Замкнутый круг

Моё тело - тюрьма.
Которая удерживает меня
От танца с той, кого люблю.
Но мой разум хранит от неё ключ.

Море волнуется раз – это много.
Не говори, промолчи, уходи.
Это преддверие эпилога.
Море волнуется два. Впереди
свет фонарей и кривая дорога,
улица, ночь, две скамейки, подъезд,
лестница, дверь и всё та же морока,
прерванная переменою мест.
Два косяка, разговор про разлуку,
поезд, билет и такси до вокзала.
Я отдаю три стиха на поруку,
ты пожалеешь о том, что сказала.
Ветер сметёт эти жёлтые листья.
Всё остальное никто не узнает.
Рядом ли, далеко ли, близко, –
ненависть ненависть кровью карает.
От душегубов до комедиантов
два-три шага, раз-два-три – говори.
Свет фонарей и кривая дорога.
Море волнуется три.

— Вопрос для начала. Вы до сих пор относитесь к журналистам, как к журнашлюхам?

Леха Никонов: Нет! Мне кажется, ты всерьез воспринял мое скромное стихотворение «Интервью с двумя неизвестными». Просто при нынешнем режиме журналистика сама себя исчерпала. Раньше была литературная и музыкальная критика, потом появилось критиканство. И теперь каждый дурак может сидеть в интернете и писать: «Это говно! Это говно! И это тоже говно!», не объясняя ничего вообще. Ваша профессия превратилась в пыль!

И никто не встретит тебя этой холодной и сырой ночью, когда оледеневший воздух, с трудом поступая в твои легкие, будет резать тебя изнутри заиндевевшими микроскопическими бритвами. Тебе больно, кровь тонкими струйками стекает по внутренней стороне кожи, но ты не можешь не дышать - ничего не остается, кроме как терпеть, зажмурившись так, что кожа на веках вот-вот треснет от напряжения. Ты стоишь и медленно умирая, ждешь маршрутку, последнюю маршрутку последнего дня зимы. Кровь уже заполнила все твое внутреннее пространство, всю твою пустоту, она уже подступает к горлу, и только тогда ты решаешь бороться и пытаешься задержать дыхание, что б хоть ненадолго остановить работу невидимых лезвий.

Маршрутки нет, улица пуста, лишь снег и свет фонарных столбов являются свидетелями того, как еще один человек стал жертвой последнего мороза последнего зимнего дня.

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись
или читать с любого места чужую книгу,
покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
—

Нам хотелось всегда
Обогнать торопливое время,
Раньше него погрузиться
В свинцовую массу того,
что еще не свершилось,
Заарканить вольное нечто,
Чего приручить не успело время,
И, прижимая добычу, глядеть,
Как, выбиваясь из сил, торопится время
К нашему берегу сквозь века и туманы

Не помнишь по утрам, зачем и кто?
Куда? – и почему всегда обратно?
И почему все вроде бы неладно…
И новый день, одетый неопрятно,
И два звонка ночных. Совсем не к той.
С утра все ярче, но от этого темней.
И свет, что восстанавливает память,
Специально будто хочет опечалить.
Тревогой возникающей в начале,
Двух разговоров долгих. Жаль не с ней.
И дальше день. И льется серебро,
Прохлады пасмурной, Приморского района,
Все вспомнил, оттого так монотонно,
Но веришь, что прощальный взгляд Нерона –
В своем пожарище ещё отыщет брод.

Я медленно сходил с ума
У двери той, которой жажду.
Весенний день сменяла тьма
И только разжигала жажду.

Я плакал, страстью утомясь,
И стоны заглушал угрюмо.
Уже двоилась, шевелясь,
Безумная, больная дума.

И проникала в тишину
Моей души, уже безумной,
И залила мою весну
Волною черной и бесшумной.

Весенний день сменяла тьма,
Хладело сердце над могилой.
Я медленно сходил с ума,
Я думал холодно о милой.

Что бы я делал без этого мира безликого равнодушного
Где бытие мимолетно и каждый миг
Растворяется в пустоте в забвении бытия
Что бы я делал без этой волны куда канут
И тело и тень
Что бы я делал без тишины где умирает шепот
Без этой неистовой жажды помочь и любить
Без этого неба парящего
Над балластом праха
Что бы я делал и что я делал вчера и позавчера
Когда в иллюминатор пытался увидеть другого
Блуждающего как и я вдали от жизни
В водовороте пространства
Среди беззвучных голосов
Переполняющих тайну.

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
" Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?! "
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

ведь теперь тебе не страшно

у тебя ничего не осталось

иметь смысл и быть смыслом

не так легко

как тебе казалось

у тебя ничего не осталось

по утру скомканный воздух проходит сквозь стены

ошибаясь раз пять для счета

сбитые листки календаря

как вертолеты сбиваются во время полета

скажи мне, что у тебя осталось

для чего все это когда-то искалось

Воздух подвержен ловушкам мельничной хватки.
Под пыткой ответа на глупый вопрос не добиться.
Пронзителен блеск для впившихся мух,
Чьи поцелуи жалят невыносимо
В зловонной утробе воздуха жаждущих лета.

Я вспоминаю мёртвый запах солнца
Над деревянными домами среди сосен.
Застывшими парусами сушатся длинные простыни,
Выветрится ли соль, увидит бог – излечит ли это?
Схваченных верхушкой без возврата.

У истерзанных ни пальцев ног,
Ни указательного пальца обращённого,
Обращённого на возмутительно запятнанное солнце,
Что к древним тянется Соборам
В желании начала исцеления?

Причащение пилюлями, таблетки вероисповедания?
Прогулка у тихого моря? В воспоминаниях?
С блеском собирать осколки
Христа под гримасы грызунов,
Приученных к обгрызенным цветам,

Чьи надежды настолько слабы, одно утешенье…
Горбунам не тесно в их маленьких чистых лачугах.
На крыльце разговор приглушают, смягчая свой климат.
Без любви к тому месту великим добром отзываться?
Пригодятся прогулки по морю

Волнам воспоминанья?
Значенье просочится по молекулам.
Город дышит трубным смогом, отпотевшие окна.
Детской резвости препятствуют кроватки.
Солнце их - цветущая герань.

Сердце отдыха не знает.

Пять книг, пять цифр, сотни страниц
А я все также двигаюсь однообразно,
Не смотрите это заразно, безвылазно
Сидеть дома, не модно-быть разным.
Люди мимо, люди неведимки, люди как сосуды
Но большая часть пустых, ветхие двери
Мосты, я пытаюсь поверить, но снова потери
По теории каждый три месяца, новая ненависть
Или как она там называется, может зависть
Но я разучился завидовать или вообще не умел
Не успел на последний рейс с тобой
И снова утро, кухня встретит привычным теплым светом
Во окно ветви, чай горячий, фонари мигают
Никто не узнает, что во мне поддерживает жизнь
Целостность оболочки и потрепанность души,
На суше воздуха мало, а подводой того меньше
Вы строили дома, мы молча рушили,
Насмешили кого-то до слез, в мире грез
Свои фантазии тешили, свои фантазии тешили…
Пять книг, пять цифр, сотни страниц
Щелчок зажикалки, яркий свет
Ноль фантазий, ни цифр, пепел ваших лиц.

под новые треки из альбома Земфиры хочется просто лечь и сдохнуть

today, i forgot the words in a dream…