Дневник памяти ♥

— Они пустые. От них нет бабочек и мурашек по коже. Они звонят, а мне всё равно. Я с лёгкостью могу не ответить. Они пишут, что я снилась 2 ночи подряд, а я отправляю смайлик в ответ. Понимаешь, они все обычные.
- Станем би?

Чтобы каждый день, пробуждаясь и отходя ко сну, барышня повторяла эту фразу вслух: чётко, громко, членораздельно. И возможно, только тогда до сознания большинства прекрасных дам дойдёт одна простая истина: если мужчина заинтересован в вашем обществе, если вы для него значите чуть больше, чем остальные разумные существа этого мира, то он обязательно позвонит, предупредит и не забудет, найдёт время и деньги, чтобы сообщить о своих планах или их внезапных переменах, срочных дежурствах и командировках на край света; он срочно купит новый телефон взамен сломанного, падёт на колени пред случайным прохожим, чтобы вымолить право на один звонок, пришлёт почтового голубя, соседа, друга или случайного знакомого с вестью; он встанет со смертного одра, приползет, приедет и прибежит в ночи, чтобы вы ни в коем случае не подумали, будто вас забыли хоть на мгновение; не остановят его ни снег, ни ветер, ни метель, ни злобный недруг, ни пуля, ни стрела. Но если он говорил, что забыл, потерял телефон и никоим образом не смог дать о себе вестей, можете ни на что не рассчитывать, смело вычёркивать такого кавалера из списка и не тратьте свои нервы попусту. И не звоните сами, не навязывайтесь, не напоминайте о себе ежеминутно.
Просто живите своей жизнью и получайте от нее удовольствие.

Неизвестная.
Ник. С-му.

Что мне делать со смертью - не знаю.
А вы другие, знаете? знаете?
Только скрываете, тоже не знаете.
Я же незнанья моего не скрываю.

Как ни живи - жизнь не ответит,
Разве жизнью смерть побеждается?
Сказано - смертью смерть побеждается,
Значит, на всех путях она встретит.

А я ее всякую - ненавижу.
Только свою люблю, неизвестную.
За то и люблю, что она неизвестная,
Что умру - и очей ее не увижу…

Комедия?.. Или трагедия?..
Долгие недели я не был в театре, но вот вчера мне захотелось сходить туда, однако уже за два часа до начала спектакля я засомневался: не следует ли всё же отказаться от посещения театра?.. То есть у меня ещё в комнате возникли сомнения, когда погрузился - или не успел? - в мою научную работу по медицине: в конце концов надо ее завершить, сделав одолжение скорее собственной перегруженной голове, чем моим родителям.
" Восемь или десять недель я не ходил в театр, - сказал я самому себе, - и знаю, почему больше не хожу туда: я презираю театр, ненавижу актеров, весь театр - одна подлая дерзость, дерзкая подлость, и вдруг мне снова надо идти туда? На спектакль? С чего бы это? "
" Ты знаешь, что театр - похабщина, - сказал я себе, - и ты напишешь исследование о театре, которое уже готово у тебя в голове, - исследование о театре, в котором ты всё о нём выложишь начистоту раз и навсегда! Что такое театр, кто такие актёры, директора, кто пишет пьесы и т.д… "
Всё сильнее притягивал меня театр, всё меньше - проблемы патологии: моя попытка игнорировать театр и во что бы то ни стало заниматься наукой провалилась. Провал! Провал!
Я оделся и вышел на улицу.
Чтобы добраться до театра пешком, мне нужно всего лишь полчаса. В эти полчаса я понял, что не могу пойти в театр, что мне раз и навсегда запрещено посещать театр - ходить на спектакли.
" Вот когда ты закончишь свое исследование, - думал я, - тогда настанет время, тогда тебе вновь будет дозволено сходить туда, чтобы убедиться: твой трактат верен! "
Мне уже одно то было неприятно, что дело вообще могло зайти столь далеко, что я купил себе билет - не получил в подарок, а купил - и в течение двух дней мучился мыслями о том, чтобы пойти в театр, увидеть спектакль, актёров, и за всеми этими актёрами разглядеть ничтожного, вонючего режиссёришку (господина Т.Х.!) и т.д… Но что самое главное: я переоделся для театра. "Ты переоделся для театра", - думал я.
" Исследование о театре! Однажды ты напишешь исследование о театре! То, что тебе ненавистно, хорошо описываешь, думал я. Моё исследование скоро будет готово - пять, возможно, семь глав под названием "ТЕАТР - ТЕАТР?". (Когда оно будет готово, ты сожжёшь его, потому что публиковать бессмысленно, ты прочтешь его - и сожжешь. Публикация - это смешно: ложная цель!) Первая глава - АКТЁРЫ, вторая глава - АКТЁРЫ В АКТЁРАХ, третья глава - АКТЁРЫ В АКТЁРАХ АКТЁРОВ и т.д… четвёртая глава - СЦЕНИЧЕСКИЕ ЭКСЦЕССЫ и т.д… последняя глава - ИТАК, ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ТЕАТР? "
С этими мыслями я вошел в Фольксгартен1.
Я сажусь на скамейку рядом с кафе - хотя садиться на скамейки в Фольксгартене в это время года смертельно опасно, - сосредоточиваюсь изо всех сил и, довольный, напряженно наблюдаю, кто и как входит в театр.
Я испытываю удовлетворение от того, что не вхожу.
" Однако, - думаю я, - с учетом твоей бедности тебе следовало бы пойти туда и продать билет". "Иди", - говорю я себе и, размышляя об этом, получаю величайшее наслаждение, истирая билет между большим и указательным пальцем правой руки, истирая театр в порошок.
" Сначала, - говорю я себе, - всё больше людей входит в театр, затем всё меньше. В конце концов никто уже не входит в театр".
" Спектакль начался", - думаю я, встаю и направляюсь к центру города. Я озяб, ничего не ел и - мне внезапно приходит на ум - вот уже больше недели ни с кем не разговаривал, как вдруг ко мне обращаются: со мной заговорил мужчина. Я слышу, как он спрашивает меня, который час, слышу свой голос: "Восемь". "Восемь часов, - говорю я. - Театр начался".

