закрой глаза и смотри

Все наши боги - подделка

Все наши чувства - заранее спроецированные нами же, импульсы.

Нам больше некуда бежать

Куда бы мы не шли - везде мы же.

Пора просыпаться.

Все любимые люди прекращаются одинаково:
перестают поздравлять с днём рождения;
мы глухонемые, общаемся знаками,
целуем без предупреждения.

все счастливые люди обходятся без посредников,
добровольные пленники волшебства;
мы тугодумы, неловкие собеседники,
с трудом подбираем слова.

все взрослые люди, переболевшие детством,
теперь здоровы, и нажит иммунитет;
мы, слабые дети стихийных бедствий,
честно стояли в очереди за средством,
нам сказали: лекарства нет.

Ксения Желудова

Ты его видел, он худ, улыбчив и чернобров. Кто из нас первый слетит с резьбы, наломает дров? Кто из нас первый проснется мертвым, придет к другому – повесткой, бледен и нарочит? Кто на сонное «я люблю тебя» осечется и замолчит?

Ты его видел, – он худ, графичен, молочно-бел; я летаю над ним, как вздорная Тинкер Белл. Он обнимает меня, заводит за ухо прядь – я одно только «я боюсь тебя потерять».

Бог пока улыбается нам, бессовестным и неистовым; кто первый придет к другому судебным приставом? Слепым воронком, пожилым Хароном, усталым ночным конвоем? Ну что, ребята, кого в этот раз хороним, по чью нынче душу воем?

Костя, мальчики не должны длиться дольше месяца – а то еще жить с ними, ждать, пока перебесятся, растить внутри их неточных клонов, рожать их в муках; печься об этих, потом о новых, потом о внуках. Да, это, пожалуй, правильно и естественно, разве только все ошибаются павильоном – какие внуки могут быть у героев плохого вестерна? Дайте просто служанку – сменить белье нам.

Костя, что с ними делать, когда они начинают виться в тебе, ветвиться; проводочком от микрофона – а ты певица; горной тропкой – а ты все ищешь, как выйти к людям; метастазами – нет, не будем. Давай не будем.

Костя, давай поднимем по паре, тройке, пятерке тысяч – и махнем в Варанаси, как учит мудрый Борис Борисыч. Будем смотреть на индийских кошек, детишек, слизней – там самый воздух дезинфицирует от всех жизней, в том числе и текущей – тут были топи, там будет сад. Пара практикующих Бодхисаттв.

Восстанием невооруженным – уйдем, петляя меж мин и ям; а эти все возвратятся к женам, блядям, наркотикам, сыновьям, и будут дымом давиться кислым, хрипеть, на секретарей крича – а мы-то нет, мы уйдем за смыслом дорогой желтого кирпича.

Ведь смысл не в том, чтоб найти плечо, хоть чье-то, как мы у Бога клянчим; съедать за каждым бизнес-ланчем солянку или суп-харчо, ковать покуда горячо и отвечать «не ваше дело» на вражеское «ну ты чо». Он в том, чтоб ночью, задрав башку – Вселенную проницать, вверх на сотню галактик, дальше веков на дцать. Он в том, чтобы все звучало и шло тобой, и Бог дышал тебе в ухо, явственно, как прибой. В том, что каждый из нас запальчив, и автономен, и только сам – но священный огонь ходит между этих вот самых пальцев, едва проводишь ему по шее и волосам.

7-8 сентября 2007 года.

Вера Полозкова

(Она прекрасна)

"Вы можете спросить "А какого черта человек должен был лезть из кожи, чтобы достичь высшего уровня сознания". Поистине, это главный вопрос, и ответить на него нелегко. Вместо ответа я могу предложить только свою веру я верю, что по прошествии тысяч и миллионов лет кто-то должен был осознать, что этот чудесный мир океанов и гор, солнц и лун, галактик и облачностей, растений и животных, действительно существует. Как-то раз, будучи в Восточной Африке, я забрался на небольшую горку и наблюдал оттуда, как на равнине в беззвучном спокойствии огромные стада диких животных паслись так же, как они это делали с незапамятных времен, которых коснулось только легкое дыхание первобытного мира. Тогда я чувствовал себя первым человеком, первым существом, которое осознало все это. Весь мир вокруг меня находился в своем первобытном состоянии; он не знал, что он существует. И тогда, в тот самый момент, когда я осознал этот мир, он стал существовать, если бы этот момент не наступил, этого бы никогда не произошло. Вся Природа стремилась к этому и добилась своего в человеке. Мир увеличивается ровно настолько, насколько мы продвигаемся вперед по пути осознания"

