… ибо видеть сны — тоже искусство…
(Владимир Набоков)
После завершения рабочей недели я нередко задумываюсь непосредственно о самобытности человеческого мышления и его грез. Ведь многие эксцентричные сентиментальненькие романтики зачастую дуют из этого пресловутого вопроса огромный воздушный шар, а некоторым и вовсе положить. Сегодня я думаю, что моя реальность – это иллюзии и страхи какого-нибудь крупного владельца-простачка.
Поднявшись утром, мы с Викторией выбрались в местное уютное кафе, стоявшее в то время около ближайшего к моему дому пирса. Наши не самые консервативные, несмотря на наш возраст, отношения никогда не останавливали нас быть редкостными чудаками с огромной буквы. Мы никогда не ограничивали друг друга в разговорах про сны, предпочтения, музыку королей 90-х и рисунки на простынях.
Когда мне было семнадцать, я ежедневно видел какой-то промышленный магазинчик вблизи церкви, который я не смог купить в силу своего возраста. Они жестоко рассмеялись мне в лицо. Что же это – облако очередного бреда и абсурда моего сознания или же параллельная иллюзионная действительность, в которой я жил реальной жизнью? Это оставалось неясным до конца.
Виктория, выпив немного виски, говорила мне, что абсолютно каждый сон имеет свое продолжение, что в любой момент мы можем продолжить жить в том участке сознания, который уже давно позади. Сегодня мое доверие к ней началось с того, что я коим-то несуразным образом стал владельцем небольшого магазина. Там была она. Мари Шалтиэль. О ней я могу сказать лишь то, что она была иного сорта: фиолетовая майка с детским принтом, джинсовые шорты с высокой талией, три чайки на правом запястье, потрясающе гладкие ноги, изумительные бедра, музыка Шопена по вечерам, Стэнли Кубрик, Александр Македонский, Далида, Человек-слон, Абель Корженевски, вечерние вылазки в пустынный бар, пробежка, местное метро, Ремарк, Эльчин Сафарли и молочные завтраки по утрам. Ах да, и никакого телевизора. Многие коллеги по работе всегда замечали мои кратковременные и теплые взгляды в ее сторону, всегда отпускали мерзкие и резкие антисемитские шутки по поводу ее еврейского происхождения. Во время очередных ее слез я всегда поглаживал ее голени, массажными движениями мял стопу.
-Что ты скажешь, если мы выпьем чего-нибудь и сходим на ночной сеанс испанского арт-хауса? – спросил я.
Я осознавал гитлеровскую нелюбовь к евреям, к их сущности, но иногда ужасно хочется остановить дыхание, чтобы обе реальности либо замедлились, либо остановили свою скабрезную, серую и гадкую экзистенцию. Наверняка эти твари сразу поднимут лапки, если испытают судьбу того же Владислава Шпильмана, этот ужасный обзор руин Берлина перед его глазами. В таких случаях мистер Хаксли писал, что «их национализм заявляет, что уже давно всё ясно, и для достижения их счастливого будущего надо просто гнуть свою линию.»
-Да, конечно. – положительно кивнула Мари.
Мы очень удачно попали по времени, зайдя в местный «Cinemaholic». Взяв какую-то минеральную воду с чипсами, мы вошли непосредственно в зал. На самом деле я ненавидел испанский арт-хаус. Или любил. Скорее всего он мне нравился, но уж точно не из-за самобытной натуры Хулио Медема. В одном из его шедевров хаотичная Анна встретила какого-то парня на Ибице, который потом и вовсе пропал хрен знает куда. Так у меня и с Мари.
-У нас слишком мало времени. – промолвила она.
Когда я проснулся, ее уже не было рядом. Что если она ждет меня и ищет очередной шедевр Альмадовара к просмотру? Что если я сегодняшний – это плод воображения возлюбленного Мари? Что если я не живу на самом деле?
Виктория, доедая свой «Цезарь», сказала, что Мари еще обязательно будет иметь продолжение. Мы позавтракали, сходили на закрытый показ Хулио Медема и посмотрели на уходящие с пристаней корабли. Я поблагодарил ее и отдал ей свой синий карандаш. Я каждый день старался дарить ей что-нибудь не совсем типичное, не совсем броское.
«Синий – это цвет мудрости», - сообщил я ей. Когда мы виделись в последний раз, он торчал из ее небрежно связанных в пучок волос. Мне доставляло радость то, что она хранит каждую мою бессмысленную побрякушку.
Сон – это все же бред воображения или искусство? Наверное, я отъявленный и прирожденный художник.
(port-royal)