Вон я — мимо каждого столба родной улицы, не попадаю по клавишами свайпа, ныряя в теплую летнюю ночь на мягких лапах визуальных иллюзий.
Давно не я у руля небесного пианино, и вижу, как аккуратные руки в черных плотных перчатках под чьим-то внимательным взглядом собирают в мозаике ретроспективу судьбы.
У нее о нем как-то всегда выходило лучше:
“Малыш, я видел столько красивых мест, был на небе и в глубине,
И, представляешь, он - один, он во всем вокруг, и во мне. Он имеет миллиарды лиц, и если ты бы увидел их все, ты бы ослеп от этой огромной любви.” “Если б я могла показать его сияние - ты бы плакал о себе сам, а не я.”…
Ты - сверхмассивная черная дыра, взлетевшая на дно. Ты заставляешь Дурге танцевать. Оживляешь ее, даже если она перестает дышать навсегда.
Это как, ты - всегда меня узнаешь. Если я отдам свой голос и перестану петь, если никогда снова не напишу ни слова этой космической пылью, если буду стоять спиной, если обрею черереп, если сделаю пластическую операцию, если замотаюсь в мешковатые штаны-кофты-шапки, не проявляющие фигуру, если одену хиджаб или перекрашу кожу в шоколадный цвет. Если наткнусь на тебя на вечерней устланной камнем улочке старого города где-нибудь в Австралии. Или, скажем, в лесах неподалеку от крохотной шведской деревни. В ЮАР, Антарктиде или на Шпицбергене - да даже на МКС, и в каком бы неожиданном месте мы ни оказались на этот раз…
Вещи, дающие мне самоидентификацию, на которые я опираюсь каждый день, тебе никогда не были нужны, сам знаешь. Мы проверяли это уже столько раз за миллиарды лет, что Блез Паскаль, Пьер Ферма, Христиан Гюйгенс, Якоб Бернули и др. назвали нас достоверными.
Ненавижу это больше всего на свете. Люблю это больше всего на свете.
У выбора всегда есть диапазон. Я могу любить тебя очень сильно, могу чуть-чуть. Могу вспоминать о тебе пару минут в день, а могу не забывать ни на секунду. Могу удавливаться жаждой обладания, а могу с ухмылкой отпускать и совершенно искренне при случайной встрече спросить “Как ты, мой личный Рауль Дюк? Вроде Живым выглядишь – это хорошо. Не “резиновая женщина и роллтон”? Нет? Ну и отлично, молодцом”.
Но у меня нет выбора не любить, нет выбора не помнить и нет выбора не думать - и не было никогда, с момента большого взрыва я шла именно сюда. По протоптанной дорожке упала вверх - новая звезда Вифлиема. Нет у меня и обратного выбора – вышибаться с орбиты тем объемом радости, что таращит меня, когда ты рядом; этому элипсу не ведомы абсолюты, предельные скорости или стопроцентная обездвиженность, мое воплощение слишком относительно. И оно дает лететь дальше.
И нет в этом совсем… Ни трагедии, ни радости – ведь они были бы слишком абсолютны. Лишь немного грусти, что никто не поймет меня в тех вещах, для описания которых не придумали слов. Никто кроме тебя.