Как все было на самом деле

Как разговаривают с девушками нормальные парни:" Привет, как дела? Чем занимаешься?.. "
Как с девушками разговариваю я:" Ты любишь Звездные Войны? А вишневые торты? Как ты думаешь, мог бы Утром-Шреддер победить Кибер-Шреддера, если бы черепашки-ниндзя ему не помешали? Я бы победил! Однажды я хотел скатить свой красный велосипед с горы, но у меня ничего не получилось, так как шнурки от моих ботинок запутались в спицах заднего колеса, и мне пришлось катиться вместо велосипеда вниз до самых кустов. Да еще и без шнурков. Привет, как дела? Чем занимаешься?…"

В феврале, когда выпал снег, мы с парнями побежали играть в снежки. В те времена я увлеченно читал Кундеру, мне казалось, что он литературный бог, но потом все стало очень запутанно. К тому же, я многого не понимал из его текстов. Тогда нам с парнями было лет по семнадцать. Мы очень обрадовались, так как снег выпадает у нас очень редко. Было холодно, наверное, до минус пятнадцати доходило. Снега выпало мало, поэтому нам приходилось лепить снежки, в состав которых входила и сухая трава, а иногда и камни. Так мы пробегали около часа, закидывая снежками одного и того же человека. О да, на его лице припарковалось не меньше дюжины каменных снежков! Спустя время мы присели отдохнуть. Нас было пятеро. В основном мы молчали, так как очень устали бегать. И тут один из парней сказал: "А что если снять штаны и прислониться воробьем к трубе?" Мы молчали и просто пожимали плечами, но в голове у каждого, наверное, проносилась одна и та же фраза: "КАК, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, МОЖНО ТАКОЕ ПРИДУМАТЬ?" Но тот парень продолжал лепетать: "…будет холодно или ОН почувствует тепло, исходящее от трубы?" Задница! Не понимаю, как тепло может исходить от железной трубы, вбитой в землю на полметра. Я давно уже не видел того парня, который хотел припасть к трубе своими причинными в минус пятнадцать. Может, он и сейчас где прислоняется воробьем к трубам. Может, наприслонялся уже.

Недавно я нашел свою старую коробку с дисками. Там разная ерунда: фильмы, которые мы снимали с парнями, музыка, рисунки и все такое. Дисков в коробке оказалось много – около тридцати. Я уже было дошел до конца, как вдруг меня передернуло на одном неподписанном. И я даже немного возбудился. "Странно", – подумал я. Меня вроде как никогда не возбуждали диски. И только потом я вспомнил, что это был диск с порнографией, которому уже лет пять. Вот что значит условный рефлекс.

Все эти разговоры, мол, до нового года осталось чуть меньше семидесяти пяти часов, на самом деле очень важны. Должно быть, подогревают новогоднее настроение и делают нас более счастливыми и жизнерадостными. "Привет, новые списки желаний, обновленное (обнуленное?) мировоззрение и литры снега".

***

Вчера мы сочиняли с парнями стихи, толкали бутылки и пугали проходящих мимо женщин – новогоднее настроение позволяет. Сегодня я позвонил девушке и мы много шутили на пошлые темы – новогоднее настроение позволяет. Позже я делал ленточки для бантов – новогоднее настроение позволяет. К сожалению, больше новогоднее настроение мне ничего не позволило, к тому же, улетело куда-то. А ведь до нового года осталось чуть меньше семидесяти пяти часов.

Если говорить про детский сад, то там все было по-другому – совсем не так как сейчас. Мы прыгали с деревянных вагонов, играя в ковбоев и португальца, лазили по стенам под предводительством француза – меня. Не обходилось и без погонь, плавно переходящих на "вид сверху" – когда мы пересаживались в игрушечные машины и рвали песок, пролетая через горки. Но главным нашим занятием было покорение женских сердец. Парни действовали неумело, у меня же была своя продуманная часами тактика. Сначала я говорил с девушками об играх, а потом целовал их. Должно быть, мне тогда и шести не было, и я не совсем понимал, что делаю. Но об играх я гудел отменно – девушки мне так и говорили. Во время тихого часа я заходил в комнату, где спали все, и смотрел на парней, которые целовали подушки. "Неудачники", – думал я, ложился в свою кровать и принимался разрисовывать стену карандашом.

