every moment

ощущение, что сон становится сильнее сериалов и мыслей

видимо, просто не очень тянет думать.

синхронизация в странной заморской софтине непостижима как ерофеевская икота

почему-то мне кажется

остановите ракеты, выключите свет, заварите чай

всё слишком просто

чтобы думать наоборот

нечеловеческая вера в лучшее

тише ночами, все дела. около 2500 и 4000 км до. отчетливо ощущается пульсация счастья. непримиримо.

все получится

торжественно клянусь дико например

кола как будто уже с бухлом, кольцо на втором ухе застегнулось и это ночью салаты будут бесконечными.

В городе началась зима, а ты так и не перелез в зимнюю обувь. Избегаешь встреч с людьми, чаще бываешь дома, вешаешь новогодние фонарики, хотя уже десятые январские числа жгут кожу своей неумолимой тягой к бегу времени, в который раз утопаешь в бездонной вселенной дядюшки Джорджа. Ах, мистер Лукас, если бы Вы только знали, как иногда спасаете меня, если бы вы только знали.. Там, в глубине всё сидит то самое свербящее чувство, то микроскопическое сверло, зубная боль, комариный писк в сотни раз увеличенный твоим сознанием. По тысяче раз на дню ты достаешь из кармана телефон, чтобы позвонить или написать кому-нибудь, вытащить на свет то, что тебя тревожит, что рвется наружу, что больше не может оставаться гнить там, внутри, но снова и снова, ругаясь на себя, запихиваешь телефон обратно в карман. Потому что понимаешь, что всё это просто глупости. Тешишь себя надеждой однажды перестать зарубаться по мелочам, находишь занятие, которым заболеваешь до фанатизма. Но все это суета. Ведь тебе давно известно, что у людей в этом мире могут быть лишь две проблемы: любовь и смерть. И покуда вторая не разлучит тебя с жизнью, тебе придется смириться с вечным гнётом первой. Ругаешь всех вокруг: Тома Делонга, Мишеля Гондри, Эриха Марию Ремарка, консьержа Татьяну Михайловну, каждое дышащее существо на планете. Но ты ведь понимаешь, что не стоит ругать даже себя? Нет? Оно и понятно - человеку в твоем положении не должно слушать советы или поучения. И это, определенно, к лучшему. К лучшему, потому что ты, наконец, можешь оценить всю глубину и всю непоколебимую стационарность одиночества. Я говорю не о поводе для нытья, которым вечно пользуются подростки и старики, я говорю о способе восприятия моментности. Когда Вильям тихо поет из маленьких динамиков наушников, а ты один за одним пропускаешь автобусы, только бы еще посмотреть на трубы заводов в багрянце полумертвого рассвета, когда ты за весь день не произнес ни слова, а только и делал, что занимался глупыми бытовыми мелочами, подкрепляя всё классикой мирового кинематографа или чем-нибудь более крепким, когда музыка становится спокойнее и тише, когда не умеешь засыпать раньше пяти утра и когда ты готов отдать всё на свете, чтобы до скончания времен жить в этом маленьком обособленном от всего коконе, никого не видеть, а если видеть, то ни с кем не взаимодействовать, быть отшельником в сердце мегаполиса - это и есть настоящее одиночество. Глупо пытаться возразить себе, глупо пытаться себе врать и глупо пытаться не думать о чем-то: все письма имеют адресата, каждый подвиг совершен во имя, песни не пишутся просто так. Здесь не существует границ, нет даже препятствий - ты волен идти туда, куда захочешь и абсолютно неважно то, что тебе не хочется никуда идти. Через пару недель ты уедешь в город Н - город, в котором, как тебе всё еще кажется, тебя нет. Эти моменты социальной активности, стали столь редкими, словно флешбэки, словно старое домашнее видео. Там даже освещение меняется. Но когда ты возвращаешься, всё становится по-прежнему. Как в том апреле, когда весна выплюнула тебя на только что показавшийся асфальт, и ты шел по трамвайным рельсам с капюшоном на голове и четким осознанием того, что ты один в этом городе. И прямо сейчас, несмотря на всё на свете, ты бежишь, бежишь в себя, стремишься остаться наедине с этим городом, гирляндой, приклеенной скотчем к потолку и обширной видеотекой. Может, ты просто боишься? Может быть, ты так ничего и не понял? Ну конечно ты боишься, ты ведь всю жизнь отрицал свое влияние на мир вокруг тебя. Кто-то передумал, кто-то остыл, никто никого не слушает. А ты вроде и пытаешься, силишься сделать что-то просто потому, что хочешь, но не получаешь отдачи. Черт, а ведь ты прав. Отдача - вот смысл. Ты помнишь, как говорил об этом? Конечно, ты помнишь. А теперь последовательное соединение замыкает цепь, и гирлянда мигает, а ты всё так же тонешь в мире из несуществующих ныне кинолент, двух культовых трилогий и, периодически, чая.

