и это всё, что останется

Моя активность - странная вещь. Бессонными ночами я сумбурно изливаю свой поток мыслей на разных сервисах, а потом замолкаю. Замолкаю надолго.

Меняется лишь год, а ты неизменна внутри. Сменяются декорации и спадают маски, а ты остаёшься прежней по своему содержанию. Всем естеством желаешь спрятаться, исчезнуть. Забаррикадироваться, залечь на самое дно. Уйти в себя и никому не открывать. Особенно тем, кто просит впустить.

я умею находить подход к людям вне зависимости от их социального статуса, взглядов на жизнь и предпочтений, но у меня больше нет желания насиловать себя и поддерживать отношения с теми, кто мне совсем не нужен и не интересен.

Быть наедине с собой - это роскошь, которую ты вполне можешь себе позволить. Пределы твоей кинесферы колеблются в границах двух метров, а зона комфорта, в свою очередь, ещё меньших размеров. Мы привыкли к миру, ориентированному на жизнь в обществе. Уровень общения, привычного контроля окружающего пространства, постоянной готовности к действию.

Изводим себя измышлениями, сотканными из глупых фантазий нашего воспалённого разума. Это перверсия и квинтэссенция абсурда. Это в очередной раз приумноженное, приукрашенное, доподлинно не существовавшее. Антагонизм действительности.

Ни одна девушка не должна стыдиться или быть пристыженной за то, что использует обсценную лексику в разговоре или переписке, любит выпить или затянуться сигаретой, свободно демонстрирует своё тело или предпочитает этого не делать.

Умение докапываться до самой сути вещей всегда являлось моей огромной проблемой. Я не желала останавливаться на достигнутом. Мне просто было мало имеющейся информации, и я самыми невероятными способами добывала всё новые и новые подробности происходящего. Люди недоговаривали, извращали реальность, но в моих глазах всегда представали такими, какие они есть на самом деле, роняя на пол свои маски.

Что я с собой сделала? Почему я испытываю такой диссонанс? почему же моя душа не резонирует с телом? Я всё ещё жду, до сих пор жду, когда она вернётся и соберёт меня по кусочкам в единое целое, хоть я и разбитая чашка, которая более не примет прежней формы.

Хамство, грубость и простецкая фамильярность по отношению ко мне - то, за что я гоотова убивать.

Мою бдительность было невозможно усыпить. меня было невозможно остановить. В эти моменты я напоминала себе подростка, страстно увлечённого селфхармом: я делала себе больно с завидной периодичностью, чтобы мне не всадили нож в сердце по самую рукоять тогда, когда я буду ожидать этого меньше всего, тем самым упреждая сомнительный итог. Раны затягивались, шрамы оставались навечно скрытыми под кожным покровом. Когда судьба в очередной раз ставила меня раком, я наслаждалась каждой фрикцией. Они эхом отзываются во мне.

Десяток мыслей в голове, но лишь нескольким суждено быть запечатлёнными текстом.

Завтрак и ужин - обильный прием галоперидола, от которого мои руки стали жить отдельной жизнью, а реальность перестала быть реальностью. Я нахожусь в полубредовом состоянии. Ипохондрия, мать твою! Всё подобно Раскольникову. С каждым днем осознаю, что, пожалуй, это один из самых близких мне персонажей.

Вы когда-нибудь видели темноту? Сталкивались? Лицом к лицу. Не воротя лика от неё, не сбегая, укрываясь, а ступая ей навстречу? Раскрываясь объятиями, ныряя в неё, позволяя ей тебя обволакивать, впитывая страх, боль, отчаяние, жалея, прижимая к своей нежной груди? Она питается болью. И ты приходишь и даёшь ей свою боль. И таешь в её объятиях, погружаешься в умиротворение, растворяешься. Слышишь её дыхание, чувствуешь его. Видишь эти движения гомогенной темноты, кое-где подсвеченной желтыми огоньками ёлочной гирлянды. Она поёт тебе колыбельную, качая на руках, лаская, касаясь прохладными губами чела. Просто уткнуться в неё. Прильнуть к стене, ни слова не ронять. Ей всё ясно.

Печаль же. Надоели, право, хочется забиться в дальний угол, сокрытый тягучей, тёплой, накрывающей своей материнской нежностью темнотой, густой, настолько, что дыхание затрудняется. Дабы сделать вдох, приходится припадать ликом к прохладному полу, стене, втягивая воздух, до хрипоты захлёбываясь густой темнотой, ныряя в неё с головой, затем вновь прорываясь к твердыне стен, вдыхая, вдыхая, срываясь темпом вдохов-выдохов, подобно сердцу, выбивающемуся из монотонного стука, пожираемому аритмией. Днём, будучи обдаваемым потоками белизны света, хочется сбежать, закрыть глаза, погрузиться в темноту сознания. Ночь дарит возможность погрузиться в черноту, не закрывая глаз.

Что можно изменить? Ничто! Что изменю я своим решением, своими действиями? Закованная в обязательства, слепые догмы, возведённые внушительными каменными стенами, оградившими разум от всего, что не способно способствовать творчеству.