Она терзает вилкой самое сердце влюбленного в нее артишока.

Знаете что?

У меня анорексия. За три осенних месяца я потеряла пятнадцать килограмм. Оказалось, пятнадцать килограмм счастья, здоровья, взаимоотношений, сна, нарисованных картин и прочитанных книжек. Пятнадцать килограмм пройденных дорог и зацелованных губ и объятий. Пятнадцать килограмм любви, заботы, спокойствия. (Про то что это и пятнадцать килограмм красоты тоже, я молчу; это уже не так важно, правда).

Во мне было 50 кг, а стало 35.

У мамы не было седых волос, а стали целые пряди серебриться.

Папа…

Родители простили меня. Они приняли всю тяжесть моих капризов (сейчас уже можно называть вещи своими именами) на свои плечи. Они верили всем моим обманам. Умоляли не делать так больше, и я клялась, и они верили, а потом я снова обманывала. Я делала вид, что борюсь. Терзала - самые сердца влюбленных в меня (не артишоков, к сожалению) родителей, друзей. Даже просто едва знакомых людей (они, оказывается, тоже терзались).

Восемь месяцев. Восемь. Я гнила и разлагалась и покрывалась внутри струпьями, а снаружи тонкой сеткой проступающих из-под кожи вен. Суставы и кости и выпадающие волосы и ломкие ногти и полная погруженность в себя, культ себя, жалость к себе, ненависть себя ("я, я, мне, у меня, мои, я" в моей голове не переставая, день и ночь).

Сейчас у меня есть два месяца на то, чтобы поправиться. Да, мне страшно. Да, я ненавижу родителей за каждый съеденный кусок.

Но я благодарна им за эти куски. Мне наконец-то вкусно. Я столького себя лишала! Всего.

Мой папа сказал: "Мы никогда не смиримся с этим твоим состоянием, даже не жди". Папа, пожалуйста, не смиряйтесь. Пожалуйста.

Сейчас я готова довериться своим родителям. Я сказала - кормите меня. Сама я не сумела с этим справиться. Я вверяю себя в их руки - и вы будьте, пожалуйста свидетелями.

И еще вы (вы - это потенциальный читатель) нужны мне в корыстных целях. Мне очень трудно, меня пугают килограммы и калории, у меня нет чувства порции, я сыта одним абрикосом. А родители дают мне куда больше одного абрикоса. И я злюсь, паникую (это действительно паника, когда дрожат колени, и губы, и я начинаю плакать, увидев тарелку с завтраком), нервничаю, срываюсь.

Помогите мне.

Я не знаю чего именно я от вас хочу.

Я буду писать здесь все, чем меня кормят. План отца таков: еда каждые два часа. Все буду писать.

А вы - говорите со мной.

Зеленое яблоко. Из тысячи тысяч зеленых яблок - именно оно. Потому что напомнило мне большую, старую грудь моей большой, старой бабушки, когда тоненьким и писклявым изогнутым вопросиком я жалась в угол жарко натопленной деревянной бани, ожидая своей очереди обмакнуть ладонь в прохладную воду в медном тазу, быстро провести ей по лицу и по шее: "Я помылась!" - и выскочить из раскаленного, полного старых и нагих яблонь, сморщенных, с грудями - переспелыми плодами, печного жерла.

Я маленькая всегда представляла себе ад таким- жарким, полным умных и крепких старых женщин, с сильными мозолистыми руками, с налипшими на влажных обнаженных ягодицах банными листами.

Я большая ем яблоко формы груди моей бабушки и цвета предрассветного неба над высоким сосновым лесом позади ее дома, цвета ее безрадостных ("Бабушка, я не хочу творог! Бабушка, ты мне надоела! Бабушка, я хочу к маме") глаз, и наполняюсь грустью, как грудь эта наполнялась молоком кормившим мою мать.

Это не совсем то, о чем обычно размышляют семнадцатилетние студенты по вечерам. Тем более если они студенты за тысячи километров (дорог, телефонных проводов, железнодорожных станций и паромных переправ) от дома. Тем более если с этим самым домом только что состоялся разговор о превышенном (неоднократно) лимите на кредитной карточке. На двух кредитных карточках. И о пропавших наличных.

(Но они правда пропали: я же помню, что не брала)

Тем более, если на носу день открытых дверей в Оксфорде, тест по испанскому и приезд встревоженной и разгневанной родительницы (Привет тебе, мама, если читаешь! Я люблю тебя!)

Но я именно о пользе коз размышляю. Если бы не было коз - ах, не было бы моего ужина. А он есть: в картонной коробке аккуратно нарезанный салат, курчавый, как Есенинская голова, пенящийся зелеными волнами; тонкие полосы красного перца (хрустят на зубах - этот звук, мне кажется, эмоциональным накалом превосходит даже симфонии Баха); черные маслины, похожие на глаза гречанок, их собравших, чувственные в своей округлости и кусочки нежной куриной груди в которой билось нежное куриное сердце.

И - козий сыр.

Мягкий, резкий. Я бы хотела такого любовника. Как козий сыр. А я была бы ему рукколой. Потому что их союз вечен и прекрасен.

Да! На этой радостной и возбужденной ноте я закончу, потому что кушать и печатать одновременно - это чрезвычайно обременительно. А голод физический побеждает во мне голод интеллектуально-информационный.

Впервые, кстати, за многие недели.

(Об этом в другой раз)

9.33 среда 29 июня