Кладбище моих надежд

приглашаю тебя на осень, как на черный и грустный танец, как на чай, когда время восемь, когда поздно что-либо править, когда дождь атакует стекла, когда небо висит вуалью.. приглашаю тебя на осень. не целую. не обнимаю.
когда выключат свет, и ветер, в водосточной трубе играя, будет петь о зиме и смерти, ты скажи, что так не бывает. ты скажи, что любовь сильнее всех простуд и холодных пальцев.. и мы сядем у батареи, не способные вслух признаться, что у каждого боль сквозь ребра, что от счастья остались крохи. дай зажить. помолчи. не трогай. посидим, поглотаем вдохи.
и уткнувшись в плечо твоё, взвою, и словами закутаю раны. мне приснится солёное море и цветущие в небе каштаны. ты погладишь тихонько волосы, и мне станет чуть-чуть теплее.
приглашаю тебя на осень.
не целую. не жду. не верю.

Сегодня ночью стало холоднее,
а я сидел, забытый и больной,
с горящей папиросой, и над нею
сгущалась ночь тяжелой пеленой.

Родители сказали - я ублюдок.
Друзья сказали - виноват я сам.
А я им отвечал, что я люблю так,
как в страшном сне не снилось небесам.

Как будто на каком автопилоте
я шел к тебе, в чьих вечных городах
отпели сто оборванных мелодий,
запутавшихся в черных проводах.

Ты знаешь досконально все о боли,
ее фактуру, цвет и аромат.
По минно-семантическому полю
я шел к тебе, цедя сквозь зубы мат

про тех, кто в рукаве запрятал ножик
с одной лишь целью: мне воткнуть в живот
за то, что я любил бездомных кошек,
кто в этом страшном городе живет.

Но был (и есть, и будет) этот город,
в котором я - своих проблем король.
Я запахнул покрепче черный ворот
и закурил, пытаясь вжиться в роль

израненного мелкого ублюдка,
кого с ноги ударили под дых.
Какая-то прохожая малютка
так испугалась глаз моих пустых,

что захотелось спрятаться в ашрамы,
где учат отдаваться тишине…

Но я дошел. А ты сказал, что шрамы -
от этих ран украсят душу мне.

понимаешь - не вылечить снегом первым,
ты изучен, измучен, опустошен,
когда ненависть чувствуешь каждым нервом
ко всему, во что некогда был влюблён.