Последний не до конца перелистанный лист бумаги пообещал мне не быть таким заносчивым и аморфным Джонатаном Макелли, большим противником Католической церкви и плохого обращения с детьми. Вплоть до конца недели 1993-й год напоминал мне о своей теплой и печальной ностальгической дымке, треках Моджо и Роберта Майлза. В то время, несмотря на политические беспорядки, гнедых толстяков и криминал, все было по-настоящему жизнерадостно и прелестно. Когда маленькому Джонатану было всего пять, в однокомнатной квартире его матери доносилось эхо волны «Руки вверх», «Кетчуп сонг» и, конечно же, «Wherever you go» Брайана Адамса. Когда Джоан заказывала пиццу, малыш всегда говорил, что не любит ее (не нравился ему ее вид в фильмах с юным Маколеем Калкиным), продолжал рисовать простой детский рисунок маленького домика с дымоходом сверху и горного ишака посредине. Кроха не знал, как выглядят ослы, но после очередной распечатки из энциклопедии, которую ему распечатывала Джоан на работе, он продолжал рисовать диких ослов, сидя в комнате за одним маленьким столиком, смотря за пределы балкона. Да и кроме балкона не было больше места, куда можно бы было поглазеть.
Сегодня мы вернемся в современный Лондон, когда все тот же Джонатан живет своем уютненьком пристанище около Трафальгарской площади со своей спутницей Анной, около некого очага людского скопления и британской земли. Для меня эта улица имела свой особенный и характерный запах: горелый запах шин проезжающих двухэтажных автобусов, бензиновых канистр, сборников гимнов и произведений из местной книжной лавки, где я всегда что-нибудь покупал. Я не знаю, почему я стал таким чутким к эстетическим мелочам, но в этой улице, честно сказать, действительно была своя неповторимость и прохладность правды, когда моросил дождь. Она была настолько чарующей, что моя любовь к Анне росла поминутно. Думаю, я вынужден рассказать, какая она была добрая и неповторимая, ранимая и нежная. Ведь какая же это исповедь – не рассказывать о жизни со своей не самой сверхсовременной любовницей? Как я уже говорил, в нужный момент – нужная Анна. Она была чуткой, любящей, самой извращенной ночью. Ее невероятно гладкие и оголенные ноги всегда сводили меня с ума, когда она ходила по дому в старом платье, подаренным ее бабушкой, звук слегка растянутой слюны доводил ушную раковину до экстаза. Ничего уже не буду говорить о пламенном взгляде во времена очередного прихода – были в нем и смех, и эротизм!
Мы не относили себя ко многим британским снобам, а прожигали жизнь в свое удовольствие: периодически спали, смотрели идиотские комедии смеха ради, пошло шутили и выпивали. Откровенно говоря, я не всегда любил ее пьяной. Точнее вообще не любил, ибо видел в ней после этого какую-то иную грань, а также возрастала, на мой взгляд, опасность мимо проходящих мужиков. Анна замечала это.
-Тебе скучно?
-Нет, скучают только неудачники и те, кому явно нечем заняться.
-По-моему, ты всегда такой грустный, когда пьян.
-Ой, да ладно тебе, брось, брось… ты только вспомни, как искрометно я выдавал при очередных выпусках Бенни Хилла в мой день рождения.
-Сама искрометность! – проржала Анна.
Сколько лет и сколько зим, мой дорогой Джонатан. Сегодня ты снова прогуливаешься по Друри-лейн, в районе Ковент-Гарден, соединяющего Олдвич с Холборном. Подумываешь о тоталитарном невидимом женском обществе, которое управляет всем, создает видимую демократию. Словом, герцог Виндзорский иначе бы не отрекся от своего поста правления и тщеславия ради этой Уоллис. Мой дорогой друг, сегодня ты снова напеваешь «We fade to grey» и выглядишь лучше Джеймса Дина.
(port-royal)