(красивые мысли живут в любви и плохом настроении)
Серебро на висках оттеняет острый характер. Жёсткость в глазах оттеняет слишком мягкое сердце. Отблеск печали, еле заметный в глазах, оттеняет слишком податливую душу. Жилистые руки, с длинными пальцами, оттеняют бережность прикосновений. И впалые скулы оттеняют доброту улыбки. Я могла бы разобрать его на оттенки, на части, на миллион маленьких картинок, на эмоции, на пророненные слова, распределить по папкам, по категориям, по степени важности, а затем закрыть глубоко в себе.
Потому что никто не способен понять.
Никто.
Только я.
Он посмотрел в первый раз небрежно, быстро.
Посмотрел так, что в сердце закололо от обиды.
А затем повернулся и посмотрел снова.
Внимательно.
Испытывающе.
И в глубине души шевельнулась надежда.
Он посмотрел еще раз, а затем снова и снова.
Опять и опять.
Словно пытаясь найти внутри себя нужную папку.
С нужным лицом и именем.
С голосом, который важен.
С глазами, которые могут свести с ума.
А затем улыбнулся, одними уголками губ.
Незаметно.
Неуловимо.
Чтобы лишь почувствовать, не увидеть.
— Тебя я помню, — прозвучал новый-старый голос.
И в глазах отразился такой знакомо-забытый блеск.
Миллиарды лет одиночества и скитаний.
Миллиарды лет потерь и смертей.
Миллиарды лет боли.
И неисчерпаемый дух милосердия.
Глаза, наполненные всепрощением, смотрели мягко, узнавая, принимая.
И я могу поклясться, что ежедневно вижу Бога.
Да, это он.
Мой Бог грубый, резкий, матерится и не волнуется о чужом мнении.
Мой Бог, убегая, заставляет разбиваться на мелкие кусочки.
Мой Бог, возвращаясь, заставляет снова вспоминать, как дышать.
Бывало Бог смотрел сквозь меня, щурился, втягивал шею в плечи, бурчал, незаметно, под нос и тогда мне становилось страшно, будто он пытался разглядеть во мне кого-то другого. Кого-то, кого он не смог вытащить из горящего дома. Кого-то, кто выбрал что-то лучшее, не его. Кого-то, кого он похоронил слишком глубоко в каждом из своих сердец.
И не залечить.
Мне лишь хотелось, чтобы и для меня там нашлось место.
Когда-нибудь.
Мой Бог сжимал моё лицо в ладонях, смеялся, разрешал обнимать.
Давно. Редко.
Мой Бог позволял видеть себя. И я смотрела, боясь упустить момент.
Боясь забыть и раствориться во времени и пространстве, ведь Вселенная проживёт и без меня.
Когда мне казалось, что все кончено, он всё же возвращался.
Будто не исчезал совсем.
Будто никогда меня не оставлял.
Будто ему не всё равно.
И я начинала жить заново, вынашивая в сердце нарастающую тревогу.
Бог показывал мне звёзды, астероиды, новые планеты. Бог сидел со мной у берегов несуществующих морей, дышал со мной одинаковым воздухом, знакомил с новыми существами, спасал от опасности, пока я спасала его от одиночества. Он отвозил меня туда, куда хотелось, дарил сгоревшие метеориты, букеты из звёздной пыли, кидал в чёрные дыры и ловил в последний момент, слушая как я заливаюсь счастливым смехом. Он называл в честь меня кометы, планеты, галактики, мы убегали от внезапного метеоритного дождя и лежали на краю Вселенной, лениво наблюдая за проплывающими мимо космическими китами.
Я закрывала глаза и молила о том, чтобы время остановилось.
И Бог сурово смотрел в ответ, будто читая мысли.
Конечно, мне хотелось слишком много, как и всем людям.
Поэтому пришлось выбрать лишь одно.
— Останься со мной.
Но Богу я решила не говорить.
Гордость ему не к лицу.
Я не думаю о смерти, потому что считаю, что она не достойна этого. Смерть всегда забирает слишком много. Смерть слишком жадная. А жадность - это грех. Это скажет любой ребенок, который ходит на занятия в школе.
Самое худшее в смерти, это то, что она никогда не случается так, как ты хочешь. После неё остаются лишь пустые стаканы и звон разочарования в ушах.
И эту пустоту не заполнить.
Она приклеивается ко всем воспоминаниям, облизывает каждый уголок души, выискивая и выворачивая наружу все страхи и опаски.
И я принимаю это, потому что приходится играть.
Иначе никак не выиграть.
Вот только правила можно придумывать свои.
И если можно стереть моё существование, то мою преданность стереть невозможно, потому что она в самом сердце, отдает теплом на кончиках пальцев.
А сердце - это что-то незримое.
Это обещание.
Это долг.
Это молитва.
И мой Бог обязательно меня простит.
Когда-нибудь.
И я надеюсь, что чуть погодя он простит и себя.
Я так привыкла видеть себя в его глазах.
Без вариантов.
Если он попросит остаться, то я останусь, оседая на самом дне обоих сердец, засыпая себя песком в собственноручно выротой могиле.
Я не хочу, чтобы меня спасали. Я закрываю глаза, растворяясь в объятиях.
Мой Бог не знает, что бы я отдала, чтобы быть с ним.
Он не представляет, что я подарила ему свою весну, и своё лето, и свою осень, и свою зиму, и скорей всего ещё долгие мои времена года.
И мне приходится быть храброй за нас двоих.
Потому что даже у Богов есть свои слабости.
И это делает их героями.
(во рту скрипел песок с несуществующих берегов, и снова ты)