Наверное, это особая форма некрофилии – пинать труп наших отношений с К. Он уже закостенел и завонялся, но вот прихожу я, любовно постукиваю палочкой по сгнившим тканям, то и дело по неосторожности протыкая тело. Бывают моменты, что я решаю больше не тревожить умершее, и даже почти уверяю себя, что никакими физическими и духовными манипуляциями невозможно воскресить его. Но не выдерживаю и возвращаюсь вновь. Я прихожу с такой регулярностью, что труп не успевает покрыться пылью. Наклонившись над черным, почти отвалившимся ухом, я сперва шепчу что-нибудь горячее, призванное наполнить жизнью, и, не дождавшись реакции, перехожу на крик. В экстазе, что накатывает внезапно в такие моменты, я забираюсь прямо в гроб, не чураюсь трясти мертвое тело голыми руками, ломаю косточки и сухожилия. Вдруг меня будто пронзает молнией. «Что же я такое творю?!» - вскрикиваю и в страхе бросаюсь прочь от зловонного трупа, на сей раз еще больше исказив его оболочку. Я обещаю себе, что больше не притронусь к нему, и не сдерживаю обещание. Холодный ливень омывает зелень, увлажняет осеннюю почву. Но она уже не даст своих плодов, как и мои попытки поиграть в реанимацию. К. стоит в стороне под большим черным зонтом. Ее лицо равнодушно, однако взгляд полон скорби, он направлен куда угодно, но не в развороченную могилу. Она всегда так: молча смотрит куда-то вдаль, как будто не существует меня и дурацкого трупа, и, конечно, не подойдет ни на шаг. Пару раз, во время того, как я в очередной раз пыталась разбудить покойного, мне показалось, что она заговорила со мной.
- Если он и встанет, то только результатами общих сил, - продекламировала я в воздух.
- Возможно. Пока – нет, - холодно донеслось откуда-то в ответ.
Шло двадцать четвертое января. Я продолжала посещать тело.