"Я так счастлива", - говорит Соня, прижимаясь щекой к груди полусонного
Ролана. "Не говори так, - бормочет Ролан. - Всегда думаешь, что это простая
любезность". - "Ты мне не веришь?" - улыбается Соня. "Верю, но не надо
говорить это сейчас. Давай лучше закурим". Он шарит по низкому столику,
находит сигареты, вставляет одну в губы Сони, приближает лицо, зажигает обе
одновременно. Они едва смотрят друг на друга, их уже сморил сон, и Ролан
машет спичкой и кладет ее на столик, где должна быть пепельница. Соня
засыпает первая, и он очень осторожно вынимает сигарету из ее рта, соединяет
со своей и оставляет на столике, соскальзывая в тепло Сониного тела, в
тяжелый, без сновидений сон. Газовая косынка, медленно сворачиваясь, горит
без огня на краю пепельницы и падает на ковер рядом с кучей одежды и рюмкой
коньяка. Часть публики кричит и скапливается на нижних ступенях; проконсул
заканчивает приветствие и делает знак страже расчистить проход. Ликас,
первым поняв в чем дело, указывает ему на дальнюю часть старого матерчатого
навеса, который рвется у них на глазах и дождем искр осыпает публику,
суматошно толпящуюся у выходов. Выкрикнув приказ, проконсул подталкивает
Ирену, неподвижно стоящую спиной к нему. "Скорее, пока они не забили нижнюю
галерею", - кричит Ликас, бросаясь вперед, обгоняя жену. Ирена первая
почувствовала запах кипящего масла: загорелись подземные кладовые; сзади
навес падает на спины тех, кто отчаянно пытается пробиться сквозь гущу
сгрудившихся людей, запрудивших слишком тесные галереи. Многие, десятки,
сотни выскакивают на арену и мечутся, ища другие выходы, но дым горящего
масла застилает глаза, клочок ткани парит у границы огня и падает на
проконсула, прежде чем он успевает укрыться в проходе, ведущем к
императорской галерее. Ирена оборачивается на его крик и сбрасывает с него
обугленную ткань, аккуратно взяв ее двумя пальцами. "Мы не сможем выйти, -
говорит она. - Они столпились внизу, как животные". Тут Соня вскрикивает,
стараясь высвободиться из пламенного объятия, обжигающего ее во сне, и ее
первый крик смешивается с криком Ролана, который тщетно пытается подняться,
задыхаясь в черном дыму. Они еще кричат, все слабее и слабее, когда пожарная
машина на всем ходу влетает на улицу, забитую зеваками. "Десятый этаж, -
говорит лейтенант. - Будет тяжело, дует северный ветер. Ну, пошли".

