Это просто Вьюи блог

Избей меня. Ударь. Наори. Вылей всю грязь. Высыпь на меня мусор, который так и не выбросил. Брось валяться на снегу. Хочу, чтобы грязный снег щипал мою кожу. Хочу, чтобы ты, развернувшись, не взглянув на меня, ушёл. Тогда я останусь лежать. Тогда я забудусь. Тогда. Наконец-то. Моё физическое себяощущение совпадёт с сердечным.

Линии наших ладоней,
Линии наших рук —
Это не сеть параллелей,
И не обручи меридианов,
И не дороги в горах,
И не шрамы на коже деревьев,
И не древних сражений рубцы.
Линии наших ладоней,
Линии наших рук —
Это не змеи траншей,
Не паутина тропинок
В зарослях диких колючек,
Не угрюмые щели окопов
И не рваные раны рвов.
Линии наших рук —
Не лабиринт переулков,
Где горе пустило корни,
Не тонкие нити каналов,
Впитавшие горечь слез.
Это не цепи злобы
И не веревки для виселиц…
Линии наших рук —
Желтых, черных и белых —
Это не ленты границ,
Не межи на полях
И не цепкие пальцы пеньки,
Обвившие сноп раздоров.
Линии наших рук —
Это линии Жизни,
Дружбы и светлой Судьбы,
Линии Сердца и Счастья.
Линии наших рук —
Это нежные цепи,
Они связали навечно
Живых и погибших —
Друзей со всех континентов.
Линии наших рук
Не черны,
Не белы,
Не желты.
Линии наших рук
Связали наши мечты
В большую охапку цветов.

Бернар Буа Дадье

Как дети ждут праздника, с нетерпением, трепетом, волнением..Так я иногда жду встречи с тобой. С размахом. С желанием прокричать.. Написать в газетех. Сообщить в утренних новостях, что вот-вот. Совсем скоро! Мы встретимся. И я, домашняя и маленькая, прижмусь к твоей часто колючей щеке. Такой родной и колючей. И расскажу тебе всё, что грызёт меня. А ты выслушаешь. Улыбнёшься. Скажешь, что всё - мелочи. И я поверю тебе. И станет легче. И настроение улучшится. Я, переполненная нежными чувствами к тебе, пойду на кухню, чтбы приготовить тебе вкусное. Ты пойдёшь за мной. Будешь молча смотреть на меня. И в твоих глазах столько нежности, что мне не по себе. После ужина усядемся смотреть приготовленный тобой фильм.И твой кот будет напевать нам что-то. И захочется, чтобы время остановилось.Чтобы я застряла тут с тобой и котом…

Жаль, что всё это фантазии больного мозга. На самом деле..Я неделю жду волшебных выходных. Неделю верю в свою сказку. И боюсь. Что сегодня или завтра что-то испортится. А портится всё за несколько часов до встречи. "Извини, сегодня не получится". И найдётся множество причин. И такая обида. И что делать? И сказка рухнула. И вера в тебя рушится.

"И взрываются здания. И птицы падают замертво. Внутри меня."

Если не говорить с тобой, то хотя бы писать о тебе. Повседневность почти проглотила нас. В желудке её темно. Хочется тратиться на тебя, наполнять тебя собой. Не могу иначе. Должна тратиться. А ты пинаешься. Не подпускаешь. А кошка моя не любит, когда её любят. Собственно, так же, как и твой кот. Вот я и становлюсь самой счастливой, когда ты меня коснешся. Или улыбнёшься. Нежно. И засыпаю, думая о моём счастье, которое всем незначительное. Интересно, что живёт в твоей голове?

Меня просто раздражает всё это говно, которое происходит вокруг. Эта страна, это отношение к людям..Это телевидение, СМИ, то, что нам диктуют и накручивают. Ненавижу то, что из нас делают баранов. Бесит то, что каждое поколение всё тупее и развращеннее. Мне все чаще хочется избить быдло-детей из нашей школы, которые только закончив начальную школу пьют, курят, принимают наркотики, вступают во всевозможные связи и губят своё будущее. И вот я, наверное, бы уже сошла с ума или забухала бы или разочаровалась бы во всем, если бы не детство, которое ещё осталось. Это важнее многого. Вот второе главное в моей жизни-не потерять наивность, внутреннюю свободу, веру в мир, людей. И, если бы я могла-я бы поделилась этим со многими. Отдала бы им половину этого детства. Мне кажется, что многим не хватает этого, кажется, что было бы проще.

Нам с детства впаривают, что мы без образования никто. Лучше бы впаривали, что мы без собственного мнения никто и ничто.

Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

Иосиф Бродский

"Говорят, что русский язык крайне логичный. А вы попробуйте объяснить например французу, почему стакан на столе стоит, вилка лежит, а птичка на дереве сидит.

