уродую поверхности

расставаться любя -
это больше, чем просто риск,
и глупее, чем взрыв
или выстрелы по приказу;
будто в танце над бездной, не глядя,
с обрыва вниз, -
захлебнутся слезами от зависти
камикадзе

садо-мазо всех стран
были рады за нас с тобой,
видя, как ты легко
покидала родную пристань;
расставаться любя -
это больше, чем просто боль,
и, конечно, намного опасней
самоубийства, -

это смерть из-за веры,
что вещи сильней любви
могут быть твоим смыслом, -
расслабься, дыши свободно:
ты уже умерла -
хоть вполне хороша на вид
и способна ввести в заблужденье
кого угодно.

Ей нравится прыгать с разбега в холодный северный водоём.
Ей нравятся те, у кого тяжела рука.
Она не боится боли;
её болевой приём
бодрит, как глоток воды из чистого родника.

Где сыщешь того, кто хотел бы остаться с ней?
Спроси, что ей нравится - будешь и сам не рад.
Она не боится ни крыс, ни пиявок, ни пауков, ни змей,
ни стаи голодных собак посреди двора.

Она не боится быть замужем за никем:
ей нравятся перемены, и ветер, и дрожь огней.
Её одиночество бродит на поводке
из дома в дом, прирученное, за ней.

Она не боится силы, а силе метит в ученики;
не боится, что небо однажды разверзнется над головой.

А только того, что он просто придёт, и коснётся её руки,
и скажет:
" Ну ладно, хватит.
Пойдём домой".

Помнишь, как это - солнце за кромкой леса, серые скалы, родинка у виска. Ветер смеется, прыгает, куролесит, ветер втыкает палки в мои колеса, красит коленки пятнышками песка.

Мне бы замерзнуть, сжаться, а я стекаю, и извиняюсь, зная, что я права. Жизнь наконец осознала, кто я такая, жизнь поняла, куда я ее толкаю и отобрала авторские права.

Помнишь ли эти дни, локотки в зеленке, дергала струны, снашивала колки. Физика на коленке - как на продленке, помнишь, ты называешь меня Алёнкой, я огрызаюсь - Алька и никаких.

Кажется, я жила на проспекте Славы, Мити или Володи, давным-давно. Как я дрожала - только не стать бы старой, как я тебя встречала, возле состава, как мы лакали розовое вино.

Помнишь, как в марте мы открывали рамы, тусклые дни соскабливали со стен. Как я теряла зимние килограммы, точная съемка, яркие панорамы, помнишь, как я любила тебя - совсем.

Вот я сижу за стойкой ночного бара, тупо считаю трупики сигарет. Помнишь - а каждый вечер, как после бала, как я со всех страниц себя соскребала и оставляла рядом с тобой гореть.

Помнишь, или не помнишь, а было сколько теплых ночей, невыдержанных утрат. Как мы с тобой валились в чужую койку, между симфоний, между дневных осколков и засыпали в позе "сестра и брат".

Как я ждала осеннего ледостава, как я в ночи молилась за наш союз…

Господи, кто бы понял, как я устала,

Господи, кто бы понял, как я боюсь.

Разве я враг тебе, чтоб молчать со мной, как динамик в пустом аэропорту. Целовать на прощанье так, что упрямый привкус свинца во рту. Под рубашкой деревенеть рукой, за которую я берусь, где-то у плеча. Смотреть мне в глаза, как в дыру от пули, отверстие для ключа.

Мой свет, с каких пор у тебя повадочки палача.

Полоса отчуждения ширится, как гангрена, и лижет ступни, остерегись. В каждом баре, где мы – орет через час сирена и пол похрустывает от гильз. Что ни фраза, то пулеметным речитативом, и что ни пауза, то болото или овраг. Разве враг я тебе, чтобы мне в лицо, да слезоточивым. Я ведь тебе не враг.

Теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел еще улыбаться и подпевать. Я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять запястья и допивать. Я же и так умею справляться с болью, хоть и приходится пореветь, к своему стыду. С кем ты воюешь, мальчик мой, не с собой ли.

Не с собой ли самим, ныряющим в пустоту.

И если летом она казалась царевна Лыбедь,
То к осени оказалась царевна-блядь -
И дни эти вот, как зубы, что легче выбить,
Чем исправлять.

Бывший после случайного секса-по-старой-памяти
Берет ее джинсы, идя открывать незваному визитеру.
Те же стаканы в мойке, и майки в стирке, и потолки.
И уголки у губ, и между губами те
же самые кольца дыма; она надевает его, и они ей впору.
А раньше были бы велики.

Старая стала: происходящее все отдельнее и чужей.
Того и гляди, начнет допиваться до искажений, до миражей,
до несвоих мужей,
До дьявольских чертежей.

Все одна плотва: то угрюмый псих, то унылый хлюпик.
В кои-то веки она совсем никого не любит,
Представляя собою актовый зал, где погашен свет.
Воплощая Мертвое море, если короткой фразой -
Столько солей, минералов, грязей -
А жизни нет.

Ну, какое-то неприкаянное тире
Вместо стрелочки направленья, куда идти, да.
Хорошая мина при этой ее игре
Тянет примерно на килограмм пластида,
Будит тяжкие думы в маме и сослуживцах.
Осень как выход с аттракциона, как долгий спад.
Когда-то-главный приходит с кухни в любимых джинсах
И ложится обратно спать.