Юнг "Сборник Сочинений"

Сегодня наконец исполнила так давно задуманный "план"))

Устроилась в парке с ноутом и писала курсач под музыку в наушниках. Было хорошо - куча зелени вокруг, детки, летающий тополиный пух в солнечных столпах разогретого воздуха..) и… Юнг, куда же без него: Р - накопипэйстила дорый кусок курсовой, теперь даже кажется, немного начинаю понимать суть происходящего)) (тобишь, о чем пишут умные книги)

Еще случайно попала на фестиваль ломографии, - очень круто! Присутствует там конечно нечто "хипстерское", но в целом всё очень приятно.

Ломография — вид плёночной фотографии, который ставит своей целью запечатлеть на снимках жизнь во всех её проявлениях такой, как она есть.

Для этой цели изначально использовался автоматический компактный фотоаппарат Ленинградским оптико-механическим объединением « ЛОМО Компакт Автомат » (« LOMO LCA » ;), откуда и произошло название. Поддерживается и развивается международным Ломографическим сообществом со штаб-квартирой в Вене. Ломография подразумевает запечатление момента без оглядки на традиционные критерии качества документальной фотографии, как то: резкость, правдоподобная цветопередача, равномерная плотность кадра. Это следствие как доступности и простоты устройства большинства ломографических аппаратов, так и зачастую малой фотографической грамотности части ломографов. Из-за этого некоторыми фотографами и фотолюбителями понятие ломографии истолковывается неверно как некие размытые низкокачественные любительские фотографии. На выставках ломографические снимки мозаично группируются в ломо-стены, при этом художественную ценность имеет не только каждый отдельный кадр, но и их совокупность, на которых может быть изображено всё, что угодно. Целью ломографии явлизучение яется и документирование поверхности Земли путём ломографирования моментов её жизни.

..Димочка и Алёнушка устроили барабанный джем-сейшн прямо посреди выставочного зала, вокруг столпились юные фотографы и общелкали нас с ног до головы)) я благородно решила удалиться, оставив всю "славу" настоящим героям, и отправилась дальше разглядывать разноцветные коллажи из фотографий.

(Запомнилось очень милое дитё, годовалый малыш, который вскарабкался на показанную ему дарбуку, как на стул, и весело болтал ногами: Р)

It’s hard to live on Earth, be such small on it.. if you remember how it was THERE, when you were so great..

Выхожу утром на балкон, и вижу голубя, сидящего на парапете, с веточкой в клюве) он нагло садится на пол балкона и уверенно шагает под кресло))

заглядываю, и вижу там гнездо! набравшись решительности, и решив дать понять голубю что это мой балкон и мое кресло, я выбрасываю гнездо.

На следующее утро, я обнаруживаю на том же месте новое гнёздышко и яйцо в нём!!

По-началу, я не решаюсь к нему подходить близко, и даже не выхожу на балкон.

Вот, сегодня храбро распахнув дверь и спугнув голубку-маму, я заглядываю под всё то же кресло, и… вижу там уже два яйца..)))

Теперь мы с птицей делим балкон: она меня будит по утрам своим квочичьим курлыканьем, а я не беспокою её до тех пор, пока могу)

раз-два за день выхожу покурить, предварительно стуча в стекло, чтобы та успела смотаться :)

П.С. голубь-папа переодически прилетает, иногда с палочками в клюве, и довивает голубиный дом))

Безумно скучаю. По ком-то..

Ничего не знаю. У меня есть только это чувство – теплое, даже немного горячее, почти оранжевое, лучистое … живое, с пением птиц и запахом ветра, дующего откуда-то с реки…

Объятия. Меня окутывают чьи-то объятия, почти всегда сейчас.

Как-будто лучи солнца обнимают меня, потоки ветра ласкают мои волосы и кожу.

Воздух матовых оттенков. Как-будто я не дышу, я смотрю красивые картинки, в 3d.

Нет желаний. Нет волнений.

Это не сон?

Я – глаза, порыв ветра, высь.

