Бум бум . Вторая глава, собственно для тех кто ее ждет, кому не интересно смело листаем дальше. Да, не идеально написанно, и момент с Гейлом такой наивный, но пусть он останется. Этот персонаж дорог моему вердцу. Спасибо тем, кто все еще это читает и ждет продолжение. Мне вдвойне интереснее работать, если кто-то ждет того, что я пишу. Сама же я жду не дождусь, когда дойду до глав Капитолия и арены (особенно арены), а в Капитолие мы увидем много знакомых персонажей (Энни, Финника) А теперь милости прошу вернуться на Жатву.
-1-

2

Меня будто поражает выстрелом. Было бы лучше, если один из миротворцев поднял к моей груди пистолет и убил прямо на месте. В ушах стоит непонятный звон, прерывающийся тяжелым дыханием. Я не верю в это. Не верю в то, что Эффи Бряк назвала мое имя.

Я так долго стою, смотря на свое лицо на экранах, что в толпе начинают смотреть с подозрением, но никто так и не решается подтолкнуть меня к проходу, куда уже идут миротворцы, чтобы сопроводить трибута к сцене.

Я делаю шаг назад в уверенности, что убегу. Да, я это сделаю. Пусть застрелят на месте, это лучше, чем томительное ожидание смерти. Я не хочу, чтобы моя боль стала их развлечением.
Мое тело напряглось, и уже было готово сорваться с места, когда я поняла всю безрассудность своего решения.
В меня наверняка не станут стрелять за дезертирство, хотя у миротворцев действительно оружие, а не игрушки. Такой глупой выходкой я лишь опозорю себя и свой дистрикт.

- Ну, что там? - щебечет Эффи, вглядываясь в толпу девочек.
" Спину прямее, подбородок выше".
Я делаю шаг в сторону от толпы, и она расходится, чтобы дать миротворцам вывести меня. Те, словно тени, движутся следом, пока я уверенным шагом направляюсь к сцене перед Домом правосудия.
Не хочу, чтобы кто-то видел мой отчаянный страх, из всех сил стараюсь скрыть его, но беда в том, что я всегда с легкостью ему отдавалась.

Это должна была стать моя последняя Жатва. И она ею стала, но не в том смысле, в котором я ожидала.
Почти дойдя до сцены, я поворачиваю голову и снова вижу мальчика из Котла. Он смотрит рассеянно, но потом коротко кивает мне, а ведь мы даже толком не знакомы.
Со сцены, смотря с верху вниз, меня приманивает руками Эффи. От ее жуткой улыбки бросает в дрожь, но я тут, же одергиваю себя и приказываю быть смелой или хотя бы ею выглядеть. Ради папы, сейчас он напуган не меньше меня.
Сжав кулаки, я подымаюсь на сцену и подхожу к Эффи.
- Поаплодируем Лете Асфодель.
По толпе пробегают аплодисменты. Многие действительно рады, но только потому, что не стоят на месте, другая половина аплодирующих просто бездумно повторяет за остальными. Мы с отцом никогда не аплодировали. Как можно радовать чужой боли?
Со сцены открывается вид на все возрастные площадки. Я вижу двенадцатилетних и тринадцатилетних девочек. Уж пусть лучше меня выберут в трибуты, чем одну из этих крох. Их маленькие головки, с косами и хвостиками, напоминают мне луг с разными цветами. Девочки смотрят на меня с восхищением и удивлением, но по прежнему боятся, хотя выбор девушки трибута уже сделан.

Я подымаю глаза на экраны и вижу со всем не ту девушку, которая пришла на Жатву. В чертах лица появилось что-то неприсущее мне. Ненависть. Ярость. Опасность. Уверенность.
Мне, конечно, говорили, что взгляд у меня порой бывает нехороший, но это уже слишком.
Я старалась не выглядеть напуганной, хотя страх сжал сердце на столько, что казалось: оно вот-вот разорвется. Сдерживаться удавалось с трудом. Горький комок стянул горло, и я боялась, что если Эффи попросит меня сказать что-то в микрофон, я разрыдаюсь на глазах многотысячной толпы.

— Какая красивая девушка. Ну что ж, теперь очередь узнать имя юноши, - продолжает она.

