрывал, что болен, чтобы его не выгнали с работы, а когда семья обо всем узнала и стала искать деньги на лекарства, болезнь уже доводила свое дело до конца. То же самое было и с моей мамой.

Стараясь не думать о смерти, я продолжала наполнять тарелку едой, которую никогда прежде не пробовала, а на счет ментора оказалась права. Хеймитч так и не вышел к ужину. Мы втроем посмотрели запись Жатвы, после чего Эффи отправилась спать, а мы с Кавейном остались сидеть перед телевизором.
Кроме нас с Кавейном, из восемнадцати летних только парень из пятого, а все остальные младше, хотя по внешности профи этого не скажешь.
- Как думаешь, насколько они хороши?- спрашивает он, разглядывая трибутов из первого.
Я ухмыляюсь и поворачиваюсь к нему.
- Ну, ты же знаешь эти дистрикты. Их трибуты вызываются в волонтеры с уверенностью, что победят. И в большинстве случаев так и происходит. Они перебивают всех своих противников, а затем принимают корону от президента.
Кавейн хрипло вздыхает.
- Их к этому готовят в отличие от нас.
После Жатвы, снова повторяют запомнившиеся эпизоды предыдущих Игр.
На экране показывают прошлогоднюю арену. Кругом бело, горы и много снега. Трибуты в неповоротливых толстых куртках стоят на дисках вокруг Рог изобилия. Через минуту начинается резня за вещи, полезные для выживания на арене. Когда трибуты разбегаются земля вокруг Рога напрочь красная. Кровь повсюду, убито десять человек.
Среди них, через две недели, будем и мы.

— Главное, чтобы не было ледников.
- Главное, чтобы не было воды. Мы плавать не умеем, - говорю я смотря финальную часть прошлых Игр.- Хотя какая разница, мы все равно долго не протянем.
Зря я сказала это за двоих. Кавейн сильный и выигрывал во всех школьных драках.
- А если сможем? Вместе.
Этого разговора я и не хотела. Как ему сказать, что на меня лучше не рассчитывать?
- В союзе нет смысла Кавейн, - мотаю головой я, а он слушает. - Это лишь временная отсрочка смерти. Победитель все равно будет только один.
Кавейн издает такой звук, который не поддается описанию. Он обиженно ухмыляется и мне становится стыдно за себя.
- Боишься, что я буду тебя тормозить.
- Ты? Нет. Меня убьют первой, я плохо бегаю и вообще ни на что не способна, а ты сильный.
- Но не против профи. Знаешь, а некоторые трибуты побеждали и не за счет силы.
- Притворялись слабыми. Тебе не поверят Кавейн.
- Тебе тоже. Ты выглядела яростной на Жатве. Хуже профи.
- Правда? - искренни удивляюсь я.

Он пожимает плечами, поднимается с мягкого кресла и подходит к столу с выпивкой. Я поднимаюсь следом.
- Хочешь попробовать?
- Не думаю, что это самая блестящая идея перед Играми.
- Так у нас ведь все равно нет шансов. Забыла?
Я улыбаюсь и все же соглашаюсь попробовать. В нашем дистрикте пил разве, что Хеймитч, остальным это было не по карману. Пойло оказывается отвратительным. Горьким и прожигающим глотку. В разочарование мы расходимся по купе, но я уверенна, что ни один из нас сегодня спокойно спать не будет.

Лежа в темноте, на кровати, я думала все о том же. Еще сегодня утром я была дома, в своей комнате, в Котле, с папой, держала его за руку. А теперь все это исчезло. Навсегда.
Страх доводит меня до истерики. Я рыдаю навзрыд, бью кулаком подушку, разбиваю вазу с цветами, хоть и не нарочно, каким-то предметом бросаю в зеркальный шкаф.
В конце концов, мне кажется, что меня вырвет от всей этой еды, что мы съели за ужином и я бегу в ванную. Чувствую, как немеет язык, кружится голова и ноги уже не так уверенно держат меня, но ничего не происходит.

