Весна - натужно скрипящий под потолком воздух, желание сбежать из дома и чисто выбеленные утра, каждой своей секундой будто понукающие: впиши кого-нибудь в свое сердце! Если бы мне приказали вывести собственную печаль в нечто ощутимое, я бы, ни секунды не колеблясь, указал бы на парное молоко. Вязкий, голубоватого оттенка сплин, приятно щекочущий ноздри запахом полевых цветов. На раз-два-три я влюбляюсь в девушек в свитерах цвета прелой травы, в юношей с излишне белой кожей, в голоса, руки, холмики сутылых плеч; но во всем вскоре примечаю изъян, во всем вижу помарки. Солнце, неловко подкрадывающееся к панелям домов, словно влюбленный мальчишка к карнизу своей возлюбленной, располосовавший шею ветер, необъяснимое сцепление шестеренок чувств в душе, предрекающее верное - весенний сезон открыт.

И ведь правильно говорит Оскар Уайльд - страдается мне вовсе не так, как хотелось бы. Я, верно, бессердечен; мне хотелось бы выплеснуться в боль, хотелось бы ворваться, врезаться в косяк страданий - но я неспособен и на то. Впрочем, едва ли кто обвинит меня в высокомерии и холодности моего сердца; я лихорадочно пытался уличить себя в чувствах, уличить в страдании, но все забывается, все проходит. Пусти меня в боль, непослушное тело! Я готов простаивать вечера на коленях, лишь бы чувствовать хоть что-нибудь, но происходит ровным счетом ничего.