Стоя рядом с ней, я вижу как под ее улыбкой скрежут выбеленные зубы. Эффи ждет не дождется, когда ей предложат роль сопроводительницы в дистрикт попрестижнее.
Она опускает руку в шар для мальчиков и достает листок лежавший на поверхности.
- Дистрикт-12 поприветствуйте своего героя Кавейна Гилла.

Я знаю его. Очень давно. Мы учились в одном классе и знали друг друга всю жизнь. Впервые я и Кавейн встретились на качелях, когда мне было шесть лет. Разговора не состоялось, но я его запомнила. В школе мы много общались, и хоть близкими друзями нас не назовешь, приятелями мы все же были.
Он много знал обо мне, а я о нем.

До сих пор помню школьную проделку, когда наш класс выбросил из окна парту, а сам разбежался, куда глаза глядят, когда пришел учитель. Нам тогда было лет по восемь, и преподаватели считали нас необучаемыми.
Учителю все же удалось схватить за руки пару хулиганов, и вывести их во двор, где было уготовано наказание. Он успел поймать меня, Кавейна и еще одного мальчика.
Мы не могли успокоиться, считая несправедливым, что наказание за всех придется отбывать нам троим.
- Я считаю до трех, и знаете, что будет после? - пригрозил учитель.
- Четыре?- предположил Кавейн.
Его шутка делу не помогла. Под надзором, мы скребли посуду из-под похлебки до самого вечера, пока не начало темнеть. Тогда нас отпустили, и мы пошли домой. Там и скрести, было, нечего: похлебка не жирная, очень скудная и давали ее крайне редко, и в основном детям с одним родителем в семье.
С мальчиками мне тогда было гораздо проще общаться чем с девочками, поэтому я не чувствовала себя стесненной в компании Кавейна и нашего одноклассника. По дороге домой мы стали свидетелями, как двое подростков дрались за дохлую собаку, которая лежала на краю дороги. Уже тогда мы прекрасно понимали, что они дерутся не потому что она принадлежала одному из них, а ради того, чтобы решить кто продаст собаку в Котел, чтобы получить немного денег. Голод сгрызал на столько, что дрались до крови даже за диких шавок. Их до сих пор приносят в Котел и Сальная Сэй находит применение собачатине.

Тоже самое происходит и на играх, только вместо собаки делят жизнь.
Еще я помню свою первую Жатву, когда плелась вслед за детьми моего возраста, и треслась от страха. Мне казалось, что колонны людей вокруг нескончаемы, а телевизионщики на крышах, вот-вот набросятся на нас как хищники. Тут рядом со мной появляется Кавейн и толкает в плечо.
- Да не бойся ты Лета, - весело подбадривает он.- Это наш первый год, никого из нас не выберут, кому мы вообще нужны?
Я улыбаюсь, Кавейн тоже, но тут, же мрачнеет, когда приходит время жребия. В тот год выбрали шестнадцатилетнего парня и пятнадцатилетнюю девушку. Разумеется, никто из них не выбрался с арены. За все семьдесят лет Голодных игр, это удалось сделать только Хеймитчу.

Со сцены я вижу, как к площадке с восемнадцатилетним юношам направились два миротворца, чтобы забрать Кавейна из толпы.
Он выходит сам, почти сразу же, как называют его имя. На лице непроницаемая маска, плечи напряжены, а руки стянуты в кулаки так, что костяшки пальцев побелели.
Кавейн подымается на сцену и встает рядом со мной. Мы смотрим то на друг друга то на заполненную людьми площадь, пока в завершение церемонии мэр читает договор, заключенный между дистриктами и Капитолием.
Мы оба думаем об одном и том же.
Прошло много лет, но мы до сих пор вынужденный отбывать наказание за остальных.

Эффи с интересом поглядывает на меня и Кавейна. Хеймитч, чисто символично, встал позади новых трибутов. Он него несло перегаром, мне знаком этот запах по Котлу, победитель часто приходил туда за самогоном.
Я старалась держать подбородок как можно выше, так мои глаза не могли искать среди толпы родственников папу.
" Терпи. Будь сильнее, - повторяла себе я, затем мельком глядела на экран и видела всю туже уверенную девушку, которой мне удавалось притворяться. - С этой минуты я должна скрывать все свои слабости".
Играет гимн. Мы с Кавейном встаем ближе друг к другу.