Какими-то лживыми уговорами, я заставляю себя успокоится, умываю лицо холодной водой и возвращаюсь в пастель. Представляю, что я в совершенно ином месте, где нет ни Капитолия, ни Игр, никого. Где есть только покой и тишина. Где я могу прилечь на залитый солнечными лучами луг, и насладится пением птиц среди деревьев. Нарвать нагревшийся на солнышке клевер, и насладится его ароматом, а над лугом в это время будут жужжать пчелы и трепетать своими крыльями белые бабочки. Там меня не потревожат, и не найдут. Это будет место лишь для меня, и там будет столько тепла и спокойствия, сколько мне понадобится.

С мыслями о солнце, клевере и тепле я засыпаю. Мне снится тот самый луг. Он словно облегчение, временная защита, мое лекарство и надежда.
Я иду под яркими лучами, разглядывая цветы под ногами, затем выбираю место, где трава не высокая, опускаюсь на колени и медленно растягиваюсь на теплой, мягкой траве.
Небо яркое и голубое, как летом. Вокруг пахнет цветами и травами. Пчелы меня не тревожат, хоть и жужжат над цветами со всех сторон. Это не важно. Здесь я в безопасности. Меня никто не тронет, не посмеет сюда заявиться.
Луг прячет меня от холодной ночи. Скрывает от шума и людей. Здесь столько света и тепла, что, кажется, моя кожа начинает сиять под золотым светом.
Я вытягиваю руку и провожу ею по траве. Среди гущи зелени нахожу клевер и срываю его головку. Подношу к носу, губам и сладкий аромат заполняет собой все пространство вокруг.

Logan Lerman | Filming Percy Jackson & the Olympians: The Sea of Monsters (April 19, 2012)

О, великий!

Percy Jackson: Sea of Monsters

Дождались! Первые фотографии со сьемок Перси Джексона. Даддарио покрасили в более менее светлый цвет. Ну, неужели книгу прочитали, а? Кстати хотела перечитать Море чудовищ, но потом подумала, что в фильме все все равно переделают.

Посвящаю сразу нескольким людям, а именно: Маше, Алёне, Ульяне

1

Отец просыпается намного раньше и перед уходом, заходит в комнату, чтобы разбудить меня. Солнце еще не взошло, но небо уже начинает светлеть и превращает ночную темень в утреннюю серость. Я подымаюсь с кровати неохотно, не из-за ранних часов, а из-за голода. Желудок ноет, просит, есть, а мы с отцом обычно не завтракаем. Мое окно, на ночь осталось открытым, поэтому все вещи, к которым я прикасалась, казались холодными и неприятными. Хочу вернуться в кровать, чтобы снова заснуть и не чувствовать голода.

Папа уходит раньше меня, чтобы помочь Сальной Сэй в Котле. В Дистрикте-12 - это своего рода черный рынок, где можно продать, купить, обменять все, что можешь предложить, на еду и различные полезные вещи для своей семьи.
Мы с отцом мясники. После смерти мамы за мной некому было присматривать, поэтому ему приходилось брать меня с собой в Котел. Папа научил как освежевать животных и рубить мясо, когда мне было всего двенадцать лет.
С тех пор я работаю вместе в ним: разделываю мясо или помогаю Сальной Сэй с готовкой. Мы вместе варим суп, точнее жидкую похлебку в которой кроме бульона и крохотных кусочков овощей почти ничего и нет. Она не очень сытная, зато горячая и солоноватая. Для обеда худо-бедно сгодится.
Нам часто приносят диких собак, зайцев, птицу - всё, что незаконно убито в лесу, либо пожертвовано из собственного хозяйства. Наше же дело: заплатить от лица Котла за добычу, освежить ее, разделать на части, взвесить и задать цену на каждый кусок.
Мясо хорошо разбирают, даже от дохлой собаки никто не отказывается.
Я надеваю старую папину рубашку и мои грязные штаны. От одежды пахнет не очень приятно - в ней я целыми днями разделываю мясо и готовлю. Рубашка мне очень велика, поэтому рукава приходится подворачивать до локтей и завязывать на узелок, чтобы они не разворачивались. Концы рубашки заправляю в штаны и затягиваю ремнем. Натянув на руку резинку для волос и схватив шапку, я выхожу из комнаты.
Затем иду на кухню выпиваю стакан воды, достаю коробочку с сушеными яблоками, беру из нее небольшую горсть и кладу себе в карман. Пожую по дороге, чувство голода не на долго, да и отстанет. Вода приятно наполняет рот влагой, и я чувствую себя немного лучше.
На кухне, перед старой раковиной весит зеркало. Разглядывая свое отражение, завязываю длинные темные волосы в хвост. Я выгляжу старше своих лет. Мне восемнадцать, а на вид кажется, что около двадцати. Папа говорит, что глаза у меня похожи на угольки: темные и мягкие. Кожа смуглая, потому что летом, под солнцем, она быстро темнеет и становится темно-золотистого цвета.