—иди на свет-

штиль не бывает на долго

пора бы запомнить и свыкнуться

с непостоянством всего

и еще

ты никогда не будешь спокоен

тут так плотно накурено

что нет ни единого шанса

думать иначе

ухо оттягивает медсталь

спасибо

иногда я думаю купить себе блютуз гарнитуру

чтобы было проще разговаривать с самим собой в общественных местах

в гласности всех истерично скрываемых правд нас держит что-то, что не позволяет сорваться с крючка. Одни называют это совестью, морализмом, другие - стопкраном и ручным тормозом, третьи вообще никак это не называют. Потому что третьих просто нет. Однако, в пучине безысходных кармических недоработок, которые, увы, так часто случаются с нами, есть точка отсчета. Нам ничего не даст понимание первопричины. Таковы уж правила игры.

И иногда кажется, что лучше вообще ничего не иметь, чем наблюдать за возможностью потерять.

слабость

избавление

все посты целенаправленны и адресованы, ты же знаешь

ни грамма социопатии

зависимость

быть сильнее

Было уже совсем темно когда полукартонная коробка автобуса, скрипя всеми суставами и связками довезла меня до моего гетто. Я вылез на конечной и утонул в рыже-розовом, звенящем осенним заморозком углу мира. Здесь даже птицы летают медленнее. Над кроссвордами окон панельных многоэтажек серо-синей рябью были разбросаны облака. Или тучи, никогда не понимал, что есть что. На фоне смольно-синего неба они казались зажившими шрамами на теле изрубцованного небосвода. Рыжие фонари моей осени молча глядели мне вслед. а я, хромая и вдыхая огни моего гетто, направлялся домой. В воздухе звенел хрусталь с оттенком сепии, в голове болтались бесполезные мысли, одна из которых рьяно долбила мне изнутри черепную коробку, а в крошечных динамиках наушников одиноко сидел со своей гитарой Вильям. Что-то, что не давало покоя, стало вдруг казаться совершенной степенью контролируемого, диалектика вечности получила выход в это бледно-рыжее захолустье с неизвестно откуда берущимся оттенком розового.

все всегда случается само собой

никто и никогда не задумывается о мелочах

например, тысячи строк, миллиарды нот о том, что нужно слушать сердце и вырываться из застенков разума и холодного расчета никогда не скажут нам о том, что сердечные

порывы могут идти врозь с моралью

это так непостижимо ужасно и так невыносимо трудно, что с недавних пор я всерьез понял, что не очень понимаю, как жить.

05/09/11

что там у нас еще?

Будь Буддой. В этой осточертелости без названия.

Надейся на паранойю и думай.

живу на кухне.

штатив, камера, тюльпан, вязальные крючки.

поехали.

у меня для тебя новые строки
в исступлении, помешательстве и бреду
я на этот раз уложусь во все сроки
это новые ночи, снова в аду
я горю на дне той бездонной ямы
что зовется кругом каким-то по счету
здесь взрывают бомбы, сжигают храмы
здесь врезаются в здания самолеты
полотном графомании новым утром
я пойму, что на деле не так уж плохо
что я жив, что я снова пока не умер
но я знаю, случается катастрофа
без масштабов, взглядов из телекамер
без последних сводок с места событий
что мой мир на бесконечность мгновения замер
и что снова на кухнях всех общежитий
разрываются шторы на лоскуты
знаменуя неясность вселенских масштабов
здесь срывают плакаты и жгут цветы
мы такие глупые - говорит мама
если что-то и вдруг - в песочницу с головой
без надежды на и усилий против
единицы лишь принимают бой
и коль ты поднялся, то я с тобой
против вечности, холода и подворотен
в этой клетке каждый из нас свободен
а пока до утра я сдаю свой храм
во владение демонов люцифера
в позвоночнике рог, в голове бедлам
но слепая, ползущая на коленях вера
не оставит меня
никогда