— Мне страшно, - шепчу я, не сводя стеклянных глаз с поникшей площади.
Из-за громко играющего гимна меня может услышать только Кавейн, стоящий рядом. Я не боялась ему признаться, потому что это был последний раз, когда я позволю себе это сделать.
Поначалу мне казалось, что он ничего не услышал, или услышал, но проигнорировал, но затем он ответил:
- Мне тоже Лета. Мне тоже.



Как только гимн заканчивается, мы, взявшись за руки, спускаемся со сцены самыми первыми. Миротворцы тут же берут нас под охрану, окружая кольцом. Под таким конвоем ведут к Дому правосудия, где разделяют и оставляют по одному в разных комнатах. На прощание с близкими отводят всего час.
Я сажусь на диван в богато обставленной комнате, и начинаю плакать. Слезы катятся по щекам и солеными каплями капают на губы. Через несколько минут из-за них блестит все лицо. Я вижу, как спустившиеся до подбородка капли упали мне на юбку и оставили несколько пятен.

Что станет с папой, когда я не вернусь? Какой у него будет после этого смысл продолжать. У него не осталось ни жены, ни дочери. Ему останется лишь бессмысленно существовать. Доставят ли мое тело в дистрикт? Погибших трибутов обычно привозят назад в домой, но иногда их тела настолько обезображены, что и отправлять обратно нечего.

Наконец-то ко мне приходит папа.
- Папа! - вскрикиваю я и бросаюсь ему на шею.
" Папа, посмотри, что они наделали", - хочу сказать я, но умолкаю, когда вижу, что он тоже плачет, но не так дико как я.
По его щеке бежит слеза, руки в напряжение и спина тоже. Он зол. Он очень зол, как и я.
Отец плакал лишь, когда умерла мама, тогда мы оба не сдерживали слезы как сейчас, потому что теряли близкого человека, который уже никогда не вернется.

Он садится рядом со мной и обнимает меня за плечи одной рукой, и держа мои трясущиеся ладно другой.
Я не могу перестать реветь, потому что понимаю, что вижу его в последний раз.
- Папа! Я не смогу, ты же знаешь, что я не смогу.
Он кладет руку мне на волосы, и прижимает к себе. Отец понимает, что это правда. Он не говорит мне, что я могу победить, что я могу выкарабкаться. Мы оба знаем, что это не правда, и не тратим время на пустые слова. На Голодных Играх меня забьют до смерти. Я видела как, трибуты из престижных дистриктов, которых тренировали всю жизнь для участия в Игре, убивали таких слабых как я еще на первых минутах состязаниях.
- Не показывай им своих чувств, - вдруг говорит мне отец.
- Что?
В недоумение, я подымаю на него глаза.
- Там на Играх, и во время подготовки, будь такой же, как сегодня, храброй и уверенной в себе. Это поможет сбить их с толку.

Вот он все и испортил. Зачем стал убеждать, что смогу? Зачем стал говорить о пустой надежде? Это лишь издевательство. Он хочет помочь, но делает лишь хуже.
- Но папа… Я такой не была! Это все было лишь игрой!
- Вот именно. Слушай меня! - приказывает он. -Заключи союз с трибутами из других дистриктов, добудь хотя бы нож, а как придет время, убеги от них, и скрывайся, пока не останется меньшинство.
- Но тогда останутся самые сильные.
- Ты же умеешь разделывать добычу?
Как страшно звучат его слова. Я и представить себе не могу, как вонзаю в кого-то нож.
- Они огромные, сильнее меня и вооружены, - начинаю кричать я.
- Ты тоже. Будь умнее, и быстрее. Победить силу можно только ловкостью.Пусть Кавейн научит тебя драться. Он ведь не плохо это делает?
- Да, но…
Папа встряхивает меня.
- Собирись!
Отец продолжает давать советы. Я понимаю, что даже если раздобуду нож и убегу, то меня прирежут в первую же ночь после побега. Конечно, Кавейн научит драться. Он не раз учинял драки среди парней в школе, за собаку, правда, никогда не сражался. Мне остается только прикидываться сильной и опасной, и разрабатывать план, все то время пока будет идти подготовка. Надеюсь Хеймитч мне поможет, хотя рассчитывать на него, наверное, надо только в самую последнюю очередь.
Приходит время, и в комнату заходят миротворцы, чтобы вывести отца. Я расстаюсь с ним со слезами, и чувствую, как мое сердце до боли сжимается в груди. Он проходят в раскрытые миротворцами двери, и успевает оглянуться.
- Я буду ждать тебя.