Как только волосы убраны, я несколько секунд верчу в руках шапку, а затем натягиваю ее на голову. По утрам очень холодно да и возится с мясом гораздо легче, когда длинный хвост не падает на плечи и не лезет в лицо.
Идти до заброшенного склада, где развернулся нелегальный рынок, мне не далеко. Стоит лишь спуститься вниз по улице, и завернуть в переулок.
В Котле пахнет железом, машинным маслом, овсом и жареными овощами. После десяти минут нахождения в нем, начинаешь привыкать и уже не различаешь друг от друга запахи.
Мое место в углу, сразу за прилавком Сальной Сэй. Здесь прохладно, так как рядом открыто окно, выходящее на пустой задний двор. Чтобы через него не залетали мухи и не садились на мясо - мы повесили кусок тонкой марли, он спасает от непрошенных паразитов.
На заднем дворе, одной из нас часто приходится ощипывать птицу или сдирать с животных шкуру. По началу я сопротивлялась тому, что делалось с убитыми животными, но когда поняла как сильно может заесть голод – перестала стонать.
Придя на свое место, я раскладываю ножи и напильник, и приступаю к работе. Вонзаю острый нож в рябчика, которого уже ощипала Сальная Сэй, и разделаю его на несколько частей. Кости трещат под давлением моего ножа. Теплая кровь брызжет мне на руки, одежду и лицо.
Работать в шапке становится жарко, поэтому приходится ее снять и теперь выбивающиеся пряди и хвост лезут в лицо.
Как только рябчик окончательно разделан, я омываю каждую из его частей от крови, взвешиваю на весах и тут же отдаю Сальной Сэй на прилавок. Кости не выбрасываю, а складываю в мешок. Покупатели находятся быстро, хорошее мясо никогда надолго не задерживается.
До полудня я так и вожусь с мясом, а потом все-таки разрешаю себе сделать перерыв и присесть на груду старых тряпок в углу. От меня, наверное, так несет, что ни одна мошкара не захочет приближаться. Что ж, я послужу отличным пугалом.
Ближе к полудню к нам заходит парень, лет четырнадцати, пятнадцати, его я часто вижу в Котле, но ко мне он прежде никогда не подходил, только к моему отцу.
Когда его перенаправляют ко мне, паренек смотрит в мою сторону недружелюбно и стоит в нерешительности рядом с прилавком. Вместе с ним девочка чуть младше, в руках она держит небольшое ведерко, наполненное на половину какой-то ягодой.
Со стороны они похожи на брата и сестру: оба сероглазые и темноволосые, с немного смуглой кожей как у меня. У обоих взгляд серьезный и приценивающийся.
После недолгих раздумий, парень нехотя подходит ко мне, и без лишних слов показывает зайца. Большого и жирного.
Я беру "косого" за уши и приподымаю, проверяя увесистость. Заяц мясистый, можно выручить неплохие деньги.
- Сколько за него хочешь? - спрашиваю я.
- А сколько дашь?
Я называю цену, и он соглашается. Пока мы рассчитываемся, мой взгляд падает в ведерко с ягодами. Там оказывается земляника, красная и спелая. Я советую им не продавать ее в Котле, а прогуляться до дома мэра. Тот даст за нее больше, чем могу предложить здесь.
В завершение сделки, парень желает мне удачи на Жатве, девочка же оказалась не многословна, она больше слушала, чем говорила. Оба уходят прежде, чем слышен мой ответ с аналогичным пожеланием.


