—Жизнь всегда кажется проще, если ты маленький. Юный, как говорится. В твоих глазах мир еще не злобен и даже не сер, а счастье может храниться в шоколадной яйце или в плюшевом медведе. Все крайне просто, нет злобы, нет угрюмости, нет желания напиваться по вечерам, заглушая душевную боль. Душа кружится в танце, прославляя жизнь и в ярких больших глазах блещет огонь радости. Ведь ты жив. Это уникальное время, в которое мы не можем вернуться, как бы ни хотели и которое мы никогда не научимся ценить. Увы, увы…
В полумраке небольшой комнаты мягкий голос преобретал очертания, формы, заполнял собой каждый угол. Мой собеседник лежал на диване, устремив свой безжизненный взгляд к потолку, размышляя уже о чем-то другом, а его голос все еще отражался от стен, возвращался легкими порывами и казалось, что он повсюду: в углу, за столом, на подоконнике. Это было странно и прелестно - наблюдать, как комната в порыве любви поглощает своего владельца, выпивает его душу до последней капли. Хотя у него уже давно не было души… или же он только заставлял нас поверит в это?
—Вот ты, кем ты хотела быть, когда была маленькой? Актрисой? Певицей? Время летит, одно поколение перетекает в другое, стремительно меняются вкусы, мода, даже ход человеческой мысли, а дети все еще хотят одного. Мальчики - приключений, а девочки - красоты. Банально, зато как просто…
—Что-то конкретное натолкнуло тебя на эти мысли?..
О, конечно же. Он никогда не думал просто так. Это не было заложено в его жизненную схему, а потому не могло существовать в гармонии с оной. Думать было необходимо исключительно под действием того, что он называл вдохновением, а мы чаще относили к случайностям. Это могла быть гусеница, случайно обнаруженная на подоконнике и с аппетитом поедающая очередной почти погибший цветок, которая сподвигла бы его на мысли о совершенно не связанных с самой гусеницей вещах. Непредсказуемость и спонтанность умещалась в переплетениях соображений этого человека куда проще, чем его сожительство с этими понятиями в наших черепушках. Но, в целом, мы его, конечно же, любили. Все-таки мы все были такими же…
—О да. Знаешь, сегодня утром я ходил в парк и там наткнулся на маленькую девочку, окруженную стаей голубей. Она беззаботно кормила их омтиками хлеба и смеялась, не смотря даже на то, что была совершенно одна в этом парке. Беззаботная маленькая девочка в синем платье в белый цветочек. Правда это мило? Вот ты часто так делала?
—Даже маленькой я боялась, что меня клюнут…
—Мышь тоже так не делала ведь?
—Не знаю…
Разговоры никогда не заходили дальше Мыши. Он не интересовался нами, а мы могли лишь наблюдать за ним. Мышь и Филин были в соседней комнате. Они никогда не заходили к нему, предпочитая слушать через тонкие стены. Боялись? Возможно. Вся наша троица его боялась, но не всегда признавалась в этом. Было в этом человеке что-то нечеловеческое, но оно было еще более холодным и страшным чем то, что было в нас. Оттого мы держались на расстоянии…
Я хотела уйти, сочтя разговор законченным: он говорил крайне мало, но при этом говорил он со мной каждый день. Однако, все тот же теплый голос, окутавший все пространство, окликнул меня…
—Чайка…
—Мм?.. Тебе принести что-нибудь?..
—Нет… Можешь просто посидеть со мной?
Тихие шорохи на кухне дали понять, что пристально следившая за разговором пара не упустила ни звука. Меня мало волновало это, но и это было нормально: никого из нас по-настоящему не волновал другой, такими уж мы уродились. Уникальные? Нет, вряд ли. Я бы назвала нас ущербными, ведь мы столько теряли, не привязываясь. Оставалось только жить вот так, в холоде.
—Тебе надоело одиночество?
—Нет.
—Тогда зачем тебе мое присутствие?
—Ты когда-нибудь размышляла о том, почему нам всем холодно?
—Нет… Я смирилась с тем, что мы такими родились.
—Мы не родились такими, знаешь? Нет, вы все, безусловно, отличаетесь от других людей. Мы все друг от друга отличаемся. Это заложено природой и естественно. Только в холод мы заперли себя сами… Можешь подумать над этим, пока сидишь тут, ладно?
—А ты поговоришь еще..?
—Конечно…
За окном медленно кружились в воздухе крупные снежинки. Поздние декабрьские вечера всегда приносили особую тоску по тому, что мы называли человечностью, по способности привязываться к людям. Но, возможно, мы просто прятались, не замечая, как привязались друг к другу. Весь мир погряз в иллюзиях к тому моменту, как мы выросли, а жить в этих иллюзиях оказалось тяжело и больно. И мы спрятались в общий панцырь… Вдвоем с Мышью, потом появился Филин, а за ним мы нашли Кота. В какой-то момент такое существование стало нормой и даже короткие вечерние беседы, больше напоминавшие монологи, превратились в неотъемлемую, дорогую нам часть общего бытия. И стало тепло… неообразимо тепло.