Весь окружающий мир, весь Млечный Путь, все предметы, люди, их черты и улыбки, тополь у моего подъезда, кеды чьего-то соседа по парте, все, что имеет нехорошее свойство рождаться, существовать в этой пакости и бесславно погибать, все это - лишь невнятные декорации к моему существу. Существую лишь я, я в квадрате, я в степени гуголплекса. В чужих лицах я ловлю ни что иное, как собственное отражение, в разбросанных по двору площадках - небрежные черты собственного лица, в гуле вертолетов, обсыпающих небо в праздники - лишь собственное шумное дыхание.
Я противопоставлен собственным чувствам, прочее невольно заминается в пыли яростных перестрелок внутри меня же самого.
День за днем я расту, и чувства мои растут вместе со мной; вот они уже ростом с меня, и я жму каждому из них руку, вот они струятся из носа и глаз, не давая сомкнуть век ночью, а вот они уже обгоняют меня в моих скромных размерах, я сжимаюсь, и я уже подан им в качестве жаркого. Собственные притязания представляются мне огромными исполинами, безобразными чудищами, они обладают мною целиком, не давая перевести дух; я же похожу на безвольную марионетку. Я бессознательно пытаю самого себя, попеременные чувства тоски, страха, отчаяния, любви к мертвым и крохотная доля любви к живым рвут меня в клочья; я готов немедля бросить голову в огонь.
Собственный рассудок для меня - минное поле, во всей галактике реален лишь я, остальное сокрыто от моих глаз и второстепенно. Пытаясь сомкнуть ночью веки, я слышу отдаленный свист пуль, шею обдает жаром утихающих битв. Я мечтал уйти от себя, но каков мог быть уход?
В своей болезненной страсти к самому себя я дошел до того, что каждому оттенку чувств придумывал форму, каждый окрашивал, каждый нарекал собственным именем.
Страх свой я решил сделать синим; рос он стремительно, да так, что, должно быть, в скором времени перещеголяет меня самого в моих миниатюрных размерах. Страх ютился у меня на шее, не давая бросить лишнего взгляда вовне; укоренился он во мне основательнее всех.
Боль казалась мне слишком плоской, страдал я не настолько полно, насколько мне хотелось; я силился сделать ее ощутимей, подобно твердому персиковому плоду, лежащему в ключице: кожа моя в таком случае пошла бы белесыми разводами.
Прошлое сидело у меня на носу, натирая переносицу; события былых лет постоянно стояли у меня перед глазами. Людские образы складировались в моем сознании, мне хотелось блевать, хотелось вытошнить все эти дурацкие залежи, все воспоминания - но я не мог.
Тоска была моей основой, без нее я и шагу не мог ступить, Бессмысленность была данностью: бумажным корабликом в руках у будущего юнги, начальной субстанцией, грубой тканью, проступающей на человеческих лицах.
Вся моя жизнь не выходила за рамки рождения, погоняющего смерть; наступил март, и я прятался от безумств весны под стол. Я сидел на коленях в темной комнаты, опоясанной мраком; заоконная тьма врывалась в мою квартиру, выдавив стекла, вспоров потолок и раскроив стены, задвинув меня самого в тесный угол. Чувства свои я схватил в охапку - и они глодали меня до утра.
Я мечтал уйти от себя, но каков мог быть уход?