Имя этого паренька тоже будет среди тысячи карточек, и возможно вписанное более десяти раз. Удача в такой день важна, как никогда. Мое имя вписано семь раз, как положено по возрасту. Отец запретил брать тессеры, за дополнительную карточку с моим именем, а мне и не хотелось возражать. Повезло, что благодаря работе в Котле, у нас, хотя бы есть ежедневный ужин. Кроме меня, у отца больше нет детей, да и я была поздним ребенком. Когда училась в школе, родители одноклассников были моложе моих, лет на десять, и папу часто принимали за моего деда. Сейчас ему за пятьдесят, у него отросла борода, и тело стало неповоротливым и грузным. Он все чаще жалуется на боли, но я ничего не могу поделать, лекарства слишком дорогие. Разузнав о том, что некоторые травы смогут ему помочь, я на свой страх и риск перелезла через забор, что отделял дистрикт от леса, и отправилась на поиски нужных растений. Среди зелени провела полдня, в итоге нашла то, что подходило под описание и, придя домой сделала нужные отвары и компрессы. Они лишь на недолгое время избавили от боли, но для нас даже это лучше, чем ничего.
Мама умерла четыре года назад от серьезной лихорадки. Мы долго искали деньги на лекарства для нее, а когда нашли, они уже не смогли ей помочь. Сейчас я стараюсь делать все, что в моих силах, чтобы подобное не произошло и с папой.

Перед тем как пойти домой, чтобы готовится к Жатве, я подменяла Сальную Сэй на продаже супа. После разделывания мяса пахну не самым лучшим образом, хотя вряд ли сегодня кто-нибудь это заметит. Суп брали, не смотря на его вкус. В принципе, если привыкнуть он кажется даже приятным.
Придя домой я моюсь в согретой воде. Для Жатвы у меня приготовлена особая одежда: легкая складчатая юбка и блузка с короткими рукавами. Не то, что я привыкла носить, работая в Котле, но для церемонии то, что надо.
Папа возвращается домой чуть позже и переодевается в соседней комнате. В последние часы перед Жатвой я не хочу оставаться одна, но потом напоминаю себе, что уже не маленькая и должна быть храбрее. Без мамы, церемония отбора трибутов, проходила для меня гораздо тяжелее. Страх так сильно схватывал меня, что казалось земля дрожит под ногами и я вот-вот упаду, потеряю сознание, рассыплюсь на тысячи песчинок, прямо на месте.
Рядом с моей кроватью хранится маленькое круглое зеркальце в деревянной оправе, принадлежавшее моей маме. Она говорила, ей подарили его на свадьбу, кажется моя бабушка. В нем едва ли помещается все лицо, но оно очень красивое, с резьбой в виде цветов по контуру. Я внимательно вглядываюсь в отражение своих глаз, и приказываю себе не бояться.
- Это последний год, - повторяю себе. – Последний.

За окнами слышится звук похожий на гудение поезда. Он всегда заставляет меня вздрогнуть и сжаться от ужаса.
- Лета? – тут же громыхает папин голос за дверью. – Идем.

Вместе мы выходим из дома и направляемся к площади. Я крепко держу папу за руку, но моя ладонь быстро становится мокрой. Мне приходится его отпустить и взять под руку. Папа любит по дороге рассказывать о чем-то, но видимо сегодня не тот день.

Чем ближе к площади, тем тяжелее кажутся шаги. В горле пересохло от долгого молчания, я вроде бы хочу что-то сказать, но не могу. Да и не умею я ничего говорить, папа и так все знает.

На площади, окруженной магазинчиками, уже скапливается народ. Кругом понавешаны капитолийские флаги, зловеще развивающиеся над нашими головами. На крышах, телевизионщики заканчивают устанавливать камеры. Одни из них направляют на подростков, расставленных по возрастам на разных площадках, другие на сцену перед Домом правосудия, куда будут вызывать трибутов. Скоро шоу начнется.

