Shit happens

Давным -давно, не на той земле, где мы сейчас живём, жили две сестры – Похоть и Любовь.

Любовь была не очень общительной, у неё был лишь один друг – Горе. Она была нежной и прекрасной, но редко выходила из дома из-за наставлений своей тётушки – Робости, поэтому мало кто мог знать и видеть любовь, а те, кто хоть раз её увидел - никогда её не забывали. Те, кто её знал – тянулись к ней и прониклись к Любви самыми нежными чувствами, а те, кому она была неведома - строили Любви и распускали о ней грязные слухи. И когда Любовь узнала, что о ней говорят за стенами её дома, она огорчилась, а вслед за огорчением пришло и недоверие. С тех пор Любовь перестала выходить из своего дома, с ней остались лишь те, кто по-настоящему дорожил ею: Безумие, Горе, Нежность и Скорбь; и лишь с ними соглашалась Любовь выходить из дома, и только они помогали ей, когда все остальные от Любви отвернулись.

Такой была любовь.

Сестра её – Похоть, общалась со многими и многим она нравилась. Она могла сразу же вскружить голову любому, умела угадывать чужие желания ведь, чаще всего, она сама была тем, чего они желали. У похоти была подруга – Грязь, она всегда оставалась там, откуда Похоть уже ушла, ибо была крайне медлительной и Похоть уходила, не дождавшись её. Были те, кто страстно желал Похоть и отдавал ей всё, без остатка; она была тем, кого они всегда хотели видеть рядом, но Похоть ни с кем не оставалась. Были и те, кто её, Похоть, ненавидел и презирал, но у Похоти не было гордости и ей было наплевать на это.

Такой была Похоть.

Но, всё же, Похоть и Любовь были сёстрами, от того и походили друг на друга как цветок и его отражение на водной глади. Редко кто с первого взгляда мог отличить Любовь от Похоти и Похоть от Любви. И по сей день не многие могут отличить одно от другого. Их могут отличить друг от друга только те, кто сполна ощутил чувства друзей любви: лишь те, кто без остатка отдались безумию, могут видеть в них отличия, ведь Любовь спасла Безумие от смерти. Лишь те, кому пришлось пустить горе в своё сердце смогут отличит истинную Любовь от всего другого, ведь Горе никогда не оставляло Любовь. Лишь те, кто глотал слёзы от скорби, смогут отличить сестёр друг от друга, но будет поздно, ведь Скорбь и Смерть всегда идут рука об руку.

Она не была красивой. Даже симпатичной не была. В её лице были какие-то неопределённо красивые черты, которые никак не сочетались друг с другом: у неё были красивые, густые тёмно-русые волосы, и у неё была стрижка, которая ей не шла; у неё были большие карие глаза, но из-за широкого носа между ними они казались косыми, у неё были от природы маленькие, пухлые, яркие губы, но на её широком лице они казались слишком маленькими; у неё не было видно скул и поэтому лицо казалось ещё шире. Её тело было так же некрасиво: короткая шея, державшая её большую голову, переходила в плечи, покрытые огромным количеством угрей, и это было ужасно; талия была не такой уж тонкой, какой казалась, а казалось так из-за того, что рёбра были широкими, грудь маленькой, а тазобедренные кости были уже чем надо; бёдра были плоскими с внешней стороны и выпуклыми с внутренней, поэтому создавалось впечатление, что её ноги были кривыми (хотя, впрочем, так оно и было); стопы, кА и ладони, у неё были слишком большими, для девушки. Она была не только настоящей уродиной, но и не сказать, что умной.

Он не был популярным, не был красавцем, и характер его оставлял желать лучшего. У него были грязно-коричневые волосы, лежащие на плечах сальными волнами, у него были серые глаза и узкий прямой нос, губы вечно сжаты в тонкую полоску, брови подняты вверх у переносицы (знаете, обычно так делают, когда удивляются), подбородок опущен, плечи ссутулены, руки словно гигантские пауки (не в смысле мохнатые) – маленькие ладони и длинные пальцы, а ступни маленькие, размера 38, не больше; строением тела он был похож на десятилетнюю девочку, только крупнее и нескладней. Он был туповатым, но не самым тупым в компании…компании, состоящей из него и его второй личности.

Это не было любовью. Они даже не нравились друг другу, хотя, безусловно, друг друга стояли. Её воротило от одного взгляда на него, но когда он трогал её у неё по коже пробегали мурашки, и она закрывала глаза. У него вставал на неё, когда она проводила рукой по его грязным волосам, хотя, в общем-то, этот жест ему не особо нравился.

То, чем они занимались, оставаясь наедине в его комнате или в спальне её родителей, где стояла большая кровать, нельзя было назвать ни занятием любовью, ни сексом, ни даже трахом. Вообще никак нельзя было назвать, ведь не было ни чувств, ни удовольствия или чего-то подобного. Им обоим не нравилось, но они продолжали делать это, хотя даже не встречались.

Так зачем они делали это?