Большинство людей едва ли задумывается над тем, какое огромное значение
имеют штаны.
Обыкновенный человек, надевая штаны по утрам или снимая их на ночь, не
станет, даже забавы ради, размышлять о том, каким бы он был горемыкой, если
бы у него штанов не было; как бы жалок он был, если бы ему пришлось
появиться без штанов на людях; какими неловкими стали бы его манеры, каким
нелепым его разговор, каким безрадостным его отношение к жизни.
Тем не менее, когда мне было четырнадцать лет, когда я читал
Шопенгауэра, Ницше, Спинозу, не верил в бога, враждовал с Иисусом Христом и
католической церковью, когда я был чем-то вроде философа своего собственного
толка, - мысли мои, глубокие и будничные в равной мере, постоянно обращались
к проблеме человека без штанов, и, как вы можете догадаться, мысли эти чаще
были тяжкими и печальными, порой же веселыми и жизнерадостными. В этом, я
думаю, отрада философа: познавать как ту, так и другую сторону явлений.
С одной стороны, человек, очутившийся на людях без штанов, был бы,
вероятно, пренесчастным созданием, но, с другой стороны, если тот самый
человек, будучи при штанах, прослыл душой общества и весельчаком, то, по
всем вероятиям, даже и без штанов он останется весельчаком и душой общества,
и, может быть, даже найдет в этом счастливый предлог для самых остроумных и
очаровательных шуток. Такого человека нетрудно себе представить, и я
полагал, что он совсем бы не смутился (по крайней мере в кинокартине), а
напротив, знал бы, как себя вести и что делать, чтобы внушить людям некую
простую истину, а именно: что такое, в конце концов, пара штанов? Ведь
отсутствие таковых - это еще не конец света и не крушение цивилизации. И
все-таки мысль о том, что я сам когда-нибудь могу появиться на людях без
штанов, ужасала меня, потому что я знал, что не смогу подняться на должную
высоту и убедить окружающих, что подобные вещи случаются на каждом шагу и
что еще не наступил конец света.
У меня была только одна пара штанов, да и то дядиных, латаных-
перелатаных, штопаных-перештопаных и довольно далеких от моды. Дядя мой
носил эти штаны пять лет, прежде чем передал мне, и вот я стал надевать их
каждое утро и снимать каждый вечер. Носить дядины брюки было честью для
меня. Кто-то, а уж я-то в этом не сомневался. Я знал, что это честь для
меня, я принял эту честь вместе со штанами, я носил штаны, носил честь, и
все-таки штаны были мне по росту.
Слишком широкие в талии, они были слишком узки в обшлагах. В отроческие
годы мои никто не считал меня франтом. Если люди оборачивались, чтобы
взглянуть на меня лишний раз, то только из любопытства: интересно, в чьи это
штаны он нарядился?
В дядиных штанах было четыре кармана, но среди них ни одного целого.
Когда мне случалось иметь дело с деньгами, платить и получать сдачу, то
приходилось совать деньги в рот и все время быть начеку, чтобы их не
проглотить.
Понятно, я был очень несчастлив. Я принялся читать Шопенгауэра и
презирать людей, а вслед за людьми - и бога, а после бога - весь мир, всю
вселенную, все это нелепое жизненное устройство.