The Rasmus, Heavy

They built you a cage of diamonds and gold
most beautiful place for you to grow old
They brought you the moon and served you the lie
and all that you wanted was freedom to fly
It's heavy
but you are not the only one
who's tired of giving
afraid of the oblivion
Could it be that your curse is a bliss?
But the crown on your head never felt this heavy
Harness your rage, take a leap of faith
to claim back you soul before it's too late
Show them no fear, sing them goodbye
Leave all but your heart and you're free to fly
It's heavy
but you are not the only one
who's tired of giving
afraid of the oblivion
Could it be that your curse is a bliss?
But the weight of the wolrd never felt this heavy
Take the evident leap of faith
Don't you be afraid
It's heavy
but you are not the only one
who's tired of giving
afraid of the oblivion
Could it be that your curse is a bliss?
But the cross that you bear never felt this heavy
You are not the only one
who's tired of living
afraid of the oblivion
Cause the crown on your head, the smile that you wear
the cross that you bear never felt this heavy
The crown on your head never felt this
heavy

Студия La La La Human Steps: фильм "Amelia"

Режиссер: Эдуард Лок

Композитор: Дэвид Ланг (David Lang). Стихи: Лу Рид (Lou Reed). Блестящая операторская работа Андрэ Турпина (Andre Turpin). Критики называют Эдуарда Лока хореографом XXI века, а его коллектив - ослепительно-виртуозным. Свет, звук, компьютерные технологии, видеопроекция в постановках Лока столь же значимы, как и пуанты. Смысл «Амелии» — в движении. Потрясающая виртуозность, бешеные ритмы, темпы, и… пуанты, трактованные совершенно неклассично, - главные отличительные качества спектакля "Амелия" труппы La La La Human Steps. (2DVD)

Имитировать технику Лока невозможно, поэтому эпигонов у него нет: скорость движений его танцовщиков кажется совершенно нечеловеческой — будто пленку нормального балета прокручивают с учетверенной скоростью. Ноги артистов двигаются быстрее рук глухонемых, руки порхают вокруг тела и лица, совершая тысячи крошечных операций; балерины, ни на миг не сходя с пальцев, вибрируют пуантами, будто поражены тиком; партнеры крутят своих дам в обе стороны со скоростью неандертальцев, добывающих огонь. И самое удивительное: если разложить на элементы всю эту авангардную свистопляску, в ней можно опознать элементы обычного классического экзерсиса. Только примененного по иным законам: не на раскрытие амплитуды движений, а на ее сжатие — так, что вся энергия какого-нибудь 30-секундного па, спрессованного здесь до 3 секунд, выстреливает электрическим разрядом; их непрерывность и составляет почти непереносимое обаяние хореографии Лока.

В этой работе Édouard Lock продолжает исследовать точечную технику, используя сложность, расширенные переплетающиеся соло, сложное партнерство последовательностей и играет на скорости и крайностях и частичной изоляции движений используя освещение.
Оригинальное музыкальное сопровождение написал David Lang для скрипки, виолончели, фортепьяно, и голоса, в комбинации с лирикой из пяти самых известных работ Lou Reed, созданных в 60-ых для Velvet Underground.

именно такой, с цветущими вишнями, с теплым дыханием засыпающего солнца по вечерам, с замечательными утрами, и восхитительными закатами, с попутными, и теми, что нежно треплют загривок, ветрами…

именно такой тебя я ждала

привет.

Ray Bradbury

All Summer in a Day

1959

— Готовы?

— Да!

— Уже?

— Скоро!

— А ученые верно знают? Это правда будет сегодня?

— Смотри, смотри, сам видишь!

Теснясь, точно цветы и сорные травы в саду, все вперемешку, дети старались выглянуть наружу - где там запрятано солнце? Лил дождь. Он лил не переставая семь лет подряд; тысячи и тысячи дней, с утра до ночи, без передышки дождь лил, шумел, барабанил, звенел хрустальными брызгами, низвергался сплошными потоками, так что кругом ходили волны, заливая островки суши. Ливнями повалило тысячи лесов, и тысячи раз они вырастали вновь и снова падали под тяжестью вод. Так навеки повелось здесь, на Венере, а в классе было полно детей, чьи отцы и матери прилетели застраивать и обживать эту дикую дождливую планету.

— Перестает! Перестает!

— Да, да!