Для нас это означает "Я люблю тебя". В нашей семье о чувствах никто открыто не говорил. Ни мама, ни папа. Однажды я сказала папе, что люблю его, на, что он просто кивнул. Мы знаем, что любим друг друга. Как же может быть иначе?

Я вытираю слезы, проглатываю горький комок, и киваю ему. На этом все. Больше я не увижу его лица. Никогда.
Двери грохочут так громко, что, кажется, будто раздался пушечный выстрел.
Снова остаюсь в комнате одна, и сажусь на диван. Сижу на краю, словно гостья, ждущая прихода хозяина. Плакать больше не хочется. Точнее очень хочется, но не получается. Да и смысла нет. Нельзя раскисать. Нельзя дать почувствовать свою слабость.

За окном все еще шумит площадь. Мне становится холодно и одиноко. Чем больше думаю о доме, тем печальнее становится. Нет, все, хватит! Отец прав. Мне нужно собраться. Я подымаю голову, и принимаюсь греть себя руками.

Тут двери раскрываются, и входит еще один посетитель. Сальная Сэй
За долгие годы, что я провела в Котле, она мне стала как родной.
Мы обнимаемся, и она гладит мои волосы своей теплой, жилистой рукой.
В Котле Сэй всегда носит платок, под которым скрывает свои седые волосы, но ради Жатвы она его сняла и сейчас ее волосы собраны в шишку на затылке.

При ней я не плачу, а чувствую себя немного спокойнее. Хорошо, что она пришла со мной прощаться. Мне было бы в двойне грустно, если бы не успела с ней поговорить.
Знаю, что просить ее позаботиться об отце это слишком серьезная просьба, но все-таки я прошу. Она соглашается без колебаний и говорит, что я могу рассчитывать на нее во всем.
- Я тебе принесла кое-что, - она достает из широко кармана платья небольшую, но толстую тетрадь. - Помнишь, как ты искала травы для своего отца?
- Да, - говорю я.
Именно она и направила меня за ними. В лесу я провела полдня и нарвала полную сумку трав. После, она помогла мне отобрать из них то, что нам нужно и сделать необходимые лекарства.
Сэй протягивает мне свою тетрадь.
Внутри на каждой странице по рисунку и рассказу о каждом съедобном или лекарственном растении.



- Я не знаю, чему вас будут там учить, но если она тебе пригодится, возьми ее, пожалуйста.
Я не могу. Эта вещь гораздо нужнее ей. Скольким людям может помочь эта тетрадь? Тем ни менее Сэй настаивает, и я принимаю ее подарок, обещая, что попрошу Хеймитча вернуть ее, если не смогу сама.
На прощание мы обнимаемся, она говорит мне много ласковых слов, тех, что мне так редко вообще кто-то говорил.
Мое сердце до боли сжимается, когда она со слезами на глазах отпускает мою руку.
- Пообещай мне, что будешь пытаться.
- Обещаю.

Миротворцы выводят ее за двери. Несколько минут я стою у окна и наблюдаю за тем, как на площади матери обнимают своих детей, радуясь, что в этом году злая участь их миновала.
Если бы моя мама была здесь, то, что бы она сказала? Плакала бы или наоборот сдерживала эмоции ради меня? Я чувствую, что должна постараться не только ради Сэй и папы, но и ради нее. Конечно, мои шансы катастрофически малы, но все же. Хеймитчу ведь удалось однажды.

Решив, что больше никто не придет, я стою у окна и наблюдаю за людьми на площади, как вдруг за дверьми слышится какое-то оживление. Время еще есть, но кто ко мне мог еще прийти? Может подруги по школе? Вряд ли.

Ко мне приходит мальчик, который принес в Котел зайца.
Я удивленна и даже встревожена. Не понимаю, что он здесь делает? Мы даже не знакомы, чтобы как следует прощаться. Пару секунд я смотрю на него, а он на меня, затем парень решительно идет ко мне.
- Привет, - говорит он.
Я вспоминаю, как смотрела на него, когда назвали мое имя, как вновь встретилась с ним взглядом под конвоем миротворцев.
- Привет, - отвечаю я. - Что ты здесь делаешь?
- Очень… - она замирает на месте, потом, наконец, делает два финальных шага и оказывается у окна рядом со мной. - Мне жаль, что тебя выбрали.
- Спасибо, - ни за что благодарю я. - Как тебя зовут?
- Гейл.
- Сколько же тебе лет?
- Пятнадцать. Я пришел не за тем, чтобы ты обо мне расспрашивала.

