Нельзя стать чем-то приемлемым, общепринятым и принимаемым, если тебе на роду написано трахаться на раскиданных по всей комнате книгах Паланика. Нельзя посмотреть на неё, сделать выводы, выпустить из кулака её иссиня-чёрные волосы и сказать, что с этого момента вы — самая нормальная пара на всём белом свете. А если ей это не нравится, то ты можешь свозить её на кладбище и заставить рыть себе могилу, в которой вы после обязательно потрахаетесь, несмотря на то, что гребанная земля уже промерзла, она содрала себе все руки о неудобную лопату, а завтра они будут покрыты такими мозолями, что она будет долго скулить и просить отрезать их к чёртовой матери.
Нельзя стать нормальными, хорошими, самыми лучшими, если люди смотрят на вас так, будто вы — бешеные собаки, которые в любой момент могут разорвать им глотку, выпотрошить их детей и сжечь всё их имущество, нацепив на пики отрезанные головы, и пройдясь с ними по всему миру. Они могут принять жестокость одного индивидуума; улюлюкать и радоваться проявлению психопатии, но как только вас становится больше — страх.
Нельзя переиграть ваши отношения, вернув всё на ту точку, где ещё нельзя с уверенностью сказать, что она — чокнутая психопатка, а ты — ненормальный социопат. У неё есть шанс, а у тебя нет. Ты чудовище по праву рождения, а она — потому что так захотел ты.
Нельзя надеяться, что в этот раз ты не полоснёшь лезвием по горлу ваших отношений, не растопчешь попытки собрать раскиданные внутренности и запихнуть их внутрь того, что ещё бьётся в припадочных конвульсиях и если бы могло говорить, визжать, умолять или кричать, то попросило бы разрезать себя на куски и закончить уже с этим.
Нельзя забыть, что у тебя сердце — всего лишь жизненно важный орган, под которым набита такая ахинея, понятная только вам двоим. У неё — на внутренней стороне бедра, поэтому когда я развожу ей ноги, то первое что я вижу — приговор. Каждый раз, когда мы расстаёмся (в этот раз точно последний, самый последний и ещё на кончике ножа), я надеюсь, что ей хватит глупости от неё избавиться. Что будут думать те, которые будут делать также? Что ты особенная. Обязательно в это влюбятся и будут получать за это по морде: от тебя, от меня, от собственной самонадеянности. Но от меня больше всего.
Нельзя сделать вид, что я не помню как тебя зовут. Что ты обезличенное тело, пустая оболочка, которая вызывает у меня эрекцию тем, что смеётся даже над идиотскими шутками. Детка, малышка, сладкая, хорошая девочка, умничка — тяжёлый и убогий набор клише для ничего не значащего отвращения. У них нет имени; у меня нет имени. Новое для каждой новой. Очередная попытка обезличить. Ты меня любишь? Конечно, детка, ты единственная, кого я люблю, хочу, кто мне нужен. До тебя у меня никогда не было оргазма; хочу, чтобы ты, сладкая, стала моей женой, родила мне ребёнка; малышка, я хочу быть нормальным. А через неделю не можешь вспомнить, кому именно это всё говорил. Зато та, которая ничего этого не слышит, имеет имя.
Нельзя перестать быть уродом, мудаком, ублюдком, сволочью и сотней красивых вариаций, даже если на том самом пальце то самое средство предохранения. Иногда мне кажется, что она ярче кончает, когда чувствует это кольцо у себя во влагалище. Уверен, в голове в этот момент одно чёртово притяжательное местоимение — мой. И плевать, что муж из меня хреновый, отбитый, отмороженный и неправильный. Главное, что оно есть, внутри неё и приходится трахать её правой рукой, хотя ты чёртов левша, лишь бы она это чувствовала. Иллюзия обладания.
Нельзя перестать орать друг на друга, создавать конфликты из воздуха и сводить всё к такому театру абсурда, что даже вам становится смешно. Мы не несчастны. Мы не рушим то, что даже не строили. Мы изначально сошлись на пустом поле, которое заполняем такой херней, что лучше бы никому не знать. Там нечего рушить. Никаких тебе романтических замков и ожиданий. Мой максимум романтики: забрать её полумёртвое от алкоголя тело из аэропорта, потому что мы ненавидим и не умеем летать трезвыми; держать ей волосы, пока она блюёт и матерится как портовый грузчик не в самый лучший период своей жизни; не издеваться над ней первые три часа после пробуждения, потому что я ещё помню то острие ножа, которое едва не высадило мне лёгкое, когда я пытался пошутить, связав тему алкоголизма и это очаровательное создание.
Нельзя перестать ловить кайф от того, что за фасадом уравновешенной, сдержанной, взрослой и адекватной женщины прячется ублюдочный Патрик Бейтмен. Никто этого не знает, только я один. И это в ней самое лучшее. Повезёт или нет?
Нельзя любить её, потому что эта женщина идеальная и, скорее всего, попытается убить меня, если я когда-нибудь захочу испытать к ней нечто большее. Потому что мы оба знаем, что моя любовь — самое ненормальное и противоестественное, что только может случиться в наших отношениях. Моя любовь — слишком больно, даже для такой мазохистки.
Нельзя надеяться на хэппи-энд. У таких людей его просто не может быть. Всё что угодно, кроме нормального финала. Всё что угодно, кроме жили они долго и счастливо.