Марго стояла в стороне от них, от всех этих ребят, которые только и знали, что вечный дождь, дождь, дождь. Им всем было по девять лет, и если выдался семь лет назад такой день, когда солнце все-таки выглянуло, показалось на час изумленному миру, они этого не помнили. Иногда по ночам Марго слышала, как они ворочаются, вспоминая, и знала: во сне они видят и вспоминают золото, яркий желтый карандаш, монету - такую большую, что можно купить целый мир. Она знала, им чудится, будто они помнят тепло, когда вспыхивает лицо и все тело - руки, ноги, дрожащие пальцы. А потом они просыпаются - и опять барабанит дождь, без конца сыплются звонкие прозрачные бусы на крышу, на дорожку, на сад и лес, и сны разлетаются как дым.

Накануне они весь день читали в классе про солнце. Какое оно желтое, совсем как лимон, и какое жаркое. И писали про него маленькие рассказы и стихи.

Мне кажется, солнце - это цветок,
Цветет оно только один часок.

Такие стихи сочинила Марго и негромко прочитала их перед притихшим классом. А за окнами лил дождь.

— Ну, ты это не сама сочинила! - крикнул один мальчик.

— Нет, сама, - сказала Марго, - Сама.

— Уильям! - остановила мальчика учительница.

Но то было вчера. А сейчас дождь утихал, и дети теснились к большим окнам с толстыми стеклами.

— Где же учительница?

— Сейчас придет.

— Скорей бы, а то мы все пропустим!

Они вертелись на одном месте, точно пестрая беспокойная карусель. Марго одна стояла поодаль. Она была слабенькая, и казалось, когда-то давно она заблудилась и долго-долго бродила под дождем, и дождь смыл с нее все краски: голубые глаза, розовые губы, рыжие волосы - все вылиняло. Она была точно старая поблекшая фотография, которую вынули из забытого альбома, и все молчала, а если и случалось ей заговорить, голос ее шелестел еле слышно. Сейчас она одиноко стояла в сторонке и смотрела на дождь, на шумный мокрый мир за толстым стеклом.

— Ты-то чего смотришь? - сказал Уильям. Марго молчала.

— Отвечай, когда тебя спрашивают!

Уильям толкнул ее. Но она не пошевелилась; покачнулась - и только. Все ее сторонятся, даже и не смотрят на нее. Вот и сейчас бросили ее одну. Потому что она не хочет играть с ними в гулких туннелях того города-подвала. Если кто-нибудь осалит ее и кинется бежать, она только с недоумением поглядит вслед, но догонять не станет. И когда они всем классом поют песни о том, как хорошо жить на свете и как весело играть в разные игры, она еле шевелит губами. Только когда поют про солнце, про лето, она тоже тихонько подпевает, глядя в заплаканные окна.

Ну а самое большое ее преступление, конечно, в том, что она прилетела сюда с Земли всего лишь пять лет назад, и она помнит солнце, помнит, какое оно, солнце, и какое небо она видела в Огайо, когда ей было четыре года. А они - они всю жизнь живут на Венере; когда здесь в последний раз светило солнце, им было только по два года, и они давно уже забыли, какое оно, и какого цвета, и как жарко греет. А Марго помнит.

— Оно большое, как медяк, - сказала она однажды и зажмурилась.

— Неправда! - закричали ребята.

— Оно - как огонь в очаге, - сказала Марго.

— Врешь, врешь, ты не помнишь! - кричали ей.

Но она помнила и, тихо отойдя в сторону, стала смотреть в окно, по которому сбегали струи дождя. А один раз, месяц назад, когда всех повели в душевую, она ни за что не хотела стать под душ и, прикрывая макушку, зажимая уши ладонями, кричала - пускай вода не льется на голову! И после того у нее появилось странное, смутное чувство: она не такая, как все. И другие дети тоже это чувствовали и сторонились ее.

Говорили, что на будущий год отец с матерью отвезут ее назад на Землю - это обойдется им во много тысяч долларов, но иначе она, видимо, зачахнет. И вот за все эти грехи, большие и малые, в классе ее невзлюбили. Противная эта Марго, противно, что она такая бледная немочь, и такая худющая, и вечно молчит и ждет чего-то, и, наверно, улетит на Землю…

— Убирайся! - Уильям опять ее толкнул. - Чего ты еще ждешь?

Тут она впервые обернулась и посмотрела на него. И по глазам было видно, чего она ждет. Мальчишка взбеленился.