Мне даже не о чем его спросить, я ведь совсем не знаю этого паренька.
- Мэр купил у вас ягоду?
- Да. Спасибо.
Он спрашивает, пробовала ли я, когда-нибудь охотиться и говорит, что видел меня в лесу. А мне ведь казалось, что вокруг никого нет. Я отвечаю, что искала травы для отца. Гейл рассказывает мне о силках, прежде я о них не слышала, но он достаточно подробно объясняет, как их сделать и установить, чтобы поймать зверька. Со свежевание, я справлюсь сама.
Это достаточно полезная информация, надеюсь мне она пригодится прежде, чем я погибну.
- Почему ты пришел ко мне? - повторно задаю ему вопрос после.
- Я часто вижусь с твоим отцом. Он покупает моих зверей. Мы с ним… товарищи, - отвечает он, тщательно подбирая слова.
Я улыбаюсь.
- Время посещений вышло, - сообщает миротворец, зашедший в комнату.
Я судорожно киваю, и страх снова ползет по моей спине. Паренек сурово смотрит на миротворца, но ничего не говорит. Тот же ждет пока он выйдет и не применяет силу.
Я подхожу ближе к парню и немного наклоняюсь. Он почти одного роста со мной, коренастый и, наверное, сильный.
- Нам обоим пора. Спасибо тебе, - я целую его в щеку. - Гейл.
Гейл выходит первым, я иду, следом чувствуя, как вокруг становится все холоднее и холоднее.
Двери напротив моей комнаты для прощания тоже открываются, и из нее доносится крик. Громкий, протяжный, девичий крик.
Это сестра Кавейна. Ей тринадцать лет и старший брат моего земляка уносит ее из комнату на руках. Та пытается вырваться, громко рыдая и перегибаясь через плечо брата.

— НЕТ! НЕТ!
Она кричит так громко, что мне кажется, вот-вот у всех просто не выдержат либо уши, либо сердца.
- НЕТ! Не забирайте его! КАВЕЙН!Не уходи!
Родители Кавейна идут вслед за старшим сыном и дочерью, пытаясь ее успокоить. Гейл, под присмотром одного из миротворцев, обгоняет их и выходит на улицу.
Тут из комнаты выходит Кавейн. Он выглядит очень усталым и в отличие от меня, кажется, совсем не плакал. Плач его сестры все еще слышится в конце коридора.
Мы встречаемся взглядами и недолго думая, заключаем друг друга в объятия. О вражде между нами не может быть и речи, мы знаем, друг друга всю жизнь, поэтому я и не знаю, как буду вести себя с ним на арене.

В вестибюле Дома правосудия, к нам присоединяются Хеймитч и Эффи. Мэр будет сопровождать нас прямо до вокзала. На машине нас привозят к вокзалу. Здесь уже нет родственников, зато куча телевизионщиков из Капитолия.
Вокруг, кажется, что тысяча камер и все направлены на мое лицо. Краснота с глаз успела сойти, так что никто не догадается, что я плакала, если сама не дам для этого повода.
Я подымаю глаза на экраны и вижу наши с Кавейном лица. Он идет рядом, напряженный и сердитый, его глаза опущены, будто ему все противны. В моем же лице нарочно играет вызов, я не прячу взгляд от камер, и стараюсь выглядеть собранной. Интересно долго ли у меня это будет выходить так же хорошо. Мне не помешает произвести нужное впечатление. Кто знает, на, что спонсоры ведутся?

Я должна предстать, как боец, а не как безнадежная девица, которой, по сути, являюсь. Играть на камеру нужно начинать уже сейчас, поэтому когда мы оказываемся на вокзале, я хитро улыбаюсь одними губами и махаю репортерам, которые выкрикивают наши с Кавейном имена. Школьный приятель смотрит на меня в недоумении, а я не обращаю на него внимание. Позже все ему объясню. Наверняка он заподозрил, что что-то не так, ведь такое поведение вообще противоречит моему характеру, и стоит огромных усилий, проделывать вот такое сейчас. На самом деле мне хочется поскорее сесть в поезд, где за нами не будут следить камеры.
Однако Кавейн задает вопросы прямо сейчас.
- Что ты делаешь?
- Доверься мне, - говорю я. - Просто делай то же самое.
Он знает, что я не стану его обманывать, поэтому позволяет взять себя под руку и даже старается улыбнуться.

