Это просто Вьюи блог

я не люблю слова «позвоночник», «гостиница» и «никогда».

всё, что во мне происходит – отравленная вода,

та, что на дне спасительного колодца.

а у джульетты не было выхода,

кроме как заколоться.

я люблю человека, которого не люблю.

любовь – лишний орган,

дорогая запчасть к организму.

а у тебя – нечеловеческая харизма,

остаётся смотреть, каяться и молчать.

ты – аневризма,

акт вандализма,

каинова печать.

я не люблю говорить о красотах ландшафтов

и о другой душеспасительной ерунде.

вся эта приторная неправда

не растворяется в кислоте.

отче, как прежде, на высоте,

хоть я его ругаю и тороплю.

он смотрит, как я барахтаюсь в пустоте,

как много думаю, мало сплю,

и утешает:

«я тебе детка другого, получше, куплю»

и, представляешь, я то ли верю,

то ли терплю.

(с)

Я не смогу объяснить – ни себе, ни маме,

ни тишине, ни даже Тому-кто-выше,

кто так нещадно мою занимает память,

кто туда влез – на чистое и с ногами,

кто так отчаянно бьётся в моей гортани,

кто в моём сердце живёт и со мною дышит,

с кем я пытаюсь стать хоть немного ближе,

кто никогда моим, никогда не станет.

Мир тесноватых кухонь и битых кружек

делает нас не теми, кем мы хотели,

мы объясняем это банальной дружбой,

страхом не сохранить, не сберечь, разрушить,

я каждый день решаюсь – и сразу трушу,

сложно сказать такое, ну в самом деле:

«хочу просыпаться с тобою в одной постели»,

вывернув наизнанку свою же душу.

Я не смогу объяснить, почему такое

вдруг приключилось с моим недовзрослым миром,

как это всё до сих пор не даёт покоя,

и почему не выходит махнуть рукою,

всё не Москва, не Питер, а Бологое,

всё где-то между, ни шага ни в плюс, ни в минус,

может, я просто люблю тебя, слышишь, милый?

Если есть версии – то предлагай другое.

(c)

"Вернулся с неба, принес гостинцы.
Вот это людям, а это детям.
А это птицам. А это, видишь,
Себе обновку на небе справил.
Плету корзинки, конверты клею.
И умираю, и не умею…"

(с) Веня Дркин

так вот для чего это лето стояло
в горле как кость и вода:
ни утешеньем, ни счастьем не стало,
а благодарностью — да.

Ну вот и умер еще один человек, любивший меня. И вроде бы сердце в крови,
но выйдешь из дома за хлебом, а там — длинноногие дети,
и что им за дело до нашей счастливой любви?
И вдруг догадаешься ты, что жизнь вообще не про это.

Не про то, что кто-то умер, а кто-то нет,
не про то, что кто-то жив, а кто-то скудеет,
а про то, что всех заливает небесный свет,
никого особенно не жалеет.

— Ибо вся наша жизнь — это только погоня за счастьем,
но счастья так много, что нам его не унести.
Выйдешь за хлебом — а жизнь пронеслась: «Это лето, Настя.
Сердце мое разрывается на куски».

Мужчины уходят и женщины (почему-то),
а ты стоишь в коридоре и говоришь опять:
— В нежную зелень летнего раннего утра
хорошо начинать жить, хорошо начинать умирать…

Мать уходит, отец стареет, курит в дверях сигарету,
дети уходят, уходят на цыпках стихи…
А ты говоришь, стоя в дверях: — Это лето, лето…
Сердце моё разрывается на куски.

(с) Дмитрий Воденников

"Мне всего вдоволь, и сколько же приобретает настоящее, если ничего не ждать и никого не селить близко к сердцу: как будто тебя прибрали, вынесли из тебя семь пакетов барахла, и в тебе оказалось так много места для солнца и воздуха, и такой вид прекрасный из тебя открывается, что тебе впервые никуда не хочется из себя переезжать." (с) Вера Полозкова

верно.так было. а теперь снова неспокойно.

Кто-то чужой меня гладит по голове; одну пятую жизни я знаю его – сто лет; мне пятьсот, я правей и правдивей всех королей и светлей, чем все женщины на земле. У меня в саду лежат яблоки на траве, мы с чужим собирали их век назад, скрипнет дверь, свет, как дождь, упадет в глаза; мне пятьсот – и я выросла, он сказал: я теперь готовлю, стираю и берегу – голову, горло и денежки на еду.