— Нечего тебе здесь торчать! - закричал он. - Не дождешься, ничего не будет! Марго беззвучно пошевелила губами.

— Ничего не будет! - кричал Уильям. - Это просто для смеха, мы тебя разыграли. Он обернулся к остальным. - Ведь сегодня ничего не будет, верно?

Все поглядели на него с недоумением, а потом поняли, и засмеялись, и покачали головами: верно, ничего не будет!

— Но ведь… - Марго смотрела беспомощно. - Ведь сегодня тот самый день, - прошептала она. - Ученые предсказывали, они говорят, они ведь знают… Солнце…

— Разыграли, разыграли! - сказал Уильям и вдруг схватил ее.

— Эй, ребята, давайте запрем ее в чулан, пока учительницы нет!

— Не надо, - сказала Марго и попятилась.

Все кинулись к ней, схватили и поволокли, - она отбивалась, потом просила, потом заплакала, но ее притащили по туннелю в дальнюю комнату, втолкнули в чулан и заперли дверь на засов. Дверь тряслась: Марго колотила в нее кулаками и кидалась на нее всем телом. Приглушенно доносились крики. Ребята постояли, послушали, а потом улыбнулись и пошли прочь - и как раз вовремя: в конце туннеля показалась учительница.

— Готовы, дети? - она поглядела на часы.

— Да! - отозвались ребята.

— Все здесь?

— Да!

Дождь стихал. Они столпились у огромной массивной двери. Дождь перестал. Как будто посреди кинофильма про лавины, ураганы, смерчи, извержения вулканов что-то случилось со звуком, аппарат испортился, - шум стал глуше, а потом и вовсе оборвался, смолкли удары, грохот, раскаты грома… А потом кто-то выдернул пленку и на место ее вставил спокойный диапозитив - мирную тропическую картинку. Все замерло - не вздохнет, не шелохнется. Такая настала огромная, неправдоподобная тишина, будто вам заткнули уши или вы совсем оглохли. Дети недоверчиво подносили руки к ушам. Толпа распалась, каждый стоял сам по себе. Дверь отошла в сторону, и на них пахнуло свежестью мира, замершего в ожидании.

И солнце явилось. Оно пламенело, яркое, как бронза, и оно было очень большое. А небо вокруг сверкало, точно ярко-голубая черепица. И джунгли так и пылали в солнечных лучах, и дети, очнувшись, с криком выбежали в весну.

— Только не убегайте далеко! - крикнула вдогонку учительница. - Помните, у вас всего два часа. Не то вы не успеете укрыться!

Но они уже не слышали, они бегали и запрокидывали голову, и солнце гладило их по щекам, точно теплым утюгом; они скинули куртки, и солнце жгло их голые руки.

— Это получше наших искусственных солнц, верно?

— Ясно, лучше!

Они уже не бегали, а стояли посреди джунглей, что сплошь покрывали Венеру и росли, росли бурно, непрестанно, прямо на глазах. Джунгли были точно стая осьминогов, к небу пучками тянулись гигантские щупальца мясистых ветвей, раскачивались, мгновенно покрывались цветами - ведь весна здесь такая короткая. Они были серые, как пепел, как резина, эти заросли, оттого что долгие годы они не видели солнца. Они были цвета камней, и цвета сыра, и цвета чернил, и были здесь растения цвета луны.

Ребята со смехом кидались на сплошную поросль, точно на живой упругий матрац, который вздыхал под ними, и скрипел, и пружинил. Они носились меж деревьев, скользили и падали, толкались, играли в прятки и в салки, но главное - опять и опять, жмурясь, глядели на солнце, пока не потекут слезы, и тянули руки к золотому сиянию и к невиданной синеве, и вдыхали эту удивительную свежесть, и слушали, слушали тишину, что обнимала их словно море, блаженно спокойное, беззвучное и недвижное. Они на все смотрели и всем наслаждались. А потом, будто зверьки, вырвавшиеся из глубоких нор, снова неистово бегали кругом, бегали и кричали. Целый час бегали и никак не могли угомониться. И вдруг… Посреди веселой беготни одна девочка громко, жалобно закричала. Все остановились. Девочка протянула руку ладонью кверху.

— Смотрите, сказала она и вздрогнула. - Ой, смотрите!

Все медленно подошли поближе. На раскрытой ладони, по самой середке, лежала большая круглая дождевая капля. Девочка посмотрела на нее и заплакала. Дети молча посмотрели на небо.