Один из репортеров начинает задавать нам вопросы, из-за чего Хеймитч выходит из себя, и одной рукой опрокидывает его на землю. Эффи в возмущение, это заметно по ее лицу. Мы с Кавейном смеемся, хотя ни ему, ни мне на самом, деле это забавным не кажется. Теперь Бряк стыдно, что она идет рядом с такими дикарями.
Сопроводительница запрыгивает в поезд первой. Затем заходим мы с Кавейном. После Хеймитча двери мгновенно закрываются, и на прощание мы даже не успеваем в последний раз взглянуть на родной дистрикт.
Поезд трогается, и словно стрела начинает мчаться вперед.
Для меня это кажется невероятным, ведь в Дистрикте-12, все и всегда ходят пешком, только уголь перевозят на телегах, а уж перемещение в другие дистрикты строго запрещено.
Нас проводят по коридору, покрытому красным ковром, к нашим купе. От красоты и роскоши у меня дыхание перехватывает.

Одно купе вмещает в себя гардеробную, комнату и отдельную ванную. У нас дома ее, как таковой не было вообще. А здесь даже горячая вода есть. Мне всегда приходилось греть воду, чтобы помыться, отдельно, а затем разбавляла ею холодную лохань.
Пол застелен ярким ковром, с потолка свисает люстра из хрусталя. Я не сомневаюсь, что это настоящий хрусталь, а не подделка из стекляшки.

Капитолийская служанка, показывает мне комнату, душ, выдвигает ящики с одеждой, демонстрирует зеркальный шкаф, показывает, как включить телевизор и не говорит при этом ни слова. Наверное, презирает, но мне все равно. Ее внешность не такая яркая, как у Эффи, на лице нет краски, а волосы нормального, темного цвета. Девушка поправляет шелковистое покрывало на кровати, и так же молча уходит.

В ванной комнате, я умываю лицо и переодеваюсь в светло-коричневое платье из мягкой ткани. В одном из выдвижных шкафчиков лежит много хороших вещей: ленты для волос, брошки, заколки, расческа со сверкающей камнями ручкой. Перед зеркалом я расчесываю волосы, а затем собираю их наверх и повязываю черной лентой из шкафчика.

За окном мелькает зеленая гуща деревьев. Я ложусь на кровать так медленно, словно проваливаюсь в пустоту. Шелковистое покрывало приятно ласкает открытые участки кожи. Бряк восхищается всей этой роскошью, так словно видит ее в первый раз. Сама же живет среди нее всю жизнь, неужели не привыкла?
Так и лежу вплоть до самого вечера. Смотрю на мерцающую хрустальную вазу, наблюдаю за тем, как на нее ложатся тени, одна темнее другой. В вазе стоят цветы с разноцветными бутонами.

Я начинаю думать о том, что увижу перед смертью, и как все это произойдет. Такие мысли кружат мне голову, вызывают тошноту. Чтобы сбросить их с себя - включаю телевизор и переключаю на центральный канал, но не проходит и двух минут, как заставляю себя выключить. Какая дура!
Сейчас кроме репортажей о Голодных играх ничего не увидишь. Главное шоу всего Панема, устраиваемое для публики Капитолия - вот что в центре внимания страны.

Приказав себе собраться, я беру в руки пульт и снова включаю центральный канал. Там Цезарь Фликерман перед записью Жатвы, вспоминает предыдущие сезоны. Показывают самые кровавые моменты и наиболее эффектные смерти. Неужели через год, в этой же передаче покажут и мою смерть? Что это будет? Меня зарубят топором или пырнут ножом? Будут ли этот эпизод, смерти девочки из Дистрикта-12, повторять перед показом Жатвы, а в это время какой-то другой трибут будет сидеть в этом самом вагоне и дрожать от страха.

