раньше я везде носила с собой огромный чан со злобой. по консистенции она как чёрная кипящая смола, только пахнет не смолой, а тухлятиной и разложением.
чан мой весь покоцанный, старый, грязно-коричневого цвета и с облупившейся местами краской, потому что носила я его давно.
носила сколько себя помню, как ненужное, тягостное, но почему-то обязательное — вроде как крест или горб, если прозаичнее.
как и при каких обстоятельствах этот чан появился у меня в руках я не знаю, но знаю, что сначала он был новенький, блестящий и, вероятно, предназначался для чего-то другого.
но так уж вышло: то ли оттого, что мне не сообщили его истинное назначение, то ли оттого что я всегда делала не то, слонялась не там и не с теми — в моем чане начала появляться злоба. сначала чуть-чуть, по стеночкам, мазочками, я и внимания не обращала.
но потом её становилось больше, вот уже и дна не видно, всё слоем чёрной смолы покрыто, а вот уже чан и до середины полон.
каждая непрощённая обида, каждое замолчанное унижение, каждый несправедливый тычок — всё превращалось в тягучую чёрную субстанцию с мерзким запахом и лилось в мой чан.
он становился всё тяжелее и нести его было всё сложнее — приходилось сутулиться и волочиться медленно, еле ноги переставляя.
годы не делали меня разумнее, добрее и радостнее, и с каждым месяцем я всё чаще оставалась одна, наедине со своим потрескавшимся, булькающим злобой чаном. я не представляла, как теперь выходить к людям? с этим-то добром. но выходить надо было, и я шла.
несла его впереди себя, иногда оступалась, неосторожный шаг — и обливала встречного или рядом стоящего содержимым чана. человек кричал от обиды и боли, а я чувствовала злорадство и в то же время стыд. мол, почуял, каково мне? почуял?! но прости меня, я же вижу, как тебе больно. прости, ты ведь и не заслужил даже.
я ходила со своим чаном злобы и иногда случайно, иногда, — признаюсь, — нарочно обливала и близких, и чужих мне людей. не сильно, чуть-чуть, если бы весь чан на них опрокинула, они ведь сварились бы заживо.
а чан этот, будь он не ладен, как скатерть-самобранка работает: вроде вечером опорожнишь его до середины, а к утру он снова полон. злоба неиссякаема, потому что.
стольких людей я покалечила! многие теперь ходят в язвах, шрамах и ожогах.
так ведь нельзя было дальше, правда?
и я придумала кое-какое решение, не самое лучшее, но другого не нашлось.

я теперь раздеваюсь догола, снимаю пластыри со всех болячек и раночек, чтобы всё просмолило как следует! и сажусь в этот чан с кипящей злобой. горячо мне невыносимо, больно, слёзы катятся, но они всё равно не такие горячие, как эта клокочущая чёрная жижа. спустя время она на мне застывает и покрывает коркой. чан становится пустой, а я — чёрной и шершавой с головы до ног, не приведи Господи такое во сне увидеть. вся чёрная, только белки глаз нелепо светятся на этой черноте.
выхожу иногда на улицу, в тёмное время суток, чтобы никто не видел, но бывает встретится случайный прохожий или старый знакомый, или совсем уж беда — близкий кто. не узнают, и слава Богу, а узнают — пугаются, плачут, крестятся и пробегают мимо.
я их не виню.
я только думаю: правда хорошо ведь, что чан этот поганый теперь стоит у меня дома, и когда наполняется — только я в нём кипячусь?
и никто, никто другой больше никогда
не покалечится.