Я промочил ноги и замерз, но еще долго простоял в ожидании. Ничего больше. И когда я все еще стоял и думал о том, как красиво мелькают блуждающие огоньки пестрых букв на влажной стене и в черном блеске асфальта, ко мне вдруг вернулся отрывок из моих прежних мыслей – сравнение с золотым светящимся следом, который вдруг теряется вдалеке.
Поразительно, чего только не может проглотить человек! Минут десять я читал какую-то газету, вводя в себя через глаза умишко какого-то безответственного субъекта, который пережевывает, а затем изрыгает чужие слова, смочив их слюной, но не переварив. Этого я съел целый столбец. А потом я сожрал изрядный кусок печенки, вырезанный из тела убитого теленка. Поразительно! Лучше всего было эльзасское. Я не любил, во всяком случае в обычные дни, диких, буйных вин, ударяющих в голову и знаменитых своим особым вкусом. Милее всего мне совершенно чистые, легкие, скромные местные вина без каких-либо особых названий, их можно пить помногу, и они так приятно отдают сельским простором, землей, небом и лесом. Стакан эльзасского и ломоть хорошего хлеба – вот лучшая трапеза. Но я уже съел порцию печенки – с необычным удовольствием, вообще-то я редко ем мясо, – и передо мной стоял второй стакан. Поразительно было и то, что где-то в зеленых долах здоровые, славные люди возделывают виноград и выдавливают из него сок, чтобы в разных местах земли, далеко-далеко от них, какие-то разочарованные, тихо спивающиеся обыватели и растерянные степные волки взбадривались и оживлялись, осушая стаканы.
Ну что ж, пускай это и было поразительно! Это было хорошо, это помогало, оживление пришло. Словесная каша газетной статьи вызвала у меня запоздалый, но полный облегчения смех, и вдруг я опять вспомнил забытую мелодию того пиано, она, сверкая, поднялась во мне, как маленький мыльный пузырь, блеснула, уменьшенно и ярко отразив целый мир, и снова мягко распалась. Если эта небесная маленькая мелодия тайно пустила корни в моей душе и вдруг снова расцвела во мне всеми драгоценными красками прекрасного своего цветка, разве я погиб окончательно? Пусть я заблудший зверь, не понимающий мира, который его окружает, но какой-то смысл в моей дурацкой жизни все-таки был, что-то во мне отвечало на зов из далеких высот, что-то улавливало его, и в мозгу моем громоздились тысячи картин.
Сонмы ангелов Джотто с маленького церковного свода в Падуе, а рядом шествовали Гамлет и Офелия в венке, прекрасные символы всех печалей и всех недоразумений мира; стоя в горящем шаре, трубил в рог воздухоплаватель Джаноццо, Аттила Шмельцле нес в руке свою новую шляпу, Боробудур вздымал в небо гору своих изваяний. Не беда, что все эти прекрасные образы живут в тысячах других сердец, имелись еще десятки тысяч других неизвестных картин и звуков, чьей родиной, чьим видящим оком и чутким ухом была единственно моя душа.
Я задержал в руке стакан, который хозяйка снова хотела наполнить, и поднялся. Довольно было вина. Золотой след блеснул, напомнив мне о вечном, о Моцарте, о звездах. Я снова мог какое-то время дышать, мог жить, смел существовать, мне ненужно было мучиться, бояться, стыдиться.

Романс скрипача.

Тогда, когда любовей с нами нет,
тогда, когда от холода горбат,
достань из чемодана пистолет,
достань и заложи его в ломбард.

Купи на эти деньги патефон
и где-нибудь на свете потанцуй
(в затылке нарастает перезвон),
ах, ручку патефона поцелуй.

Да, слушайте совета Скрипача,
как следует стреляться сгоряча:
не в голову, а около плеча!
Живите только плача и крича!

На блюдечке я сердце понесу
и где-нибудь оставлю во дворе.
Друзья, ах, догадайтесь по лицу,
что сердца не отыщется в дыре,

проделанной на розовой груди,
и только патефоны впереди,
и только струны-струны, провода,
и только в горле красная вода.