Ко мне приходит Кавейн, говорит, что пора ужинать. Побыть с ним лучше, чем остаться одной. Хотя… это может быть и не самая лучшая идея.
Он уже знает, куда нам идти на ужин, капитолийский слуга показал дорогу. Мы заходим в зал наполненный светом, хрусталем, фарфором и едой. Очень много еды. Жареное мясо, супы, пирожные и еще куча разных кондитерских изделий, названия которых я не знаю.
Увидев нас, Эффи машет рукой и приглашает сесть за стол, застеленный белоснежной скатертью. Я медленно присаживаюсь на стул оббитый красным бархатом. По обе стороны от тарелок разложено столько приборов, что мне не понятно для чего столько вилок и ножей. Мы дома едим руками, ну или ложкой, если это похлебка.

Кавейн садится рядом и в таком же смятение рассматривает приборы. Мы с ним переглядываемся и ждем пока Эффи не начнет есть, затем неуверенно приступаем и сами, подглядывая каким прибором она пользуется.
Столик, на котором стоит выпивка полупустой. Подсказывает мне что-то, к нему уже приложился Хеймитч. Вряд ли он выберется из своего купе на ужин.
Сопроводительница тараторит о том, как нам повезло.
Действительно ли мы должны это слушать?

Мой приятель пробует мясо и тихо шепчет мне, что это намного лучше дохлой собаки, что он покупает у меня. Я тихо прыскаю от смеха.
Эффи так увлечена своим рассказом, что совершенно не замечает наших дальнейших издевок. За время ужина ее парик съехал набок, но она этого не замечала, а мы с Кавейном не стали ей ничего говорить. Интересно, какая она без маски капитолийца?
На первой моей Жатве, куратором из Капитолия была другая женщина, а Эффи мы увидели пару лет назад. Помню я тогда стояла с девочкой из моего класса, ее звали Элисса. Мы уже записались у чиновников и ждали в группе девочек своего возраста, наблюдая за Эффи, прогуливающийся у сцены.
Скрестив руки на груди, Элисса внимательно наблюдала за новой сопроводительницей, а затем протяжно вздохнув, спросила у меня:
- Что за мужика к нам прислали?
Это было последнее, что я услышала от Элиссы. В тот год, в свой первый год в нашем дистрикте, Эффи вытащила из хрустального шара ее имя. Когда это произошло, когда на всю площадь прозвучало имя Элиссы, я почувствовала, как смерть прошла мимо меня, повеяв своим холодом. Мне казалось, я едва ли ее избежала, казалось, что мое имя было, где то там, рядом с именем одноклассницы, но видимо удача была на моей стороне. Какое-то время…

А Элисса оказалась молодец, она продержалась около трех дней в Играх, а затем ее, вместе с союзником, спящих, убила команда профи. Союзник Элиссы должен был сторожить ее, пока она спала, но он поддался усталости и тоже заснул.
После этого, не проходило и года, чтобы смотря на Эффи в день Жатвы, я не вспоминала Элиссу. Она не была сильной, она мало что умела, но она была умной. К сожалению, доверившись союзнику, одноклассница потеряла свои шансы на победу, а заодно и свою жизнь. Ее мать покончила с собой спустя несколько месяцев после Игр. Отец погиб от лихорадки, за два года до смерти самой Элиссы. Его болезнь стали лечить слишком поздно, он долго скрывал, что болен, чтобы его не выгнали с работы, а когда семья обо всем узнала и стала искать деньги на лекарства, болезнь уже доводила свое дело до конца. То же самое было и с моей мамой.

Стараясь не думать о смерти, я продолжала наполнять тарелку едой, которую никогда прежде не пробовала, а на счет ментора оказалась права. Хеймитч так и не вышел к ужину. Мы втроем посмотрели запись Жатвы, после чего Эффи отправилась спать, а мы с Кавейном остались сидеть перед телевизором.
Кроме нас с Кавейном, из восемнадцати летних только парень из пятого, а все остальные младше, хотя по внешности профи этого не скажешь.
- Как думаешь, насколько они хороши?- спрашивает он, разглядывая трибутов из первого.
Я ухмыляюсь и поворачиваюсь к нему.
- Ну, ты же знаешь эти дистрикты. Их трибуты вызываются в волонтеры с уверенностью, что победят. И в большинстве случаев так и происходит. Они перебивают всех своих противников, а затем принимают корону от президента.
Кавейн хрипло вздыхает.
- Их к этому готовят в отличие от нас.
После Жатвы, снова повторяют запомнившиеся эпизоды предыдущих Игр.
На экране показывают прошлогоднюю арену. Кругом бело, горы и много снега. Трибуты в неповоротливых толстых куртках стоят на дисках вокруг Рог изобилия. Через минуту начинается резня за вещи, полезные для выживания на арене. Когда трибуты разбегаются земля вокруг Рога напрочь красная. Кровь повсюду, убито десять человек.
Среди них, через две недели, будем и мы.

