слышишь?

как-то особенно сердце покалывает
руки дрожат и вовсе не от мороза
ощущение словно живым закапывают
будто родной человек тебя бросил
я по факту не сплю уже пятые сутки
смотрю на людей и фильмы серьезные
меня бесят-выводят утром маршрутки
забавно осознавать что ты уже взрослый?
забавно не отвечать на мои тупые вопросы?
помнишь Птицами "твои-мои слезы"?
помнишь как по ночам из друг друга занозы…

и как на скалы вытаскивали.
как тосковали… как нас сковали
как всю ночь скулили и
с асфальта соскабливали
мило? неправда ли?

она носит в сумке одну и ту же книгу полгода
и читает её полгода независимо от толщины:
книгу о тех, кто предан, и тех, кто продан,
и о том, что все участи решены,
и о разных уровнях тишины.

она знает, боль занимает так много времени
и так мало пространства, словно и нет её,
но не уснуть, словно на ночь наелась вредного,
или давно не меняли бельё,
пахнет от наволочек гнильём.

она думает, всё проходит, пройдёт и это,
а раз не проходит, значит, еще не предел.
она загадала ждать понедельника или лета,
календарь с тех пор порядочно похудел,
а у неё ни забав, ни дел.

она пишет незнакомым людям без повода
и отгрызает лапу, едва попадая в капкан.
грустно, говорит; говорит, холодно,
и добавляет пару лишних кубиков льда
в стакан.

понимаешь внезапно всех тех,
кто себя полосует,
ест таблетки, сигает с моста
потому что терпеть не осталось
сил.
неужели такая же бездна из
боли внутри у другого,
у того, кто имя твое прямо в
клетке грудной носил,
у того, кто держал тебя крепко,
до синяков на запястьях,
до закушенных губ, слов
отчаянных, до фиолетовых жил,
не давая тебе оступиться у
самого края,
кто держал тебя крепко

и вдруг отпустил

панацея от боли – море. панацея от страха – совесть.
если хочешь, оставь в покое,
я всего лишь дурная новость.

я всего лишь страница пьесы, а честнее сказать – романа.
если ты городской повеса,
значит правильно выбирала…

панацея от скуки – игры, панацея от жизни – пропасть.
неприятели будто иглы,
ну а ты, по отсрочке холост.

потому я рискнула первой, я училась любить и слушать.
от мужчины помимо спермы
не бывает других отдушин.

завещал и БрахмА и Шива: панацея от смерти – чувства.
мы сыграли опять паршиво,
на костяшике пусто \ пусто…

панацея от боли – море. панацея для власти – дети.
я не стану кричать и спорить
просто я за тебя в ответе…

просто я не умею близких – на рожон и в чужие распри,
а стихи эти, чувства, мысли… на коленях.
пришла вот,
здравствуй…

лучше сразу убей меня, Господи,
если встречу хоть раз ещё подлеца
да увязну в кошмарах о нём, перед
сном вспоминая силуэт и овал лица

я набираю повторно, автоответчик дразнится.
связь в пятый раз /как назло/ безутешно срывается.
-знаете, снится он мне с четверга на пятницу,
но не сбывается

Она лгала легко, самозабвенно.
И так однажды страшно завралась,
Что вдруг до чистой правды добралась.
А молвив правду, умерла мгновенно.

я все так же радуюсь всяким мелочам
жду у пристани своих кораблей
курю по ночам,
когда часы преодолевают преграду нулей.

в крови бурлит весны инъекция
я же все тот же. не иной.
просто мои губы, будто половой инфекцией.
изъедены тишиной.

« в одну реку дважды не входят » -
трещат повсеместно мамы, друзья, подруги.
а что если это бездонное синее море?
море, которое дышит, море, которое любит,
и даже имеет руки

как же мы счастливы:
ты и я,
чей дом лежит вне времени;
мы, спустившиеся с благоухающих гор вечного сейчас,
чтобы поиграть в рождение и смерть день-другой
(а может быть и меньше).

сейчас я хочу писать про твои глаза, про бежевые подушки на моей постели
про тебя на моей постели
про нас
у меня горят щеки
и, знаешь ли, сильнее бьется сердце

в венах не кровь,
а океан
от твоих слов
я беспробудно пьян.

если бы мы слушались нашего разума, у нас бы никогда не было любовных отношений. у нас бы никогда не было дружбы. мы бы никогда не пошли на это, потому что были бы циничны: «что-то не то происходит» или: «она меня бросит» или: «я уже раз обжёгся, а потому» глупость это. так можно упустить всю жизнь. каждый раз нужно прыгать со скалы и отращивать крылья по пути вниз.

сердце маленьким смертником
жгло города в груди
сердце сломанным таймером
шкалило нарочито
когда счастье решило
что нам с ним не по пути
и придумало ряд обстоятельств
себе в защиту
это было так больно
что, право, уже смешно
мир висел вверх тормашками
то хохоча то плача
кто-то выдумал времени
роль терапевта, но
время плохо справляется
с этой своей задачей

нет ничего страшнее
чем жить прошлым
я расскажу тебе
как это
мой хороший

это как осень
поздняя, нервная, злая
тянется цепкими пальцами к шее
шарф затянуть потуже
увы
выражений
не выбирая

это когда
в глицериновой
глянцевой пустоте
некому позвонить
и услышать простое
- ты где

- что там с тобой происходит
без шуток
где ты?

это когда тебе не за кем
на край света

нечем дышать
и не с кем делить рассветы

завтрак в постель
фотокарточки
отпуска

время застыло
астральной проекцией молота
у виска

кто б научил нас
вычеркивать
и отпускать

это когда ноль пропущенных
на мобильном
или звонят, но не те
и не так стабильно

это когда говоришь ему
" мой любимый "
а у него о тебе
ни одной строки

сердце кормить суррогатами
не резонно
я бы сбежала и в мельбурн
и в аризону
только у боли
ни вектора
ни сезона

море уходит обратно
в свои пески

так телефон
разрывается от молчанья
сердце ломает мне ребра
в одно касание
все что нас мучает
мы выбираем сами
крутится жизни
нещадное колесо

на переправе
от холода сводит пальцы
ты научил меня верить
и оставаться
но до тебя
не допеться, не достучаться

я тебя очень.
забыли об этом.
всё