От всего этого подкашиваются ноги, но я стараюсь держаться, чтобы еще больше не пугать папу. На самом же деле, готова броситься вон с площади, хоть сейчас.

Большие экраны на площади и соседних улицах загораются, и нас начинают показывать в прямом эфире на весь Панем.
Теперь мы должны расстаться: мне нужно идти к столам, где сидят чиновники, чтобы записаться и сообщить о своем присутствии на Жатве. Здесь-то все и начинается: меня тошнит, язык немеет, кажется, что все изображение перед глазами вот-вот раствориться. Мне не страшно разделывать трупы животных, копаться в их внутренностях, но стоит оказаться здесь, как от моей былой смелости ничего не осталось.
Я начинаю задыхаться и пятиться назад, даже двенадцатилетние девочки держаться лучше.
Отец замечает мою панику и хватает за руку.
- Спину прямее, подбородок выше Лета, - говорит он, как всегда. - Все будет хорошо. Это в последний раз.
Папа целует меня в щеку. Подобное он делает очень редко, только во время Жатвы.
Мне приходится взять себя в руки и строго кивнуть.
- Ну, все, - прощается он, и нехотя уходит к площадке для родственников.

У стола чиновников целая очередь девушек моего возраста. Когда подходит моя очередь, женщина в белом бесцеремонно хватает меня за руку и укалывает специальным прибором в палец. У самой руки в черных перчатках, чтобы не запачкаться нашей кровью. Она просит приложить окровавленный палец к заметкам о переписи, и тут же электронным прибором с маленьким экраном, проверяет мою кровь. На экране появляется мое имя, и я могу идти к площадке со своими ровесницами.
Процедура с кровью необходима, чтобы мы не обманывали на счет своих имен на Жатве. Это лишь подтверждает, что никому из нас не обмануть Капитолий. Они найдут кого угодно и где угодно.

Среди девушек своего возраста я вижу лица знакомые с детства, по школе. Мы киваем друг другу, здороваемся и каждая желает другой удачи. Одной из девушек становится плохо. Она начинает плакать и сходить с ума на месте. Никто не смотрит на нее косо, наоборот: две рядом стоящие, возможно даже не знакомые ей впредь девушки, начинают успокаивать ее и говорить, что скоро все закончится.
От этой картины мне становится хуже. Я решаю уйти в другое место, ближе к середине и там, прячусь за высокой девушкой из торгового района.

Среди толпы родственников, тех, кто перешел возрастную черту, или кто вообще пришел сюда только потому, что заставили, ходят мужчины и принимают ставки. Это просто свинство с их стороны. Не обращая на них внимание, я стараюсь найти среди толпы папино лицо, оглядываюсь по сторонам, но нигде его не вижу. Со всех сторон стоят миротворцы в белой форме и с оружием.



На сцену перед Домом правосудия выносят два стеклянных шара, наполненные листочками с именами претендентов. Один с женскими именами, другой с мужскими. Двое мужчин из Капитолия, ставят их на кафедру, рядом со стульями. Следом выходит Эффи Бряк, мэр Андерсли и единственный победитель Голодных игр из нашего дистрикта - Хеймитч Эбернети. Толпа приветствует их аплодисментами, а камеры берут с разных ракурсов.
Трое миротворцев сходят со сцены и встают у лестниц, по которым будут сопровождать трибутов. Как будто отсюда есть другой путь.

Мэр сразу же подходит к кафедре, а Хеймитч и Эффи Бряк - сопроводитель трибутов из нашего дистрикта, садятся за стулья.

Хеймич сурово скрещивает руки на груди, и вытягивает вперед ноги, словно у себя дома. Его лицо слегка красное от повседневных запоев, а светлые волосы неряшливо спадают на глаза.

Часы пробивают два, и мэр Андерсли начинают свою речь. Ее все мы слышали уже тысячу раз, поэтому я продолжаю рассеяно глядеть по сторонам и все сильнее обхватывать себя руками.