В мире есть миллионы сложнейших задач, над которыми дни напролет бьются тысячи кучерявых парней в очках. В мире есть сотни мест, в которых не бывал ни один массажист или торговец хилыми деревьями. В мире есть десятки людей, чьи мысли каждую секунду спутываются в новые и новые клубки недопонимания самого себя и китайской еды. Но ни что из этого – ни одна мелочь, ни одна крошечная галактическая точка не сравнится с девушками. Девушки, пожалуй, самая сложная из когда-либо загадываемых природой загадок. Я не знаю, как их мозг умудряется все это генерировать, но он определенно не дурак и умеет выбирать себе владельцев. Таких загадочных и мистеричных, а порой – истеричных. Если на минуточку вычеркнуть все мысли девушек о платьях, обтягивающих майках, похудении, совах, котятах, страусах, квадратном корне из дисперсии; вычеркнуть все мечтания о большой груди, пирсинге, сексе втроем, красивых парнях, то останется что-то ужасное. То, чего стоит бояться всем живым существам. Я не знаю, что это. Наверное, это знают только девушки. Должно быть, они называют это "гиперзагадочностью". Если меня спросят, чего я на самом деле боюсь, я скажу: "Я боюсь гиперзагадочности". Скорее всего, это наш долг – долг всех некрасивых парней – разгадывать гиперзагадочных девушек, у которых на уме красивые парни и что-нибудь малокалорийное.

Все началось с того, что мы взяли немного "содовой", поесть и решили пойти домой к другу. По дороге мы с парнями говорили о разных вещах, было темно, поэтому мы старались громко не кричать, хотя могли бы. Один из нас был немного пьян, а другой – Мишей. Остальные парни были тоже, в общем, ничего, но что-то им мешало быть Мишей. Наверное, имя как-то связано с твоим поведением. Будь я Мишей, я бы позволил себе многое. Как только мы пришли к другу, мы тут же сели есть. На самом деле это нормально, когда ты подрастающий мужчина. Я думаю, это нормально даже в том случае, если ты кто-нибудь другой. Ладно. Спустя время мы схватили джойстики и принялись играть: я взял первый джойстик, а один из ребят взял другой. Он сказал мне: "Пусть я буду вторым игроком, а ты – блондином". И я ответил: "Идет". Мне нравилось играть блондином – он не очень теряется на экране, в отличие от второго игрока, который то и дело пропадает где-то в джунглях. Мы прошли пять из шести уровней, после чего нас убил парень на вертолете с тремя пулеметами и штукой, которая пускает огненные волны – они-то нас и погубили. Я встал, положил джойстик на стул и сказал: "Ладно". Через время мы стали расходиться: по дороге мы говорили о стихах и немного смеялись. Жаль, что мы ничего не пили, хотя могли бы.