— О-о…

Редкие холодные капли упали на нос, на щеки, на губы. Солнце затянула туманная дымка. Подул холодный ветер. Ребята повернулись и пошли к своему дому-подвалу, руки их вяло повисли, они больше не улыбались.

Загремел гром, и дети в испуге, толкая друг дружку, бросились бежать, словно листья, гонимые ураганом. Блеснула молния - за десять миль от них, потом за пять, в миле, в полумиле. И небо почернело, будто разом настала непроглядная ночь. Минуту они постояли на пороге глубинного убежища, а потом дождь полил вовсю. Тогда дверь закрыли, и все стояли и слушали, как с оглушительным шумом рушатся с неба тонны, потоки воды - без просвета, без конца.

— И так опять будет целых семь лет?

— Да. Семь лет. И вдруг кто-то вскрикнул:

— А Марго?

— Что?

— Мы ведь ее заперли, она так и сидит в чулане.

— Марго…

Они застыли, будто ноги у них примерзли к полу. Переглянулись и отвели взгляды. Посмотрели за окно - там лил дождь, лил упрямо, неустанно. Они не смели посмотреть друг другу в глаза. Лица у всех стали серьезные, бледные. Все потупились, кто разглядывал свои руки, кто уставился в пол.

— Марго…

Наконец одна девочка сказала:

— Ну что же мы?…

Никто не шелохнулся.

— Пойдем… - прошептала девочка.

Под холодный шум дождя они медленно прошли по коридору. Под рев бури и раскаты грома перешагнули порог и вошли в ту дальнюю комнату, яростные синие молнии озаряли их лица. Медленно подошли они к чулану и стали у двери.

За дверью было тихо. Медленно, медленно они отодвинули засов и выпустили Марго.

Неужели не я,
Освещенный тремя фонарями,
Сколько лет в темноте
По осколкам бежал пустырями,
И сиянье небес
У подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь
Навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
Безымянный, прекрасный,
Всесильный,
Над отчизной горит,
Разливается свет темно-синий,
И в глазах у борзых шелестят
Фонари по цветочку,
Кто-то вечно идет возле новых
Домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
У своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
По земле проходить безтревожно.
Невозможно отстать. Обгонять –
Только это возможно.

Поздравляю себя
С этой ранней находкой, с тобою,
Поздравляю себя
С удивительно горькой судьбою,
С этим небом в прекрасных осинах,
С описаньем утрат за безмолвной
Толпой магазинов.

Слава Богу, чужой
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать,
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь
Оттого, что ни с кем не расстался,
Слава Богу, что я на земле
Без отчизны остался.

Не жилец этих мест,
Не мертвец,
А какой-то посредник,
Совершенно один
Ты кричишь о себе напоследок:
Никого не узнал,
Обознался, забыл, обманулся,
Слава Богу, зима. Значит, я
Никуда не вернулся.

Иосиф Бродский

Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

Иосиф Бродский

Христиания (Свободный город Христиания, Вольный город Христиания) — частично самоуправляемое, неофициальное «государство внутри государства», расположившееся в районе Христиансхавн Копенгагена, датской столицы. Христиания, вопреки противникам среди датских властей, имеет особый полулегальный статус в Дании и частичную независимость.

Христиания представляет собой квартал Копенгагена, в который ведут лишь два входа, на которых лежат большие камни, неоднократно убиравшиеся правительством, но возвращавшиеся на место жителями Христиании.

Постоянное население ок. 1000 человек, есть гостиницы, рестораны, кафе, магазины, средняя школа.[1] В Христиании находятся несколько водоёмов.

Жители Христиании соблюдают собственные законы, независимые от законов Дании. Среди них: запреты на автомобили, воровство, тяжёлые наркотики, огнестрельное оружие и бронежилеты.

Главной улицей является Пушер-стрит (англ. Pusher Street). На ней идёт торговля лёгкими наркотиками и запрещена фотосъёмка.

Ориентир, по которому можно найти Христианию — высокая башня с винтообразной лестницей, хорошо заметная из морского порта.

В феврале 2011 года Верховный суд в Дании принял решение по кварталу сквоттеров Христиания, позволяющее всех выселить. Согласно вынесенному в пятницу приговору, они не имеют прав на занимаемую ими в настоящее время территорию, которая принадлежит государству.