— Главное, чтобы не было ледников.
- Главное, чтобы не было воды. Мы плавать не умеем, - говорю я смотря финальную часть прошлых Игр.- Хотя какая разница, мы все равно долго не протянем.
Зря я сказала это за двоих. Кавейн сильный и выигрывал во всех школьных драках.
- А если сможем? Вместе.
Этого разговора я и не хотела. Как ему сказать, что на меня лучше не рассчитывать?
- В союзе нет смысла Кавейн, - мотаю головой я, а он слушает. - Это лишь временная отсрочка смерти. Победитель все равно будет только один.
Кавейн издает такой звук, который не поддается описанию. Он обиженно ухмыляется и мне становится стыдно за себя.
- Боишься, что я буду тебя тормозить.
- Ты? Нет. Меня убьют первой, я плохо бегаю и вообще ни на что не способна, а ты сильный.
- Но не против профи. Знаешь, а некоторые трибуты побеждали и не за счет силы.
- Притворялись слабыми. Тебе не поверят Кавейн.
- Тебе тоже. Ты выглядела яростной на Жатве. Хуже профи.
- Правда? - искренни удивляюсь я.

Он пожимает плечами, поднимается с мягкого кресла и подходит к столу с выпивкой. Я поднимаюсь следом.
- Хочешь попробовать?
- Не думаю, что это самая блестящая идея перед Играми.
- Так у нас ведь все равно нет шансов. Забыла?
Я улыбаюсь и все же соглашаюсь попробовать. В нашем дистрикте пил разве, что Хеймитч, остальным это было не по карману. Пойло оказывается отвратительным. Горьким и прожигающим глотку. В разочарование мы расходимся по купе, но я уверенна, что ни один из нас сегодня спокойно спать не будет.

Лежа в темноте, на кровати, я думала все о том же. Еще сегодня утром я была дома, в своей комнате, в Котле, с папой, держала его за руку. А теперь все это исчезло. Навсегда.
Страх доводит меня до истерики. Я рыдаю навзрыд, бью кулаком подушку, разбиваю вазу с цветами, хоть и не нарочно, каким-то предметом бросаю в зеркальный шкаф.
В конце концов, мне кажется, что меня вырвет от всей этой еды, что мы съели за ужином и я бегу в ванную. Чувствую, как немеет язык, кружится голова и ноги уже не так уверенно держат меня, но ничего не происходит.

Какими-то лживыми уговорами, я заставляю себя успокоится, умываю лицо холодной водой и возвращаюсь в пастель. Представляю, что я в совершенно ином месте, где нет ни Капитолия, ни Игр, никого. Где есть только покой и тишина. Где я могу прилечь на залитый солнечными лучами луг, и насладится пением птиц среди деревьев. Нарвать нагревшийся на солнышке клевер, и насладится его ароматом, а над лугом в это время будут жужжать пчелы и трепетать своими крыльями белые бабочки. Там меня не потревожат, и не найдут. Это будет место лишь для меня, и там будет столько тепла и спокойствия, сколько мне понадобится.

С мыслями о солнце, клевере и тепле я засыпаю. Мне снится тот самый луг. Он словно облегчение, временная защита, мое лекарство и надежда.
Я иду под яркими лучами, разглядывая цветы под ногами, затем выбираю место, где трава не высокая, опускаюсь на колени и медленно растягиваюсь на теплой, мягкой траве.
Небо яркое и голубое, как летом. Вокруг пахнет цветами и травами. Пчелы меня не тревожат, хоть и жужжат над цветами со всех сторон. Это не важно. Здесь я в безопасности. Меня никто не тронет, не посмеет сюда заявиться.
Луг прячет меня от холодной ночи. Скрывает от шума и людей. Здесь столько света и тепла, что, кажется, моя кожа начинает сиять под золотым светом.
Я вытягиваю руку и провожу ею по траве. Среди гущи зелени нахожу клевер и срываю его головку. Подношу к носу, губам и сладкий аромат заполняет собой все пространство вокруг.