Каждое слово бьет по нервам. Сейчас почти все думают об одно - поскорее начать. От перечисления катастроф истории возникновения Панема, мэр переходит к мятежу дистриктов, уничтожению Дистрикта-13, и наконец-то к наказанию за учиненное восстание - Голодным играм. Правила известны всем: каждый год, от каждого дистрикта требуется выбрать одну девушку и одного юношу, и готовить их к смертельной битве, которую будут транслировать на всю страну. Двадцать четыре трибута из каждого дистрикта, поместят на арену, где они должны сражаться, пока в живых не останется только один.
Мало того, Голодные игры считают праздником, в котором между собой соревнуются дистрикты. Хорошенький праздник, дети проливают кровь, пока Капитолий жирует за счет рабочей силы в дистриктах.

Победителю уготована высшая награда - безбедное существование до конца его жизни. Дистрикт победителя в течение года снабжают продовольствием.

Мэр приветствует Хеймитча Эбернети - единственного чемпиона из нашего дистрикта. Во время аплодисментов тот, даже не встает, скрупулезно разглядывая свои ботинки. Я усмехаюсь, глядя на Хеймитча. Он не скрывает, что ему осточертел Капитолий, и его служба для праздного развлечения столицы. Ему и до нас то дело особого нет. Вот после Жатвы пойдет и надерется. Тут я подумала, что Эбернети за выигрыш в Играх, теперь наказан сопровождать детей из родного дистрикта и раз за разом смотреть как они умирают на арене.

От этой мысли мне стало еще страшнее. Я представила, как мое окровавленное, обездвиженное тело лежит посреди арены, а Хеймитч наблюдает за мной с мониторов и в немом молчание отводит глаза. Ментор не может уберечь своих трибутов, он не может вообще ничего для них сделать, кроме того, как объяснить правила выживания на Играх.

Ареной может служить совершенно любое место, даже ледяной айсберг, но такое вряд ли устроят. Игры любят растягивать на несколько недель, в местах, где трибуты могут бродить и долго выслеживать друг друга. Так Капитолий растягивает удовольствие.

Теперь приходит время Эффи приступить к тому, для чего мы все здесь собрались. Провозгласить имена новых трибутов.
Мэр передает ей слово и приглашает к кафедре. Бряк, стягивая накрашенные губы в улыбке, подымается со стула, и легкой походкой подходит к кафедре. На сопроводительнице наряд, в капитолийском стиле: многослойное черно-зеленое платье, с пышной юбкой. На голове шляпка с острыми черными перьями, и сияющим камнем. На сей раз волосы, Эффи выкрашены в непривычно темный цвет, хотя, скорее всего она просто сняла предыдущий парик.

Бряк начинает говорить о великой чести и грандиозном событие, не спуская с лица фальшивой улыбки. Одной из ее любимых частей Жатвы - показ фильма о самоотверженности трибутов. О храбрости и чести, а так же о победе над предателями страны. Трехминутный фильм практически полностью повторяет речь мэра, правда сейчас ее произносит за кадром президент Сноу. После демонстрации фильма, наступает то, ради чего собрался весь дистрикт. Выбор трибутов.



- И вот настало время узнать имена наших храбрецов, которые будут представлять двенадцатый дистрикт, в юбилейных семидесятых Голодных играх.

Эффи посмеивается, а у меня внутри все стягивает от страха.

- По традиции, начинаем с девушек.

Она опускает руку в шар с женскими именами, перемешивает несколько листочков, и наконец-то вытягивает один единственный, хватаясь за него когтями, как хищница.

Царит молчание. Слышно лишь как гудят телевизионные экраны над площадью.
Ребята вокруг меня стоят в напряжение.

Эффи расправляет листочек, наклоняется ближе к микрофону и произносит имя трибута.
Мой взгляд переходит от сцены к площадке, где стоят парни. Я вижу мальчика, который принес сегодня в Котел убитого зайца. По началу, скрестив руки на груди, он стоит в таком же напряжение, как и все, затем вдруг поворачивает голову в мою сторону и смотрит прямо на меня.
Я не понимаю, как ему удалось среди огромной толпы поймать именно мой взгляд. И … на этот раз с мальчиком что-то не так. Он смотрит уже без недоверия как в Котле, а с возмущением, недовольством. И тут, словно по команде, в мою сторону поворачивается сначала один, следом другой, а затем и камеры начинают транслировать мое лицо на огромных экранах.
Имя трибута я слышу гораздо позже, чем все остальные. Оно звучит в моей голове словно скороговорка, которую весело напевает куратор из Капитолия. Девочки отходят от меня, одна за другой, а в голове, подобно горячке, крутятся последние слова, объявленные со сцены.
- Лета Асфодель, - торжественно произносит Эффи.
Мое имя. Она вытянула мое имя.