Со стаканом и вилкой я тут же вывел теорию: то, что скорее вертикальное, чем горизонтальное – оно стоит; то, что скорее горизонтальное, чем вертикальное - оно лежит. Моя теория тут же разбилась о тарелку – она скорее горизонтальная, чем вертикальная, но стоит. Хотя, если её перевернуть, то будет лежать. Тут же на ходу выводится еще одна теория: тарелка стоит, потому что у неё есть основание, она стоит на основании. Теория немедленно разбивается в хлам о сковородку – у нее нет основания, но она всё равно стоит. Чудеса. Хотя если её засунуть в мойку, то там она будет лежать, приняв при этом положение более вертикальное, чем на столе. Отсюда напрашивается вывод, что всё, что готово к использованию, стоит (давайте только без пошлостей).

Но вот возьмём еще один предмет – мяч обыкновенный детский. Он не горизонтальный и не вертикальный, при этом полностью готов к использованию. Кто же скажет, что там, в углу, мяч стоит? Если мяч не выполняет роль куклы и его не наказали, то он всё-таки лежит. И даже если его перенести на стол, то и на столе (о чудо!) он будет лежать. Усложним задачу – положим мяч в тарелку, а тарелку в сковородку. Теперь у нас мяч по-прежнему лежит (в тарелке), сковородка по-прежнему стоит (на столе), вопрос, что делает тарелка?

Если француз дослушал объяснение до конца, то всё, его мир уже никогда не будет прежним. В нём появились тарелки и сковородки, которые умеют стоять и лежать – мир ожил. Осталось добавить, что птички у нас сидят. На ветке, на подоконнике и даже на тротуаре. Француз нарисует в своем воображении синицу, сидящую на ветке на пятой точке и болтающую в воздухе лапками, или бомжующую ворону, сидящую, вытянув лапы и растопырив крылья, у станции метро.

«Русские – вы сумасшедшие!» - скажет француз и закинет в вас учебником."

Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

Иосиф Бродский, "Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером… " (1989)

" Почему бы миру не сойти с ума. Полностью слететь с катушек. Перевернуть все к Кузькиной бабушке. Ты просыпаешься в ванной, берешь зубную щетку и чистишь зубы манной кашей. Вместо кофе пьешь эмульсионную краску. Цвет на выбор, но я бы остановился на зеленом. Куришь грифельный карандаш. Завтракаешь алоэ с мармеладом. Грязную посуду выбрасываешь из окна. Вместо всей нижней одежды надеваешь огромный целлофановый пакет. Предположим, желтого цвета. Ты выходишь на улицу и видишь солнце. Нынче оно предстает перед тобой синим ядром. Ты идешь по улице шириной в несколько километров в желтом целлофановом пакете. Навстречу тебе идут такие же обычные люди как и ты: на ком-то пурпурный целлофан, на ком-то – атласный. Они хлопают в ладоши, делают кувырки и тройное сальто: это утренняя зарядка. Автомобилей на дорогах не существует. Все они передвигаются по воздуху. Без водителей. Автомобили – это почтальоны, доставляющие смс. Иногда сообщений приходится ждать долго, поэтому люди пишут друг другу объемные письма, не скрывая слов любви, нежности и уважения.

Птицы, летая парами, обсуждают последние новости. Синицы говорят на латыни, воробьи преимущественно на французском. Вороны матерят нынешнюю власть на исконном русском языке. Ты заходишь в аптеку. Продавщица за кассовым аппаратом улыбается тебе во весь рот. У нее розовые зубы. Видимо, она чистит их вишневым джемом. – Мне один факел, зажигалку и 200 раз бензина, - просишь ты. – С вас 6 километров, и триста метров. Ты достаешь новехонькую банкноту в 10 километров и расплачиваешься с продавщицей. – Сдачи не надо, - говоришь ты и выходишь из аптеки, негромко хлопая дверью. Ты поджигаешь свой факел и широким шагом идешь по широкой улице. Если целлофановый пакет на тебе это индикатор свободы, то факел индицирует твою готовность к работе. Большинство людей работает над одним общим делом – производством новых людей. Ты подходишь к месту своей работы. В огромном помещении длиной 400 световых лет располагаются тонны мягких удобных кроватей. Это рабочие станки. Люди здесь никогда ни на что не жалуются. Они, пылко вздыхая, усердно выполняют свою работу. После чего пьют горячую смолу и закусывают огромными, величиной с кирпич, каштанами. Гурманы потчуют себя вареными финиками и холодным бетоном. Хобби у людей разные. Кто-то предпочитает пить воду литрами, кто-то – кидать бумеранг, третьи обдирают штукатурку. Самыми умными людьми считаются животные. Это они совершенствуют письменность, владеют акциями международных компаний, выигрывают на фондовых биржах и придумывают новые решения для пылесосов. А еще от них часто можно услышать: «Почему люди такие глупые? Когда надо играть – они не прикладывают усилий, когда же нужно быть собой – они заигрываются». А вообще самые счастливые субстанции здесь – это клубника и кокаин – их все любят."