Да-с, я говорить буду. Вот уж вы и жалуетесь, уж вам и больно. Но ведь вы знали и другие ощущения; вам бывало и сладко, и приятно; отчего ж, для разнообразия, не испытать и боль! А представьте себе человека, который со дня рождения не знал другого ощущения, кроме боли, которому всегда и везде больно. У меня душа так наболела, что мне больно от всякого взгляда, от всякого слова; мне больно, когда обо мне говорят, дурно ли, хорошо ли, это все равно; а еще больнее, когда меня жалеют, когда мне благодетельствуют. Это мне нож вострый! Одного только я прошу у людей: чтоб меня оставили в покое, чтоб забыли о моем существовании!
…не расточайте ваших благодеяний так щедро, будьте осторожнее! Вы хотели избавить меня от путешествия по этапу? Для чего вам это? Вы думаете, что оказали мне услугу? Нисколько. Мне эта прогулка знакома; меня этим не удивишь! Я уж ходил по этапу чуть не ребенком, и без всякой вины с моей стороны.
За бесписьменность, виду не было. Ярлычок-то забыл захватить, как по имени звать, по отечеству величать, как по чину место дать во пиру, во беседе.
…..Какая мне радость, что я по вашей милости останусь здесь, в этом городишке? Из театра меня гонят и выгонят; что же я за фигуру буду представлять из себя? Бродяга, не помнящий родства, и человек без определенных занятий! Но в таком звании нигде нельзя жить, ни в каком городе; или уж везде, но только на казенной квартире, то есть в местах заключения. Я не вор и наклонности к этому занятию не чувствую. Я не разбойник, не убийца, во мне кровожадных инстинктов нет; но все-таки я чувствую, что по какой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо влекусь к острогу. Таких людей лучше не трогать: благодеяния озлобляют их еще больше.
….Да вот, например: мне совсем не до вас; существуете вы на свете, или нет вас – мне решительно все равно; мы друг другу чужие, ну, и шли бы каждый своей дорогой. А вы навязываетесь с благодеяниями и напрашиваетесь на благодарность. Ну, положим, благодарить вас я не стану; так ведь все равно мне товарищи покоя не дадут. При всяком удобном случае каждый напомнит мне о вашем благодеянии. «Благодари Кручинину, что ты с нами! Кабы не Кручинина, странствовать бы тебе!» И так надоедят мне, что я принужден буду вас возненавидеть. А я этого не желал, я желал оставаться к вам равнодушным. Я понимаю, что благодетельствовать очень заманчиво, особенно если вас все осыпают любезностями и ни в чем вам не отказывают, но не всегда можно рассчитывать на благодарность, иногда можно наткнуться и на неприятность.

Л и д и я. Я в актрисы пойду.
Т е л я т е в. Талант нужен, Лидия Юрьевна.
Л и д и я. Я в провинцию.