Внимание, внимание трибуты!

Я не знаю знаю, сколько сейчас со мной активных фолловеров, которые действительно читают мои посты, но хочу сказать, что я подумываю выложить сюда мой фанфик по Голодным играм. Пишу фф в первый раз и начала его вообще-то давным давно, просто редко прикладываю свою руку к чему то кроме моего оснвоного детища. Ну так вот, я хотела спросить стоит ли это вообще делать? Будет ли его кто-нибудь читать?
Пока я сама в нем заинтересованна, я буду продолжать писать, это очень интересно, но если есть и те кому будет так же любопытно как и мне, то я пожалуй выложу первые части.
Кстати фанфик по 70-м Голодным играм, в которых победила Энни Креста, но главная героиня не она, повествование ведется от лица девушки из другого дистрикта, которая, к сожалению, не победит.

Ребята, танцуем, ведь 16 апреля (то есть завтра). Начнуться съемки второго Перси Джексона. Уже появились фотографии актеров из аэропорта (снимать будут в Ванкувере). Приятно видеть среди прежнего состава и Ливэн Рамбин, нашего дорогого трибута. Ждем, ждееем фотографий со съемок.

Emma Watson and Lily Collins at

Coachella

ONCE UPON A TIME

В некотором царстве, был сказочный лес, населенный всеми классическими персонажами, которых мы знаем.
Или думаем, что знаем.
Однажды, они обнаружили, что оказались в таком месте, где у них нет шансов на счастливый конец.
В нашем мире.

Они – Сумеречные охотники.

Они живут по законам, записанным в Серой Книге ангелом Разиэлем. Их предназначение – защита мира от демонов, стремящихся уничтожить все живое на своем пути. Они - хранители порядка в мире магов, вампиров, оборотней и фэйри - нечисти, способной причинить вред людям.
Загадочное Безмолвное Братство помогает им и правит Городом Костей – некрополем, где покоятся после смерти Сумеречные охотники.

Самый страшный кошмар Сенеки.

У Хеймитча свои проблемы в лесах, где пушистые золотистые белки оказываются плотоядными и нападают стаями, а жала бабочки приносят адские муки, если не смерть. Но он упорно двигается вперед, всегда оставляя горы далеко позади.
Мейсли Доннер оказывается довольно находчивой для девушки, покинувшей Рог изобилия с одним маленьким рюкзачком. Внутри она находит миску, немного сушеной говядины и духовое ружье с двумя дюжинами дротиков. Используя доступные яды, она быстро превращает ружье в смертельное оружие, окуная дротики в смертоносные вещества и вонзая их в тела противников.

Проходит четыре дня, живописная гора вспыхивает вулканом, что уничтожает еще дюжину игроков, включая всех, кроме пяти, профи. С горой, извергающей лаву, и лугом, не предоставляющим возможности укрыться, у тринадцати трибутов, включая Хеймитча и Мейсли, нет никого выбора, кроме как ограничиться лесами.
Хеймитч старается придерживаться все того же направления – подальше от вулканической горы, но лабиринт из плотных живых изгородей заставляет его вернуться назад – в центр леса, где он сталкивается с тремя профи и вытаскивает свой нож. Они, возможно, больше и сильнее, но Хеймитч невероятно быстр, он убивает двух, когда третий разоружает его. Этот профи собирается перерезать ему горло, когда дротик сбивает его на землю.