Блог очищен от соплей, текстов, написанных в состоянии аффекта, и бессмысленных постов о большой любви. Сохранены некоторые глупости чисто для "поржать", т.е. умилиться, "как молоды мы были и чушь прекрасную несли". Спустя год все кажется очень смешным, надуманым и ненужным.

Конечно, я буду периодически публиковать картиночки и стишочки, потому что НУ Я ЖЕ ДЕВОЧКА, а девочкам без этого ну никак нельзя. Но бредовостей больше не будет, ибо незачем.

Level up.

Отдушина больше не нужна.

И пока ты расширяешь границы сознания в космосе, вдыхая эйфоретики, космос, блядский бесконечный космос, - в тебе.

С ним не надо ни дна, ни Парижа, ни Мулен Ружа;
с ним сиди и жди, когда будет тишь да гладь;
он не мальчик, он биологическое оружие,
с ним - не жить, а разве что медленно погибать.
Ты-то думала, что мне сделается, я железная,
но на каждый металл находится свой кузнец:
все попытки твои смешные и бесполезные,
убежать отсюда заканчиваются здесь.

Он и сам не знает, что носит в себе ненастье;
он и сам не знает, что делать с тобой такой;
он и сам не умеет пользоваться этой властью,
хоть на время давать тебе отдых или покой.
Ладно бы ушёл, завёл бы себе другую, уберёг,
изолировал, выбил бы клином клин, - как он мягко стелет,
как кладёт тебя, дорогую, обнажённой спиной на мерцающие угли.

Был бы донжуан, злой гений или убийца,
- но он спокоен, его намерения чисты.
Плачь ему в ключицы, не зная,
как откупиться от его бессердечной, бессмысленной красоты.
Ты всё смотришь и смотришь то дерзко, то укоризненно,
и во взгляде зреет медленная беда.

Как ты, думаешь вообще о совместной жизни?
Ну, о совместной смерти подумываю иногда.

Я слишком долго отмывала свою жизнь, чтобы вот так опять бездумно запачкать ее дерьмом.

Я слишком долго выращивала в себе гармонию.

Я слишком спокойна. Слишком правильна. И, что самое печальное, слишком хороша даже для себя самой.

осень опять надевается с рукавов,
электризует волосы - ворот узок.
мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров
и бережёшься слишком больших нагрузок.
мир кладёт тебе в книги душистых слов,
а в динамики - новых музык.

город после лета стоит худым,
зябким, как в семь утра после вечеринки.
ничего не движется, даже дым;
только птицы под небом плавают, как чаинки,
и прохожий смеется паром, уже седым.

у тебя были руки с затейливой картой вен,
жаркий смех и короткий шрамик на подбородке.
маяки смотрели на нас просительно, как сиротки,
море брызгалось, будто масло на сковородке,
пахло темными винами из таверн;

так осу, убив, держат в пальцах - "ужаль. ужаль".
так зареванными идут из кинотеатра.
так вступает осень - всегда с оркестра, как фрэнк синатра.

кто-то помнит нас вместе. ради такого кадра
ничего,
ничего,
ничего не жаль.

Лето, любовь моя.

Абсолютно не умею общаться с мудаками. Даже по необходимости. Хотя, тут вру, конечно, когда за это деньги платят, как, например, на работе, то можно и потерпеть. Но когда это происходит по схеме: "Алё, Настя, я щас приду, со мной Петя/Вася/Толя, ну, ты его не знаешь, но он нормальный парень", тут сразу можно с уверенностью сказать, что парень нормальным не будет. Именно поэтому я сегодня выслушивала заунывные псевдоинтеллектуальные монологи Пети/Васи/ Толи, который в быту обычный официант, а по ночам превращается чуть ли не в повелителя стихий, Принца Чарльза и Алена Дюкасса в одном флаконе. Поняв, что донести до такого ума, обозначившего себя не иначе, как "gifted", ничего, в принципе, невозможно, я успокоилась и томно зевала каждые пять минут. Спустя четыре часа, его, наконец, стало напрягать мое молчание и уже нервное позевывание. Ушел, надув грудь колесом, скорее всего посчитал странной сонную скучную девку, периодически вставляющую едкие комментарии в его захватывающие истории. Хоть бы!

5:44 утра

kill me please

летние любовники, как их снимал бы лайн или уинтерботтом
брови, пух над губой и ямку между ключиц заливает потом
жареный воздух, пляшущий над капотом
старого кадиллака, которому много вытерпеть довелось
она движется медленно, чуть касаясь губами его лица
самой кромки густых волос

послеполуденный сытый зной, раскаленный хром, отдаленный ребячий гогот
тротуары, влажные от плавленого гудрона и палых ягод
кошки щурят глаза, ищут тень, где они прилягут
завтра у нее самолет
и они расстаются на год
видит бог, они просто делают все, что могут

тише, детка, а то нас копы найдут
или миссис салливан, что похлеще
море спит, но у пирса всхлипывает и плещет
младшие братья спят, и у них ресницы во сне трепещут
ты ведь будешь скучать по мне, детка, когда упакуешь вещи
когда будешь глядеть из иллюминатора, там, в ночи…
- замолчи, замолчи.
пожалуйста, замолчи.