Мое детство было воплощением всех наставлений, которые нынешние студенты и выпускники старшей школы навязывают ТВ-детям, рабам цифрового мира, пафоса и тщеславия. Я стоял вблизи Холборна, когда Марк снова воспламенился у меня в голове: этакая игриво-меланхоличная наружность, дерзкий говор и лунообразный овал головы, который настиг меня только через шесть лет.
Когда мы были неизменными маменькиными присосками, нас разделял лишь маленький переход дороги, который соединял это все воедино. В небольшой квартал, благодаря новым постройкам которого тогда можно было с уверенностью говорить, что там есть все двадцать гектаров земли. Машин, проезжающих мимо, почти не было, поэтому как такового детского страха у нас с Марком никогда не возникало: мы играли моим почти сдутым резиновым мячом, сквозь дырки которого уже виднелась черная прыгучая камера, хулиганили и посещали детский спортивный лагерь при средней школе, в которой мы тогда учились. Больше всего Марк ненавидел трехкилометровый бег по центральному стадиону. Он срезал круги, симулировал вывихи и прочие болячки, ибо тогда он впервые начал баловаться дешевыми сигаретами. Я бы с удовольствием сострил на тему его глупости и хулиганской харизмы, но, увы, это все равно не исправит сюжета этого театра скорби и абсурда.
Если я когда-нибудь назову это исповедью, то обязательно вспомню о том, как маленькие Джонатан и Марк периодически выбирались со своей группой в поход, где жгли костры, отпускали шуточки в сторону девочек о том, как круто быть мальчиками, а также слушали минутные вырезки из тогдашних популярных аккомпанементов, которые сопровождали либо какой-то ущербный для нас фильм, либо рекламный ролик с красивой женщиной, суть которого мы не понимали вообще. Еще мы любили восхищаться лондонскими бульварами и пить лимоновый сок из стеклянных бутылок, однако люди порой считали нас маленькими алкоголиками, что нас, в свою очередь, дико веселило и радовало.
Это было словно картинкой из сна, реалистичным фрагментом сознания и действительностью, которую вспороли ножом. Теперь, когда я засыпаю, я слышу его тишину у себя в висках, его краткое имя и дверь, которую изо дня в день захлопывает его мать, уходя на работу. Я вовсе не себе на уме, и это даже не было смертельным ядом или увечьем. Скорее это обратилось в небольшой осадок горькой грязи. Марк был первого сорта парнем, с которым никогда не выходило каких-то объемистых разговоров, мозг которого был предположительно мускулистым и лисьим. Не дам соврать, что с тех пор я нашел людей куда более интересных и безопасных, которые не взрываются вот так вот резко.
Продолжая стоять у подножия все того же Холборна, я был окружен кучами рекламных плакатов а-ля КУПИ ЛОШАДИНЫЙ ШАМПУНЬ, И ТВОЯ ГРИВА ЗАИГРАЕТ НОВЫМИ ОТТЕНКАМИ МНОГИХ ВЕСЕН. Ровно 6 лет тому назад мать Марка зашла к нему в комнату, увидев свое чадо уже бездыханным. Экспертиза показала, что Марку стало вдруг жарко, после чего он положил рабочий вентилятор на свою смоченную холодной водой грудь. В дни последнего пребывания здесь он не пользовался особенным вниманием, а, напротив, возымел хренову кучу проблем в средней школе. Слухи о его кончине понеслись сразу же по всем местным кварталам, сделав его местной звездой. Смерть – не очень правильно решение, но лишь в моменты последней нежности и прощания ты обретаешь вечную славу в сознании твоих окружающих. Очень странно и эксцентрично, когда вы щуритесь солнцу, продолжаете пить неизменно сладкий лимонад, создаете новые планы и обещания, которые внезапно обрывает день последнего прощания.
Дождавшись своего автобуса, я был в искренней надежде на то, что смерти как сущности вовсе и нет.
(port-royal)