Мейсли Доннер выходит из леса:
– Вдвоем мы выжили бы дольше.
– Полагаю, ты только что доказала это, – говорит Хеймитч, потирая шею. – Союзники? – Мейсли кивает. И вот они мгновенно заключают один из тех договоров, который вам будет трудно разорвать, если вы собираетесь вернуться домой и предстать перед своим Дистриктом.
Точно так же, как мы с Питом, вместе они добиваются большего. Больше отдыха, создание системы сохранения дождевой воды. Они сражаются вместе и делят пищу мертвых трибутов. Но Хеймитч по‑прежнему настроен продолжать свой путь.
– Зачем? – все время спрашивать Мейсли, а он игнорирует ее, пока она не отказывается двигаться дальше, не получив ответа.
– Затем, что это должно закончиться где‑то, правильно? – говорит Хеймитч. – Арена не может продолжаться вечно.
– И что ты ожидаешь там найти? – спрашивает Мейсли.
– Я не знаю. Но, возможно, там есть что‑то, что мы могли бы использовать, – отвечает он.

Когда они наконец‑то пробиваются сквозь эту невероятную преграду с помощью паяльной лампы, которую взяли из вещей одного из мертвых трибутов, они оказываются на сухой земле утеса. Далеко внизу можно увидеть острые скалы.
– Это все, что тут есть, Хеймитч. Пойдем назад, – говорит Мейсли.
– Нет, я буду здесь, – отвечает он.
– Ладно. Осталось только пятеро из нас. Наверно, сейчас самое время попрощаться, так или иначе, – произносит она. – Я не хочу, чтобы все это свелось ко мне и тебе.
– Хорошо, – соглашается он. Это все. Он не предлагает ей руку для пожатия, он даже не смотрит на нее. И она уходит.
Хеймитч бродит вдоль края утеса, как будто пытаясь что‑то понять. Его нога сбивает гальку, и она падает в пропасть, очевидно, навсегда. Но уже через минуту, пока он сидит, отдыхая, галька возвращается назад, падая рядом с ним. Хеймитч смотрит на нее с недоумением, а затем его лицо становится странно напряженным. Он бросает камень размером с его кулак со скалы и ждет. Когда тот возвращается прямо ему в руку, Хеймитч смеется.

В этот момент мы слышим, как Мейсли начинает кричать. Союз окончен, она расторгла его, так что, никто не смог бы обвинить Хеймитча, если бы он проигнорировал ее. Но, так или иначе, он бежит к ней. Он прибывает, только успевая увидеть, как последняя из стаи ярко‑розовых птиц, имеющих длинные, тонкие клювы, протыкает ее шею. Он держит ее руку, пока она умирает. И все, о чем я могу думать, – это Рута и то, как я тоже опоздала, чтобы спасти ее.
Позже в тот день еще один трибут убит в бою, а одного из трех съедают те пушистые белки, что оставляет только Хеймитча и девушку из Дистрикта‑1 сражаться за корону. Она больше его и быстрее. И когда борьба становится неизбежной, она кровава и ужасна, оба получают раны, которые, вполне вероятно, могут быть смертельны, тогда Хеймитч окончательно разоружен.

Он, шатаясь, идет по красивому лесу, с трудом удерживая содержимое своего желудка внутри, а она, спотыкаясь, за ним, держа топор, который должен нанести ему смертельный удар. Хеймитч мчится на свой утес и успевает достичь его края, когда она бросает топор. Хеймитч обрушивается на землю, и оружие летит прямо в пропасть. Теперь также безоружная девушка просто стоит там, пытаясь остановить кровь, льющуюся из пустой глазницы. Вероятно, она думает, что сможет пережить Хеймитча, который бьется в конвульсиях на земле. Но она не знает того, что знает он, – топор возвратится. И когда тот прилетает назад, на утес, он погружается прямо ей в голову. Звук пушки, тело забирают, гремят трубы, объявляя Хеймитча победителем.

©Сьюзен Коллинз. И вспыхнет пламя

« Чтобы спасти сестру - она вызвалась учавствовать в

Голодных играх.

Чтобы вернуться домой - она должна победить.»

Я так рада видеть Дени с её драконами .
Уже не могу дождаться, когды увижу первую серию второго сезона.
Моя любимая героиня совсем скоро вернётся.