У нее всегда беспросветное горе, и уж она не упустит случая сообщить вам об этом.
Слов нет, тяжелая у нее жизнь. Все как-то не ладится. И у нас с вами бывают невзгоды, но у театральной героини не бывает ничего другого. Выкроить бы ей в неделю хоть полденька без несчастий или освободиться от них на воскресенье – она бы немножко вздохнула.
Но нет, несчастья не отпускают ее ни на шаг с первого до последнего дня недели.
Мужа героини посадили в тюрьму за убийство (это самая меньшая неприятность, какая может с ним приключиться); убеленный сединами отец обанкротился и умер от горя; дом, где проведено детство, пошел с молотка, – и в довершение всего дитя героини подхватило где-то затяжную лихорадку. Все свои страдания бедняжка приправляет обильными слезами, что на наш взгляд вполне закономерно.
Но на зрителей это производит гнетущее впечатление, так что к концу спектакля просто молишь бога, чтобы на нее не валилось столько бед. Слезы героиня проливает главным образом над ребенком. Ребенок постоянно находится в сырости. Удивительно, почему он не хворает ревматизмом.
Добродетельна театральная героиня до чрезвычайности! Комик провозглашает ее ангелом во плоти. В ответ героиня укоризненно улыбается сквозь слезы (улыбаться без слез она не умеет).
– Ах, что вы, – произносит она (печально, разумеется), – у меня много, очень много недостатков.
Хотелось бы, чтобы она свои недостатки побольше проявляла. А то уж слишком она хорошая, это как то подавляет. Как посмотришь на героиню, так и радуешься, что вне сцены добродетельных женщин не так уж много. Жизнь и без того нелегкая штука, а если бы добродетельных женщин вроде театральной героини было больше, она стала бы совсем невыносимой. Единственная радость в жизни героини – это прогуляться в метель без зонтика и без шляпы. Мы знаем, что шляпка у нее есть (весьма элегантная вещичка); мы заметили ее на гвозде за дверью в комнате у героини; но, отправляясь погулять ночью во время метели (сопровождаемой громом), героиня всегда заботливо оставляет ее дома. Наверное, ее беспокоит, как бы шляпка не испортилась от снега, а она женщина аккуратная.
Всякий раз она берет с собой ребенка. По ее мнению, метель действует освежающе. Ребенок не согласен с этой точкой зрения. Он заявляет, что ему холодно.
Портит ей удовольствие во время таких прогулок только снег: всякий раз подстережет и гоняется за ней по пятам. Нет героини на сцене – стоит дивный вечер; но вот она выходит на порог – и сразу же поднимается вьюга. Снег валит все время, пока она на сцене; не успеет она уйти, как опять устанавливается ясная погода, которая и держится до конца представления. Распределение снега по отношению к этой бедной даме крайне несправедливо. Наиболее густой снег идет именно в той части улицы, где устроилась посидеть героиня. Нередко героиня усаживается в самой гуще снегопада, а в это время на другой стороне улицы сухо, как в пустыне. Перейти дорогу героине почему то никогда не приходит в голову. Однажды необычайно злостный снежный вихрь, преследуя героиню, сделал три круга по сцене и, наконец, вместе с ней удалился (направо).
От такой метели, ясное дело, не убережешься. Театральная метель готова подняться за вами по лестнице и нырнуть вместе с вами под одеяло.
У театрального снегопада есть еще одна странность: все время сквозь снег светит луна. Светит она только на героиню и следует за ней по пятам вместе с метелью.
Только люди, знакомые с театром, способны постичь, что это за изумительное произведение природы – луна. Слегка знакомит вас с луной астрономия, но, сходив всего несколько раз в театр, вы узнаете о ней гораздо больше. Тут вы обнаружите, что луна шлет свои лучи только на героев и героинь, да изредка посветит на комика; с появлением злодея она моментально закатывается.
Театральная луна закатывается поразительно быстро. Вот она еще плывет во всей своей красе по безоблачному небу, и вдруг, не успеешь оглянуться, ее уже нет. Будто повернули выключатель. Даже голова кружится, пока не привыкнешь.
Нрав у героини скорее задумчивый, чем веселый.
Она веселится, воображая, что перед ней дух матери или призрак отца, или вспоминая своего усопшего малютку. Но так бывает только в самые радостные минуты. Обычно же рыдания отнимают у нее уйму времени, и ей некогда предаваться столь легкомысленным размышлениям.
Говорит она красноречиво, причем уснащает свою речь замечательными метафорами и сравнениями, – не очень изящными, но зато убедительными, – в нормальных условиях такую жену не стерпеть. Но герой на некоторое время избавляется от этой опасности, которая безусловно постигла бы менее удачливого жениха: в день свадьбы его обыкновенно приговаривают к десяти годам каторги.
У героини бывает брат, и все всегда думают, что он ее любовник. В жизни трудно встретить брата и сестру, которые дали бы повод самому недоверчивому человеку принять их за любовников. Но зато на сцене брат и сестра до того нежничают, что ошибиться не мудрено.
И вот произошла ошибка: вбегает супруг, застает их во время поцелуя и приходит в бешенство; героиня и не думает обернуться и сказать:
– Что ты, дурачок, ведь это мой брат!
Кажется, просто и разумно, но театральной героине это не по душе. Нет, она изо всех сил продолжает вводить всех в заблуждение, что дает ей возможность погоревать втихомолку.
Погоревать – вот это она обожает.
Замужество театральной героини следует считать неудачным. Если бы ей вовремя дали хороший совет, она осталась бы в девушках. Правда, у мужа героини самые благие намерения. И он любит ее, это ясно. Однако в мирских делах он профан и неудачник. Хоть пьеса и кончается благополучно, но мы все таки не советуем героине рассчитывать, что это счастье надолго. Судя по поведению и деловым качествам героя на протяжении пяти действий, мы склонны усомниться, способен ли он в дальнейшем стать чем нибудь получше, чем несчастным горемыкой. В конце концов ему возвращают «права» (которых он бы не потерял, будь у него на плечах голова, а не котелок с возвышенными мыслями), злодей закован в цепи, и герой с героиней поселяются в уютном доме по соседству с домом комика.
Но это неземное блаженство быстро кончится. Театральный герой создан для горькой доли, и можно поспорить, что и месяца не пройдет, как снова грянет беда. Ему подсунут еще одну закладную на «имение»; а потом, помяните наши слова, он забудет, подписывал он эту бумагу или нет, – вот и наступил конец счастью.
Он начнет, не глядя, ставить свою подпись на всевозможных документах, и одному богу известно, в какую еще историю он впутается; тут приедет еще одна жена: оказывается, он обвенчался с ней ребенком и совсем о ней забыл. Потом в деревне обнаружат очередного мертвеца, герой и тут ввяжется – вот увидите – и устроит так, что его обвинят в убийстве, и все начнется сначала.
Нет, мы бы посоветовали героине поскорее отделаться от героя, выйти замуж за злодея и уехать на жительство за границу, в такое место, куда комик не явится валять дурака.
Вот тогда она заживет припеваючи.

