XIONN

Мне вот интересно, слово "баба" как обращение к современной девушке, оно идет от "бабушки" или от "снежной бабы"?

Я отвечу на все интересующие Вас вопрос несуществующим вечером, несуществующего дня, несуществующего месяца, несуществующего года.

Если бы люди посылали друг друга на литературном языке, в школе бы проходились "стихи, написанные в пробках", как классика литературы XXI века.

Чаще не хватает смелости, чтобы аргументировать точку зрения, а не самих аргументов.

Раньше мы думали, что видим реальность, сейчас думаем, что видим то, что хотим видеть, а на самом деле мы видим то, что нам говорят является желаемой правдой.

Чего нам стоит наша любовь? Сердец, целых миров, душ, миллионов нот, миллиардов вздохов и бесчисленных грез… Стоит ли она того? О, она стоит большего.

Нам надо чаще улыбаться. Чаще быть безумными. Чаще… чаще… чаще дышать. Полной грудью. Радуясь. Всей душой жить.

Что нам обрывки ночи,

Когда мы тонем,

Ожидая многоточий?..

Как бы старательно мы не выбирали счастье, глубоко в душе мы продолжаем грустить. Сознательно. По собственной воле.

Туманным взором на стразы-звезды

И ангелы хором: "Уже слишком поздно!

Уже не вернуть прекрасные грезы!"

И на сердце зима. Морозно.

А душа все кричит во мраке

О любви, о мечте, о тебе

На белом коне и во фраке,

О семье, о тепле и о небе,

Но никто ведь на деле там не был…

Как никто никогда и не плакал -

От любви на луну не выл

И от боли яд на сердце не капал…

Да, неправда нежданно коварна,

Да, все - ложь, все - вранье,

Беспрестранно шикарны обманы

И все хранит лишь жилье…

Увы, правда в том, что душа вечна,

А Вселенная огромна, заумна,

Любовь - беспечна порой, бесконечна,

Но лишь жизнь из них всех - неразумна.

Лишь ее мы тратим бездумно

И лишь в ней видим мы лишь проблемы.

Все это в конце - безумно,

А в голове одни лишь дилеммы…

И пусть мир хором закричит,

Что не живет, что не любил -

Тогда не будет более причин,

Что б каждый ненавидел и корил,

А я позволю лишь душе

В ярком пламени последнего дня

Ее последнее туше -

Слова, что люблю лишь тебя.

—Жизнь всегда кажется проще, если ты маленький. Юный, как говорится. В твоих глазах мир еще не злобен и даже не сер, а счастье может храниться в шоколадной яйце или в плюшевом медведе. Все крайне просто, нет злобы, нет угрюмости, нет желания напиваться по вечерам, заглушая душевную боль. Душа кружится в танце, прославляя жизнь и в ярких больших глазах блещет огонь радости. Ведь ты жив. Это уникальное время, в которое мы не можем вернуться, как бы ни хотели и которое мы никогда не научимся ценить. Увы, увы…

В полумраке небольшой комнаты мягкий голос преобретал очертания, формы, заполнял собой каждый угол. Мой собеседник лежал на диване, устремив свой безжизненный взгляд к потолку, размышляя уже о чем-то другом, а его голос все еще отражался от стен, возвращался легкими порывами и казалось, что он повсюду: в углу, за столом, на подоконнике. Это было странно и прелестно - наблюдать, как комната в порыве любви поглощает своего владельца, выпивает его душу до последней капли. Хотя у него уже давно не было души… или же он только заставлял нас поверит в это?

—Вот ты, кем ты хотела быть, когда была маленькой? Актрисой? Певицей? Время летит, одно поколение перетекает в другое, стремительно меняются вкусы, мода, даже ход человеческой мысли, а дети все еще хотят одного. Мальчики - приключений, а девочки - красоты. Банально, зато как просто…

—Что-то конкретное натолкнуло тебя на эти мысли?..

О, конечно же. Он никогда не думал просто так. Это не было заложено в его жизненную схему, а потому не могло существовать в гармонии с оной. Думать было необходимо исключительно под действием того, что он называл вдохновением, а мы чаще относили к случайностям. Это могла быть гусеница, случайно обнаруженная на подоконнике и с аппетитом поедающая очередной почти погибший цветок, которая сподвигла бы его на мысли о совершенно не связанных с самой гусеницей вещах. Непредсказуемость и спонтанность умещалась в переплетениях соображений этого человека куда проще, чем его сожительство с этими понятиями в наших черепушках. Но, в целом, мы его, конечно же, любили. Все-таки мы все были такими же…

—О да. Знаешь, сегодня утром я ходил в парк и там наткнулся на маленькую девочку, окруженную стаей голубей. Она беззаботно кормила их омтиками хлеба и смеялась, не смотря даже на то, что была совершенно одна в этом парке. Беззаботная маленькая девочка в синем платье в белый цветочек. Правда это мило? Вот ты часто так делала?

—Даже маленькой я боялась, что меня клюнут…

—Мышь тоже так не делала ведь?

—Не знаю…

Разговоры никогда не заходили дальше Мыши. Он не интересовался нами, а мы могли лишь наблюдать за ним. Мышь и Филин были в соседней комнате. Они никогда не заходили к нему, предпочитая слушать через тонкие стены. Боялись? Возможно. Вся наша троица его боялась, но не всегда признавалась в этом. Было в этом человеке что-то нечеловеческое, но оно было еще более холодным и страшным чем то, что было в нас. Оттого мы держались на расстоянии…

Я хотела уйти, сочтя разговор законченным: он говорил крайне мало, но при этом говорил он со мной каждый день. Однако, все тот же теплый голос, окутавший все пространство, окликнул меня…

—Чайка…

—Мм?.. Тебе принести что-нибудь?..

—Нет… Можешь просто посидеть со мной?

Тихие шорохи на кухне дали понять, что пристально следившая за разговором пара не упустила ни звука. Меня мало волновало это, но и это было нормально: никого из нас по-настоящему не волновал другой, такими уж мы уродились. Уникальные? Нет, вряд ли. Я бы назвала нас ущербными, ведь мы столько теряли, не привязываясь. Оставалось только жить вот так, в холоде.

—Тебе надоело одиночество?

—Нет.

—Тогда зачем тебе мое присутствие?

—Ты когда-нибудь размышляла о том, почему нам всем холодно?

—Нет… Я смирилась с тем, что мы такими родились.

—Мы не родились такими, знаешь? Нет, вы все, безусловно, отличаетесь от других людей. Мы все друг от друга отличаемся. Это заложено природой и естественно. Только в холод мы заперли себя сами… Можешь подумать над этим, пока сидишь тут, ладно?

—А ты поговоришь еще..?

—Конечно…

За окном медленно кружились в воздухе крупные снежинки. Поздние декабрьские вечера всегда приносили особую тоску по тому, что мы называли человечностью, по способности привязываться к людям. Но, возможно, мы просто прятались, не замечая, как привязались друг к другу. Весь мир погряз в иллюзиях к тому моменту, как мы выросли, а жить в этих иллюзиях оказалось тяжело и больно. И мы спрятались в общий панцырь… Вдвоем с Мышью, потом появился Филин, а за ним мы нашли Кота. В какой-то момент такое существование стало нормой и даже короткие вечерние беседы, больше напоминавшие монологи, превратились в неотъемлемую, дорогую нам часть общего бытия. И стало тепло… неообразимо тепло.