follow the white rabbit

Нет, не ножа

Бритвы

Которая лежит передо мной на краю ванной. Каждый раз я смотрю на него, и вспоминаю

Откуда шрам, который я получила, когда в спешке брила ноги однажды у тебя дома

Я пыталась забить его татуировкой у нашего общего бывшего однокурсника. Но он кровоточит. Каждый раз, когда я задеваю его. Снова и снова. А задеваю его и делаю свежим из-за этого я почти каждый раз

Смотрю на себя в зеркало, как на том кадре на пленку, где ты стоишь позади меня и смотришь. Себе в глаза. Которые теперь навсегда закрыты

Я смотрю на себя. Сгоревшие щеки от долгого прощания на церемонии твоего захоронения. Как же сложно прощаться, когда тебе уже никто не ответит, никогда. Ты был еще слишком ты. Был еще слишком молод и так же любим

Я смотрю на себя. И больше не вижу тебя рядом, но чувствую. Тебе должно бы ь хорошо сейчас. Это я точно знаю

И я храню и буду только то, как ты улыбался. Смеялся. И я счастлива, что помню эту улыбку не только я

— Удобно жить, притворяясь, что ничего не происходит. Не признавая, что во всех своих бедах ты виноват сам.

— Порой груз винт слишком тяжёл для одного человека…

— Родители должны любить детей безоговорочно, но ставят больше условий, чем чужие.

— Создать бы семью, где не ставят условий.. зетс вот ай вонт

Один. Глаза цвета воды в Крыму. И правда один такой, первый. Выбери того, кто мог бы быть с тобой в этом путешествии. Бумажный маленький кораблик на бутылке 0,7 настойки из почти 70 трав. Такой вкусный и обжигающий. И в голове заучит только твоё имя. «Я выбираю его сестру», какая наивная ложь, ведь все за этим столом знают, где истина. Но я продолжаю играть свою роль. Глупый котёнок.

Два. Разве можно влюбиться дважды?

Дважды. Ты бережно высыпаешь из маленького, но так громко шуршащего пакетика белый снег, и. Чертишь. Ведь для этого ты выбрала архитектуру, любимое кропотливое черчение, ради карты в руках и изящной дороги на потухшем экране ни в чем не виноватого айфона. Так похоже. Спустя сотни таких полос, перерывов, запретов. Вы снова здесь, наедине. Ты, такая чистая малышка и решительность. Страх.

Это так похоже.

На первую любовь.

На первый стимулятор в твоём организме. Ты вновь ощущаешь это, но уже не так, совсем не так. Это никогда не будет как 1.

«Ты можешь быть с другими, можешь думать, что любишь. Чувствуешь это..? Ты готова к чему-то новому, потому что это все уже давно в прошлом. Но это никогда не будет как она. Первая. Я люблю тебя. Я все ещё люблю тебя. Лер, послушай. Перестань. Эй, ну ты чего.. Почему тебе все ещё больно?»

Низкий потолок, голые стены под андеграунд. Бесполезная игра с одним шариком на четверых. Носочки розовых nb на первой ступеньке лестницы слева. Я вижу. Ты слышишь. Два огромных голубых океана впиваются мне в самое. Не смотри, только не смотри в ответ. Удержись, ну же. Будь сильнее, о да. Грубые руки хватают за лицо, малыш. Зачем ты так? Так со мной и так нежно с ней в объятиях. Что со мной не так? Я всегда была не самая лучшая, не самая красивая, умная, добрая, веселая. Да что угодно, блять.

Бред. Это все был просто бред. Круглый дом, только мы вдвоём дома. Ты как будто пытаешься раствориться в каждом прикосновении ко мне. Столько моей злости. Бешенство. Как же это все надоело. Тогда. И сейчас? Мне тоже надоест, очень скоро, я чувствую это так громко. И я добилась своего, ты больше никогда не будешь таким со мной. Один. Всегда один. Девочка два даст мне все с лихвой, но. Я всегда хочу обратно.

иду за тобой

ты.. ты помнишь? машина, папа, и мы держимся за руки под трек, в котором «лучше бы не было слов», ты улыбаешься, я плачу от счастья. мы едем домой.

«Теперь я понимаю, что ты чувствуешь, когда я обнимаю её.

Не. Трогай. Меня.»

спасибо

Джек. Я твое разбитое сердце, не иначе. Звон внутри черепной коробки, а ведь может там и правда, только пустота? Никак не убежать, снег, дорога, сердце вырывается, хочется бежать только ради.. Ради того, чтобы сбежать. Ночь, тьма, сознание уже не видит границ, тонкие доски во льду под ногами, мост, за спиной пустота и дорога. Рядом ты, словной сторожевой пес, так пытаешься уберечь свое сокровище. Но это не так, в моем сундуке одна кровь от прошедших битв. Как бы тебе не понравилось это сравнение, но. Псы самые преданные и верные, друзья, любят, верят, ждут и дожидаются. Прошу, не жди. Хочется разрезать глотку самым острым лезвием ножа, лишь бы не повторять, лишь бы не ранить. Не говорить никому никогда плохих слов. Тяжело продолжать, разве правда, нет ничего невозможного? Кажется, никогда не разберу этот хлам внутри. Предательства, от других\от себя, крахи надежд, апатия, потери любимых, потери себя.

