А ночью думается чище, просторнее, веришь? Хотя кого я обманываю, уж близится утро. Поток призрачного, незаметного чувства льется свободнее, соединяясь с шумом осенней листвы за окном.
Я извела полпачки салфеток в попытке осушить влажные ладони, да треть банки кофе, пытаясь прояснить разум. Хочется чего-то неизведанного, того, что не испытывал ни разу, но бессознательно стремился, чувствуя, что это истинное, способное привести к теплу и спокойствию. И совсем не мечтается о щемлении в груди, замирании сердца и счастливых вздохах, хватит, уже изведано. Экзистенциальное тоже приелось до горечи, одиночество не тяготит, но и не радует. Да и не в одиночестве, собственно, дело; не важно где ли, с кем ли, важно то внутреннее, что личной святыней является. Храм не разрушен, по-прежнему неприкосновенен, но забыт и заброшен. Времени хватает на все, только руки никак не доходят — зажечь факелы, да хотя бы со свечкой пройтись, разогнать мрак по углам. Хочется спокойствия, а довольствоваться приходится опустошением.
И в детском, восторженном ожидании чуда на любимый праздник, мне придется поверить — чуда нет, и не будет, как и не было никогда. Но оно и не связано никак с сокровенными мечтами, но лишь атмосфера эдакого волшебства, когда глаза открываешь и думаешь, что сегодня возможно всё, всё непременно сбудется. И все вокруг знают о твоем суточном всевластии, и рады не меньше тебя, приветливы. А на поверку приветливые лица настолько неумелы, что даже противно становится. И задумываться начинаешь о проведении уроков актерского со станиславским «Не верю!», чтоб достовернее было. Осталась неделя.