"Для меня Лондон-самый интересный, самый красивый, самый удивительный город в мире "
(Г. Уэллс).

" Такой город, как Лондон, по которому бродишь часами, не видя ему конца…представляет собой нечто совсем особенное "
(Ф.Энгельс).

" Лондон смутно высился передо мной, полный чудес, таинственный как ассирийский Вавилон, и настолько же богатый вещами неслыханными, великими откровениями "
(А.Макен).

" Если вы устали от Лондона, то вы устали жить, потому что здесь есть всё, что можно ждать от жизни "
(С.Джонсон).

" В Лондоне любовная история и скандал-лучшие сладости к чаю "
(Дж.Осборн).

" Всё в этом гигантском городе мне интересно…. "
(М.Твен).

" Его нельзя ни полностью увидеть, ни выразить. Ты к нему приговорён-он не даёт тебе выйти и взглянуть на целое "
(Б.Тшуми).

" Нет города в мире, который бы больше отучал от людей и больше приучал бы к одиночеству, как Лондон. Кто умеет жить один, тому нечего бояться лондонской скуки. Здешняя жизнь точно же, как и здешний воздух вредна слабому, хилому, ищущему опоры вне себя, ищущему привет, участие, внимание… "

(А.И. Герцен, "Былое и думы").

THE GLORY OF THE GARDEN.

Our England is a garden that is full of stately views,
Of borders, beds and shrubberies and lawns and avenues,
With statues on the terraces and peacocks strutting by;
But the Glory of the Garden lies in more than meets the eye.
For where the old thick laurels grow, along the thin red wall,
You will find the tool- and potting-sheds which are the heart of all;
The cold-frames and the hot-houses, the dungpits and the tanks:
The rollers, carts and drain-pipes, with the barrows and the planks.
And there you'll see the gardeners, the men and 'prentice boys
Told off to do as they are bid and do it without noise;
For, except when seeds are planted and we shout to scare the birds,
The Glory of the Garden it abideth not in words.
And some can pot begonias and some can bud a rose,
And some are hardly fit to trust with anything that grows;
But they can roll and trim the lawns and sift the sand and loam,
For the Glory of the Garden occupieth all who come.
Our England is a garden, and such gardens are not made
By singing:--"Oh, how beautiful!" and sitting in the shade,
While better men than we go out and start their working lives
At grubbing weeds from gravel-paths with broken dinner-knives.
There's not a pair of legs so thin, there's not a head so thick,
There's not a hand so weak and white, nor yet a heart so sick.
But it can find some needful job that's crying to be done,
For the Glory of the Garden glorifieth every one.
Then seek your job with thankfulness and work till further orders,
If it's only netting strawberries or killing slugs on borders;
And when your back stops aching and your hands begin to harden,
You will find yourself a partner in the Glory of the Garden.
Oh, Adam was a gardener, and God who made him sees
That half a proper gardener's work is done upon his knees,
So when your work is finished, you can wash your hands and pray
For the Glory of the Garden, that it may not pass away!
And the Glory of the Garden it shall never pass away!

Rudyard Kipling

Лондонский смог по блеклым крышам.
Пепел в моем рукаве.
Стон. Но никто не услышит
Как я прошу о дожде…

Северный ветер пролез в карман.
Бледные лица вокруг стадиона…
Тонкая сила. Возглас погас.
Вроде бы море желтых пионов…

Хмурое небо назло упрямится.
Вдаль уплывают остывшие годы.
Жаль, что так редко сбываются
Просьбы о смене погоды…

"Грех не в темноте, а в нежелании света, не в непонимании, а в сопротивлении пониманию, в намеренной слепости и в злостной предвзятости".

“А что есть чтение — как не разгадывание, толкование, извлечение тайного, оставшегося за строками, за пределом слов! Чтение — прежде всего — сотворчество <…> Устал от моей вещи, — значит хорошо читал и — хорошее читал. Усталость читателя — усталость не опустошительная, а творческая. Сотворческая. Делает честь и читателю и мне” («Поэт о критике» ;).