Горячие соленые капли оставляют след из ямочек на снегу, режет насквозь. Как же можно, быть не мазохистом совсем, но мучить себя беспрестанно. Надеяться, верить, мечтать. Бежать навстречу страху, крепко сжимая руками в груди истину. И идти. И идти, снова ночью, в компании себя и родного, любимого, единственного чувства, ненужности. Где золотая серединой, о которой столько чешут, она есть вообще, ребята, дорогие мои? Да вы лжете, все как один. И мне и себе, да? Нет, это всего лишь крышеснос, успокойся.. И лучше не говори больше сама с собой.

Не надо верить, не надо лгать. Заставить себя враз любить и забыть. Когда все так тесно. Как бутон, распускаясь, дает все новые лепестки и нет конца. Один край, и все следом за ним, как один связаны одним началом. Наполняться всеми, кто был, кто будет, кого еще не знаешь, но чувствуешь. Уже. Раньше, сейчас, и потом. Непрерывность процесса заставляет лишь.. Пожалуйста, на паузу, хоть секунду.

Сравнять все под одно, не ненавидеть больше, отпустить, принять новое. Осознать. Не могу. Не хочу. Не жестокого мира над головой, не бывает. Нет, это слишком тяжело для меня. Слышать от всех, знающих, хоть не много слова о выдержке и силе. Смотреть на это восхищение. Да. Да. Да

Блять. Да как же. Как же сука больно. Не переварить все это одним комом, и не разгрести.

Друг мой. Йети. Как же прав иногда: не жить, а доживать. И не перестать вставать каждый день под этот страшный девиз. Заклинило, стрелки на путях отказали. Не свернуть, остается только мчаться.. Куда. Не любить того, кого когда-то боготворил. Любить того, кого должен ненавидеть.

И снова по спирали вначало, к загадке, связавшей с забытым.

По одной колее навстречу друг другу движутся два поезда. Они не могут ни затормозить, ни свернуть. Так почему они не встретятся?

Не судьба.

Да. Не судьба. Черт. Судьба, послать бы тебя нахуй.

На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.

Ей все бластился в колючем дыме выстрел,
Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь.

Как желна, над нею мгла металась,
Мокрый вечер липок был и ал.
Голова тревожно подымалась,
И язык на ране застывал.

Желтый хвост упал в метель пожаром,
На губах - как прелая морковь…
Пахло инеем и глиняным угаром,
А в ощур сочилась тихо кровь.

Лисица. Сергей Есенин. 1916

Отрывок из книги Виктора Пелевина
" Священная книга оборотня":

– Ясно ли вам, что страдание и есть та материя, из которой создан мир?
– Почему?
– Вы знаете историю про барона Мюнхгаузена, который поднял себя за волосы из болота?
– Знаю, – сказал шофер. – В кино даже видел.
– Реальность этого мира имеет под собой похожие основания. Только надо представить себе, что Мюнхгаузен висит в полной пустоте, изо всех сил сжимая себя за яйца, и кричит от невыносимой боли. С одной стороны, его вроде бы жалко. С другой стороны, пикантность его положения в том, что стоит ему отпустить свои яйца, и он сразу же исчезнет, ибо по своей природе он есть просто сосуд боли с седой косичкой, и если исчезнет боль, исчезнет он сам.
– И что же твой Мюнхгаузен, боится отпустить свои яйца?
– Я же говорю, тогда он исчезнет.
– Так, может, лучше ему исчезнуть? На фиг нужна такая жизнь?
– Верное замечание. Именно поэтому и существует общественный договор.
– Общественный договор? Какой общественный договор?
– Каждый отдельный Мюнхгаузен может решиться отпустить свои яйца, но… <…>
– Что «но»? – спросил шофер.
– Но когда шесть миллиардов Мюнхгаузенов крест-накрест держат за яйца друг друга, миру ничего не угрожает.
– Почему?
– Да очень просто. Сам себя Мюнхгаузен может и отпустить, как вы правильно заметили. Но чем больней ему сделает кто-то другой, тем больнее он сделает тем двум, кого держит сам. И так шесть миллиардов раз. Понимаете?
– Тьфу ты, – сплюнул он, – такое только баба придумать может.
– И снова с вами не соглашусь, – сказала я. – Это предельно мужская картина мироздания. Я бы даже сказала, шовинистическая. Женщине просто нет в ней места.
– Почему?
– Потому что у женщины нет яиц.

______________________________________________

я сегодня ее начала читать и могу сказать, что это одна из самых странных, нет, даже скорее самых своеобразных книг, которые когда-либо мне попадались.

главное - не оторваться, что редко бывает.