Однажды летом мы с парнями поехали на море. Там нас ждали другие ребята, которых не знал я, но знали все. Мы быстро познакомились со всеми и я откатил как-то на задний план с одной девушкой – она милая, хоть я и не узнал, откуда она. Песок был везде, а душ далеко, поэтому это было единственное, что меня раздражало. Мы немного говорили, хоть и откатили на задний план. Ребята хихикали и переговаривались. А позже, с наступлением того времени, когда часы не знают как себя вести, а тела моментально подогреваются и бегут танцевать, мы решили остаться вдвоем и не идти со всеми, а посидеть у моря и поговорить. На самом деле для меня это было ужасное время. Тогда я не умел общаться с девушками. В смысле, у меня не было в запасе тех крючковатых историй про индейцев и ковбоев, про берлогу, про велосипед и лес с дождем. Сложное время, одним словом. Мы заговорили о книгах. Сначала она спросила у меня, как я отношусь к книгам. Я сказал что-то вроде: "Книги – это именно то, что действительно то". Потом она рассказывала, что любит читать фантастику, а я – что не люблю читать вообще. Она много говорила о молодых и старых фантастах, о мертвых и живых. А я говорил, что книги – ерунда. Потом она стала рассказывать, что любит книги, в которых мало глав, но в которых обязательно много действующих лиц. Я сказал, что не понимаю, как можно читать книги, ведь в них нет ничего хорошего. Мы вернулись к остальным после того как те вернулись с танцев. Ребята подумали, что у нас все серьезно, и что между нами что-то завязалось, но потом я сказал, что все это ерунда. Мы уехали домой наутро. Я не знаю, что со мной произошло после, но я начал читать как псих – по три книги на день. До этого я думал, что книги созданы только для того, чтобы учиться жарить бекон или изящно заниматься любовью. Оказалось, я немного ошибался.

Я очень пошлый. На самом деле это нормально – в наше-то время. Но я как-то по-особенному пошлый. Я всегда умудряюсь опошлить то, что уже опошлено. Даже в стандартных фразах "Привет – Как дела – Хорошо" я всегда отвечаю с какой-то пошловатой интонацией. Я не знаю, с чем это связано: говорят, что либо с отсутствием секса, либо с его переизбытком. Должно быть, мне это не грозит, наверное, мне просто нравится все опошлять. Если бы Зигмунд Фрейд жил сейчас, мы были бы с ним неплохой командой, хоть и в разных "весовых" категориях. Вы только вслушайтесь: "Никитка и Зигги – мы самые настоящие, ну, эти, как их, блин, ну я забыл". Ах, мечты, мечты.

Тут все просто: когда ребят спрашивают, кем бы они хотели быть – собой настоящими или бесчувственными кирпичами, то они почему-то всегда выбирают первое – так уж они устроены. Когда дело доходит до меня, меня заранее предупреждают: "Прости, остались только бесчувственные кирпичи, будешь?". И мне приходится отвечать: "Ладно". На самом деле очень сложно обмануть себя и не быть бесчувственным кирпичом – быть собой. Но я как-то и не пытаюсь. Я знаю, что я вовсе не бесчувственный кирпич, а обычный сельдерей, поджаренный на небольшом огне вместе с шампиньонами под каким-то там острым соусом. Наверное, проще все-таки быть бесчувственным кирпичом, чем сельдереем. Проще даже, чем быть собой. Что касается сельдерея и шампиньонов, то их желательно прожаривать не больше пятнадцати минут, обязательно помешивая, а то я однажды упустил и у меня все сгорело к чертям. Кстати, этот текст категорически запрещено читать перед сексом. Наверное, половину из вас я сейчас очень огорчил – нужно было заранее предупредить, так бы и не читали вовсе. С другой стороны, чего тут такого? Подумаешь, завтра им займетесь, тю.

Добрый день. Для тех, кто меня не знает, я хотел бы объяснить, кто я такой на самом деле. Итак, на самом деле:

— Меня зовут вовсе не Володей и не малышом Томми, как многие здесь привыкли думать – меня зовут Никитой.
- Мне вовсе не тринадцать или двадцать семь – мне восемнадцать.
- Я не люблю гладить собак и постригать верблюдов – я люблю мороженое.
- Я не занимаюсь практической магией – я занимаюсь теоретической магией.
- Я мог бы выиграть приз за лучшую нестеснительность среди молодежи, если бы не стеснялся нарочно.
- Иногда я вру. Но делаю это только в те дни, когда на дворе двадцать восьмые лунные сутки. И пятница. И желательно малооблачно.

В любом случае, несмотря на все глупости и меня, я вас все равно люблю и целую.

