Чайкой сквозь

"Если вам хочется по-настоящему расстроить родителей, но у вас не хватает смелости заделаться гомосексуалистом, вы всегда можете стать человеком искусства."

Курт Воннегут, "Времетресение"

"Помню, когда я был маленьким, то рассказывал всем, что в прошлой жизни был Хуаной Инес де ла Круз и жил в Мексике, где сцены убийств – обыденное явление. На нашей улице в Мехико соседи боролись с невидимыми завоевателями, гигантские муравьи атаковали стариков, а горилла, размером с карлика, нападала на женщин. Хаос, призраки, трупы."

"Никакой симпатии к дьяволу; помни это. Купи билет, отправляйся в дорогу… и если она окажется более суровой, нежели ты предполагал, ладно… можешь списать ее на вынужденное расширение сознания: включился, охуел, получил пизды. Все это есть в Библии Кизи… Отдаленная сторона реальности."

Хантер С. Томпсон, "Страх и отвращение в Лас-Вегасе"

"В голове пусто; абсолютное ядерное безмолвие."

Silêncio, F.J. Ossang

Словно вершина Эвереста переместилась под мой город, на станцию метро; все торопятся, спешат самоутвердиться, поскорее бы «взобраться»; толкаются, не замечают, проходят мимо, лишь имена по лицам читают и оставляют умирать на холоде – в горах свои правила. И мертвое тело за 5 шагов до вершины.

Будто ранним утром нежится последние минуты в постели перед прохладой будних дней; пакеты одеялом откинуты куда-то в ноги, тело признается в любви к кровати и подушкам, дарит всё накопившееся за ночь-жизнь тепло холодным плитам, которые не видят солнца. Она так проста и невинна, наивна.

Но глаза; откуда здесь, под землей, октябрьское небо? Холодный серо-голубой; дети игрались, первые заметили, подбежали и обменяли свои стеклянные камешки-сокровища на еще живые, такие в которых купаются, которыми в пустыне напиться можно; никто не заметил.

"В комнате было очень тихо. Я подошел к телевизору и включил его на пустой канал - белая рябь на максимуме децибел прекрасная колыбельная для засыпающего человека, мощное, беспрерывное шипение, заглушающее всё странное и необычное."

Хантер С. Томпсон, "Страх и отвращение в Лас-Вегасе"

Идут не спеша; такие родные друг другу; в ином мире, сквозь маяк, они брат с сестрой, двойняшки, сиамские близнецы как в "Мечтателях".

Какой-то дворик, даже не чекпойнт на их пути - ничего не держит, не покормить ни себя интересностями, ни бродячую беременную кошку припасенным белоснежным молоком из пыльной стеклянной бутылки, стиснутой с бабушкиного чердака.

Он прошел, не достал камеру из сумки, не пригляделся - это даже не пренебрежение, просто не тот пазл; она же споткнулась, осталась, уселась, не поправив юбки, в пентаграмму на темной крышке люка. Подозвала его своим же именем, схватила за руку - наладила связь с внешним.

— Разве не заметил? - ждет, недовольно посапывая, - там, за ведерком с шишками из песочницы, спрятался, помахивая хвостом от любопытства, кот. Шоколадно-дымчатый. Возьмем его себе.

Вот и всё, большего не надо.

Около меня оказался старик. От него исходил запах новых книг, и я никак не мог понять как же это воспринять, чем определить; всё было бы просто и до смешного банально, если бы он напоминал старую семейную библеотеку, всю пыль и мудрость которой он хранит в себе; но в чем тут секрет?

Потрясающе.

Всё, что я могу создавать ночью - тени. Зажигая лампу, свечу, фонарь - я лишь умножаю число теней. Пугаюсь, вздрагиваю от их причудливых танцев.

А что страшит больше: темнота или неуловимые контрасты на стенах?

Когда-нибудь всё, что написано, сольется в одном котле, сложится в один паззл. Всему будет место. Никто не лишний, никто не виноват. Гармония и идеал. Разве не к этому мы стремимся, даже если гармония для нас значит хаос? Вот, что я ищу.

Нет, неправда.

Голова как распухшая от воды губка. Чуть надавишь, затронешь, и из нее польется всё то дерьмо, которое накопилось. Оказавшись на "свободе" оно тут же растворяется в людях, пустых разговорах, мольбах о помощи.
Тараканы же, почувствовав опасность, с паникой покидают своё затопленное жилище. Они мечутся по лицу, пытаясь найти проход, путь к спасению. Протискиваются в чуть приоткрытый рот, щекочут до боли горло своими маленькими шустрыми грязными лапками. Словно песок в ветреный летний день они забиваются в самые немыслимые уголки. Щекотно и больно, и тяжко, и странно. Они затопили мои лёгкие…

Остановитесь, мне нечем дышать.

Утро, воскресенье.

"Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил. "

Эрих Мария Ремарк, "Триумфальная арка"

"И снова случилось самое простое и самое непостижимое на свете — два человека разговаривали друг с другом, но каждый говорил для самого себя: звуки, именуемые словами, вызывали у каждого одинаковые образы и чувства, и из случайных колебаний голосовых связок, порождающих необъяснимые ответные реакции, из глубины серых мозговых извилин внезапно вновь возникало небо жизни, в котором отражались облака, ручьи, прошлое, цветение, увядание и зрелый опыт."

Эрих Мария Ремарк, "Триумфальная арка"

Думается только письмами тебе.

Странно, мы же никто друг для друга.

Всегда врываешься в комнату, пытаешься застать то, что без тебя там копошится в пыли, чихает, утирает носы, но в этот самый момент - еще чуть-чуть чуть-чуть - без паники, с пренебрежительностью замирает, дразнит, подмигивает неподвижностью. Победный клич застревает даже не в горле, а где-то много глубже и с хлюпаньем разливается обидой, неудовлетворенностью по телу.
Уловим лишь запах - корица, ваниль, старые книги, неопознанные духи, яблочный пирог. Мгновенье назад - мятные пряники.
Почему не позвали? Я так по ним скучаю.