5 лет.
- Джонни, любимый, иди сюда, малыш, мама тебя покормит.
10 лет.
- Джон, выйди к доске и реши пример.
18 лет.
- Джон, ты крупно облажался, сказав офицеру такие слова. Ты слишком самоуверенный, раз считаешь, что твой наглый язык может говорить это. Семь нарядов вне очереди.
23 года.
- Джон, скрепи документы, у меня скоро совет директоров и поставь тринадцать стаканов с водой.
Ненавижу своё имя.
Всю жизнь я страдаю лишь из-за него. Джон Симираль. Всех в офисе называют по фамилии, но не меня. Казалось бы честь, но я шестерка. Шестерка шефа, его, как принято называть, секретарь. Джон, Джон, Джон. И так целый день. Надо мной смеются за спиной, ведь все у кого было это имя, давно его сменили, но на меня, как проклятие, наложена семейная традиция. Каждого сына семьи называют в честь деда, а каждую дочь в честь бабушки. Пожалуй, начнем, начнем мой последний день, мой последний, но лучший день в своей жизни.
«Доброе утро, Рикки», - подумал он, открыв глаза. Джон всегда любил это имя. Так что для себя он – Рикки. «Надо бы сделать себе самый лучший выходной в своей жизни. Что ты делаешь редко, но между тем, очень любишь?» Опрокинув в себя стакан коньяка и, покурив у окна, Джон оделся и вышел во двор, поймал такси, щедро дал на чай водителю. «Остановите у ресторана Оазис». Самое дорогое блюдо, вино, сигара. Роскошь, которую он себе позволяет не часто. Пара часов гулянья по городу, клуб. Музыка, стучащая в висках, дорожки, белеющие на столах, дым в цвет свету люминесцентных ламп, полуголые девушки. Воротит желудок, бег, белоснежный друг, мерзкий запах, дорогая еда из ресторана выходящая, оттуда же куда входила. Это нормально, тут никто не знает его имени, это не редкость, тут Джон обычный человек, среди обычной молодежи, приходящей сюда оттягиваться. Он любит это стадное чувство, и его будут любить, будут думать лишь о нем, скоро, уже скоро. Барная стойка, скучающая девушка, то, что надо. Его любовь, самая большая в мире, самая сильная и крепкая на этот вечер. Дыхание, отдающее алкоголем, комната на втором этаже клуба, кровать, пропахшая дымом сигарет и запахами десятков людей, расслаблявшихся здесь. «Рикки» все равно, сейчас ему плевать на всё. И так будет отныне и навсегда, он не будет сдавать кровь, чтобы узнать, заболел ли он чем-нибудь, его не будет волновать, что с утра девушка проснется уже беременная, что через месяц она сделает аборт, узнав, что сын родится уже больной спидом. Сейчас ему хорошо, это главное. Прокрутим на полчаса вперед. Эшли, если это ее настоящее имя, заснула, Джонни нашарил ручку и листочек у себя в кармане рубашки, начеркал при свете мобильника благодарность, придавил записку и пятьсот долларов настольной лампой, оделся и тихо вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Оплатил комнату, на пару часов вперед, чтобы его дорогая поспала. «Дорогая», так бы он хотел называть свою жену, но уже поздно отступать. Стук каблуков ботинок, о железные ступени лестницы здания. «Как все-таки иногда приятно прогуляться вот так, пешком, на крышу высотки, почувствовать усталость в ногах».
Крыша. Холодный ветер. Дождь. Погода подстать. Край крыши. Быстро собирающиеся люди внизу. В этом городе ничего не остается незамеченным. Сейчас он всеобщий любимец. Никто не смеется над ним. Кто-то ему сопереживает, кто-то боится увидеть его внутренности на асфальте, для кого-то он клоун, который сейчас не смешно пошутит. Луч прожектора, режущий в глаза. «Не хватает “Алилуи”», - усмехнувшись, подумал Джон.
Шаг, и асфальт ближе.