В том возрасте, когда правильнее было бы говорить о точных науках и пошаговом продумывании своего будущего, мы говорим о светящихся презервативах и пошагово продумываем дорогу домой после алкогольных "партийных" съездов. И это я еще про себя молчу.

Когда тебе нравятся девушки, ты стараешься не думать о других вещах, которые тоже могли бы тебе нравиться. Это очень забавно. Например, мой хороший друг К. может смело подойти ко мне и сказать: "Ники-кики, мне нравятся эти ботинки, а тебе?" А я ему: "А мне нравятся девушки". В другой раз подойдет ко мне кто-нибудь другой и скажет: "Ники-кики, мне чертовски нравится этот кремовый соус и шоколадная заправка к торту!". А я в ответ: "А мне чертовски нравятся девушки!". Это бесконечная история, на самом деле, но я бы с радостью ее закончил. Причем, сделал бы это как-нибудь празднично и негрустно.
Однажды мы сидели с моим хорошим другом К. и говорили о девушках. К. всегда относится к девушкам слишком тепло и мягко, от этого и страдает. Он мне и говорит: "Ты – теоретик, а я – практик!". К. принадлежит к тому типу людей, которые привыкли, что девушки сами будут за него все делать, в том числе и первые шаги. Я ему говорю: "Ладно". Он мне: "Какие тебе девушки нравятся?". Ну, тут я улетел сразу. Я не люблю неожиданные вопросы, сопровождающиеся обязательной горстью табачного дыма в лицо. Я пытаюсь увильнуть от ответа и говорю: "Зачем ты постоянно челку накручиваешь?". А он опять: "Какие тебе девушки нравятся?". В общем, мне пришлось хорошенько поразмыслить, ведь я никогда даже и не задумывался, какие девушки мне нравятся. После небольшой паузы несвязно говорю: "Ну, такие: с волнистыми-кучерявыми волосами, черненькие, наверное, с темными глазами, понимаешь? Еще нравятся девушки в очках, зачем ты спрашиваешь? Таких как ты – рыжих – боюсь, наверное. В том плане, что они очень коварные, понимаешь? Читающие тоже нравятся, хоть они и редкость, зачем ты спрашиваешь? И слушающие музыку, а не ту чушь, которую слушаешь ты. Должно быть, это все, зачем ты спрашиваешь?". К. смеется и говорит что-то вроде: "Ты – дурак", докуривает и пускает последний ком дыма мне в лицо. Ох уж эти разговоры и девушки.

Если бы существовал другой мир – другая Земля, на которой я бы делал противоположные вещи тем, что делаю в нашем мире, я бы первым приглашал девушек гулять, а не наоборот, как происходит со мной постоянно. Тут еще дело в другом: я всегда рассказываю девушкам что-то не то. Говорю о строении анализатора; философствую на тему нижнего белья; убеждаю в том, что планете все равно, сколько раз ходит в уборную президент Канады. Они меня, как ни странно, понимают – девушки эти, – но я все равно что-то подозреваю. Такой уж я без масок.

Дело вовсе не в том, что я самый настоящий мастер псевдонимов, а в том, как мои друзья на них реагируют. Около двух лет назад был день – теплый и солнечный. На самом деле, солнечные и теплые дни бывают часто. Для некоторых ребят они и вовсе никогда не прекращаются. Те самые два года назад, в один из тех солнечных и теплых дней я ходил по комнате и размышлял о своем новом псевдониме. В голову мне лезли различные глупые слова, которые обязательно переводились бы как-нибудь с французского – это меня и не устраивало. За окном была весна, но мне было ужасно грустно и тоскливо, поэтому я позвонил одному своему хорошему другу-утюгу и сказал: "Теперь я Никита Зимов, ладно?". Он рассмеялся и сказал мне, что на самом деле я мудел, и что только самый настоящий башмак мог придумать такой псевдоним. Привет, я – Никита Зимов.