Мне пятьсот, я все жду – тебя, дорогого, жду,

побегу в пургу, по речному льду через берег и в темноту и родным тебя ласково нареку…

А потом возвращусь, потому что мне показалось, крестимся и поём;

тебя нет, дождь в окне плещется, будто бы водоем; мы вдвоем с чужим тебя ждем и пьем чай, вино, яблочное варенье, желтое, как янтарь, и сладкое, словно мед.

Он придет, он придет, он придет, придет, - обещает чужой.

Календарь

мой врет.

Мне пятьсот, я не верю в календари, от зари до зари колыбельные сад поет, спеют яблоки, нам с чужим – лишь зима до седин.

Меня можешь спасти только ты один,

Никаких середин – только ты один.

Ты совсем один.

А с рассветом вдруг становится все живей: сад, поля, а в полях васильки и рожь.

Кто-то чужой меня гладит по голове и обещает, что ты придешь.

(с)

море-моречко. счастье двенадцатичасовой удаленности

эта нежность дурацкая, беспризорная

мой рассудок весь без остатка выпила,

всё скрывалась за стенами, за заборами,

да вот вышла сдаваться – от флага, до вымпела.

между нами столько всего понамешано,

что куда уж проще – с разбега в стену.

я ревную отчаянно, сладко, взвешенно,

внутримышечно, внутривенно.

я ревную мелочно, зло, несчастно,

не имея на то никакого права,

я и так-то вижу его нечасто,

да сама подливаю себе отравы.

он меня не любит, но треплет волосы,

иногда еще называет умницей,

я ему улыбаюсь и млею от голоса,

да любуюсь, как он сутулится.

называет куклой: не то чтоб красавица –

открываю рот и глазами хлопаю,

я ворчу, но мне-то, конечно, нравится

находиться около.

он и сам со мною по краю ходит,

и наша стойкость невечная, ненадежная,

я и рада бы сгинуть в желанном омуте,

только – взрослая… осторожная.

так и хочется стиснуть его в объятиях,

и сгореть без остатка, без огарочка…

как же, как же: я ведь самостоятельная…

как там?.. самодостаточная.

крышеснос в разгаре, срывает датчики,

вспоминай скорей телефон спасателей;

у него-то – девочки, у меня-то – мальчики,

да вот счастье – не обязательно.

(c)

это сумасшествие. но когда ты онлайн, я спокойна

а бесит меня знаете что?! что люди, которые воруют картинки из инета ставят на них защиту и еще посылают тебя куда дальше. это, господа, не ваша собственность. в вашей собственности только чрезмерный пафос, перерастающий в глупость.

Бабочки-в-животе срочно берут отпускные, и чемоданы собрав улетают на запад;
Мне эти дуры крылатые стали чужими. Я обижаюсь. Когда-то любила их запах
Терпкой ванили, корицы и яблоков-с-медом. Чаем поила заботливо и шоколадом
Их угощала. Они забавляли полетом, пьяно восторгом искрились…и мы были рядом.

Бабочки-в-животе снова идут на больничный, звонко чихают в огромных, махровых халатах.
Их утомляет отсутствие праздничной личной, я притворяюсь глухой и не слышу крылатых.
Бабочки сонно толстеют и маются ленью, давят бессмысленным грузом пустых обещаний.
Я вспоминаю как эти дурехи галдели, стоило только к тебе прикоснуться губами.

Сладкий ноябрь не время порхающих крошек.Их бессердечно пришпилю булавками в рамки,
Эти две тысячи маленьких, остреньких ножек после тебя оставляют зудящие раны.
Бабочки-в-животе тяжко вздыхают ночами и я кладу на живот одинокие руки.
" Все еще будет" тихонечко им обещаю.Бабочки верят совсем затихая под утро.

(c)

Всего-то и дел: один разнесчастный винтик.
И цепь разомкнется, научишься быть счастливой.
Как тысячи барби и тысячи тысяч синди…
Поскольку есть норма – а ты, как зверёк, пуглива.

А ты, будто кошка, царапаешь в страхе руку,
Которой он хочет всего лишь тебя погладить –
И вот разбежались, не глядя в глаза друг другу,
Нырнув кто в постель, кто в приёмный покой тетради…

Всего-то и дел – зачеркнуть всё былое махом,
Привычный оскал в ожидании новой боли
Сменить на улыбку – ведь нету причин для страха…
И вынуть проклятый винтик из лобной доли.

