Она была права в одном: он был живей, чем я. Мое равнодушие преследовало меня с самого начала. Для него мне не нужны были факторы развития в виде людей - ситуаций - сломлений. Я не боролся и мое равнодушие проросло в моей груди само по себе. Я - причина своего холода и отчуждения, в то время как его строки дышат жизнью, причиняя невыносимую боль от неумения поддерживать внутри такое же ровно тепло. Ему даже о смерти свойственно говорить с пылом, будто он на трибуне и призывает людей не сдаваться, а смело идти в пасть в смерти, которая рано или поздно, но наступит на ваше горло и откусит голову без возможности переиграть прощальную сцену. Ему прощаются выходки лишь за то, что он живой, что он дышит своей ненавистью - болью - отчаянием также свободно, как люди дышат кислородом. Внутри меня же одна холодная пустыня, выжигаемая лютой завистью к человеку, который умеет танцевать на собственных костях, резать вены и кроить губы в ухмылке, искать свою смерть и счастливо избегать ее, позволяя мне лишь украшать последствия рисунками, от которых в моей душе еще холодней, а его жажда жить безграничней. Как два, абсолютно разных человека, могут уживаться в одном теле и так люто ненавидеть друг друга, хотя никогда не встречались?