Пусть все далекое станет близким

я уже буду собрана до мелочей, когда ты
мне решишь объявить, что ты от меня устал.
я не стану плакать и бить посуду.
я развернусь и уйду, но никогда тебя не забуду.

Мне хотелось сказать ей что-нибудь, но я не мог. Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать. И даже если нужные слова приходят, то стыдишься их произнести. Все эти слова принадлежат прошлым столетиям. Наше время не нашло еще слов для выражения своих чувств. Оно умеет быть только развязным, все остальное — искусственно.

Эрих Мария Ремарк

если бы можно было переставать быть
сразу же, в тот момент как нам объявляют: ты не лю бим
если бы можно было в этот момент выдохнуть - уфф
и оказаться безжизненным. не наблюдать триумф
другой, что умнее, лучше и тоньше, стреляет в цель
не вести свой корабль со вспоротым брюхом уже на мель
не смотреть, как море кровавится, как по морю тянется алый след,
не думать: он никогда уже… нет-нет-нет,
все должно быть куда милосерднее, куда проще.
говоришь, что не любишь - и сразу ко мне паромщик-
Харон подплывает и поднимает весло.
мол, садись, мол, поехали, время твое пришло.

если бы можно было переставать дышать
в те моменты, когда у меня скукоживается душа,
когда ты говоришь мне: мне больно, мне горько, мне…
мой мертвый корабль переворачивается на дне
в своем нервном, неровном, утопленническом сне.

не говори с ней, пожалуйста,
никогда
никогда
никогда
обо мне.

боже мой, сколько хочешь ты будь с ней рядом,
она не такая как я, она же намного лучше.
она может соблазнить одним взглядом,
конечно же это круче.

зачем тебе я такая?
ну подумаешь люблю,
ну подумаешь, что жизни без тебя не представляю,
ну подумаешь воспоминаниями плююсь.

боже мой, да люби ты её там дальше,
сколько хочешь, и день и ночь,
она не устанет, и стонет без фальши,
но когда нужна помощь - она не сможет помочь.

он умел ворошить в ней живое и настоящее,
поднимать из глубин, заставлять говорить.
он смотрел ей в глаза, бесконечно блестящие.
и просил одного — никогда не курить.

он бросал все дела, и летел, и бежал,
лишь бы к ней, лишь бы рядом — помочь и согреть.
но прошла сотня дней — он, наверно, устал,
и однажды он просто забыл прилететь.

она долго ждала у окна, у двери.
она слушала звуки соседских шагов,
но на улице были одни фонари
и немного людей из окрестных домов.

он, наверно, в пути задержался, замерз.
он голодный и злой. я согрею глинтвейн.
он не может предать, ведь у нас все всерьез.
он не может уйти. за окном все темней.

ей казалось, что он на больничной постели,
он в бинтах, может, в коме, его не спасти.
ей казалось, его уже даже отпели.
ну не мог он забыть. ну не мог не прийти.

телефон вне сети, за окном уж рассвет
и она обзвонила десятки больниц.
ей везде отвечали — таких у нас нет
и вода ручейками стекала с ресниц.

она встретит его через пару ночей,
разглядит силуэт в ресторанном окне.
он в компании дам и хороших друзей,
он, увы, даже думать забыл о тебе.

ей бы тоже хотелось поближе к теплу,
но дыханье и боль, и страх затаив.
она смотрит в окно, прислонившись к стеклу,
повторяя одно: слава богу, он жив.