Ты станешь счастливой – как тот дурачок Макмёрфи.
Повяжешь слюнявчик, послушно глотнешь микстуры…
Где нынче достанешь любви ежедневный морфий
Для каждой больной этим миром несчастной дуры?

сплюнуть рваное сердце в лужи обочин,
отключить телефон и больной рассудок.
память сдавить словами, сбросить клочья
сдохшего счастья карандашный рисунок.

найти себя в графиках, на износ загнать,
выговорить тебя вслух до последней буквы,
до пустоты внутри, все отдать
и растянуть искусственно рот на скулах.

хуевая из меня герда, не быть в твоем цирке
даже гардеробщицей у самых дверей.
не вынесу чужие одежды, вешалки, номерки,
и прислуживающих тебе диких зверей.

(c)

улица тонет в шуме
как руки в шубе
как тонет мир в нераскрывшемся парашюте
ладно, пока мы шутим,
пока пишу.
когда я умру, я знаю, о чем спрошу.

не о том, почему весной вылезают листья,
почему у самых красивых повадка лисья,
кто придумал письма,
где родились мы,
и зачем вода быстрей бежит под мостом.
я спрошу его о не о том

я спрошу, почему меня утешала мама,
заплетала косы, совала мелочь в карманы,
а если ругала - то уж всегда за дело,
а потом поседела,
почему не я, а ты решился решать,
что теперь я сама должна ее утешать.

почему я теперь всегда засыпаю поздно,
сплю в неудобной позе,
в странной архитектуре
в грязной клавиатуре,
почему после стука двери, щелчка ключа
я умею только молчать.

почему никто не слышит, как я пою,
как наливаю чай, как пишу статью,
пью, веселюсь, блюю,
воду на кухне лью,
кормлю кота отвратительным серым кормом,
он грызет покорно.

почему, когда я умру, еще пару дней
мне лежать среди неглаженных простыней,
потому что никто не придет, никто не просил их.
ждать звонка, носилок.
почему я всегда куда-то обращена
где самая стылая, тихая тишина.

почему мне никому не сказать, о том, как
голубы у него глаза, как запястья тонки,
как смешно у него загибается воротник,
как искрятся лучи - от них
у людей золотятся брови, светлеют лица.
почему мне этим некуда поделиться.

почему я собираю его по крошкам,
по дорожкам, по не мне подаренным брошкам,
по чужим рассказам, по индексу публикаций,
этих мысленных аппликаций
никогда не склеить даже в попытку целого,
почему я всегда теряю самое ценное?..

почему мне никому не сказать, как странно
когда мы сидим, склонившись перед экраном,
как наши ладони встречаются на тачпаде,
сплетаются наши пряди,
почему, когда я могу украсть только час его,
я неистово, невозможно и страшно счастлива.

почему весна всегда пахнет лимонадом,
почему мне от него ничего не надо,
ветер лохматит волосы, треплет ветки,
дом мой ветхий.
солнце закатное красное, как креветка,
когда я умру, передай от него привет мне.

почему мне никак не придумать, как с ним расстаться,
почему мы уходим спать, заменяя статус,
выходя из окон джаббера, аськи, скайпа,
выдыхая, будто бы отпуская,
желая спокойной ночи тому, кто невидим.
почему, мне кажется,
мы никогда
не выйдем?

Сын — это для главного. И дочь — для главного. И то, что тебе пожилая женщина в метро улыбается, тоже для главного. И собаку бьешь, и матери не звонишь по неделям, и жене изменяешь только для главного. А на станции я видел пьяную молодую девушку, которая плакала о главном, не просто же так. И богатого банкира убили — для главного. И проститутку оставили без денег только из-за этого. Пацаны для главного разбивают носы друг другу, девчонки глотают бабушкино снотворное — в надежде, что успеют откачать. Для главного стареют старики и младенцы появляются на свет. Для главного составы пускают под откос и произносят нежные слова. Сын моей знакомой семь лет пускал героин по своим венам, а мать его все эти годы все равно была ему матерью — и все это для главного. Как и царапины на руках, как и бессонница, как и матерные слова на гаражах, как и любовь. Любовь всегда для главного. Один раз я целый месяц любил нелюбимую, а любимую не любил. Все в мире для главного: закат на Байкале, священник-гомосексуалист, Юля из Иркутска, ложь, кусты марихуаны, совесть, красная брусника, смерть… А моя мать один раз спросила меня: Что же для тебя самое главное, сын? — А для тебя? — переспросил я. — Ты. Ты для меня самое главное, — сказала мать. — И для меня то же самое — я, — ответил я.