ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой умершие живучей живых
Вдруг в нескольких шагах от них земля начала рыхлиться, спустя еще мгновение сквозь почву проступили человеческие пальцы. Джон начал было отодвигаться в сторону, но девушка его остановила, подняв руку:
- Лежи спокойно. Ничего плохого они нам не сделают.
Ладони мертвеца принялись изображать животных – то птицу, то зайца. Свет от костра создавал их тени на осколке скалы рядом. Девушка утвердительно кивнула и отклонила голову чуть в сторону, ее алые, под цвет листвы деревьев, спутанные в клоки волосы качнулись вдогонку:
- Видишь, он просто играет.
Джона этот ответ не успокоил:
- Они… Они за нами ходят, да?
Прежде чем ответить, она глубоко вздохнула. С ним рысь всегда говорила медленно и спокойно, будто с душевно больным.
- Они иногда, не слишком часто ходят за живыми. Просто ты необычный, вот они тобой и заинтересовались.
Джонни нервно потер переносицу. Она не заметила, или сделала вид, что не заметила его страха, и продолжила размещать белых, жирных личинок внутри его глубокой раны на ноге от укуса черепахи. Омерзение быстро прошло, когда он почувствовал странное в этих условиях облегчение. Рысь пальцами стала стягивать оба конца раны, закрывая ее, будто укрывая личинок одеялом.
- Самое главное, не заговаривать с мертвыми, не трогать их, - «Такого желания у меня не возникнет», - подумал Джон, - Им бывает одиноко, вот они и приходят к нам. Мне кажется, они представляют, будто живые. Может, они не знают, что умерли. Потерялись, и не понимают, что происходит.
- Такое ощущение, будто тебе жалко их.
Она зло подняла на него глаза:
- Мне жалко.
В больших раскидистых кустах сидел другой мертвый. Желтые глаза поочередно моргали. Девушка проследила за взглядом Джона, повернула голову назад, увидела наблюдающего и спокойно развернулась обратно.
- Не смотри на них удивленно и не кричи на них испуганно, а то они сами перепугаются, - задумавшись на мгновение, она продолжила, - один мальчик побежал к мертвой. Я не успела его задержать, это была его мама. Она обняла его, и они ушли под землю.
- Светило смилуйся… - Джон заморгал, тщательно стараясь прогнать эту сцену из своей головы.
- Нельзя к ним прикасаться. Тогда они решат, что ты хочешь быть с ними. И заберут, - она последний раз аккуратно надавила пальцами на рану, перемотала какой-то длинной лианой (врач из цивилизации на такой же манер замотал бы бинтами) и довольно сказала, - Готово.
Еще болит, но не так как раньше. Они молча посидели, глядя на пламя костра. С головы до пальцев ног укутанная-замотанная в шкуры рысей девочка, и перепуганный мужчина, заключенный во вполне адекватную одежду, разве что несколько грязную и местами порванную. Он повернулся к ней:
- Спасибо.
Рысь не посмотрела на него. Помолчала, потом спросила:
- Когда ты уходишь?
- Как только смогу снова ходить, - подумав, он опять добавил, - Спасибо.
Девушка помолчала, глядя на пляску тени птицы из пальцев.
- Почему за тобой не пришла твоя семья, если ты пропал? Ты так и не сказал.
Джон натянуто улыбнулся.
- Боюсь, меня ищут не в том месте.
«Если вообще ищут».
- Экай?
- Экхай.
- А далеко от Экхая до Красных лесов?
Джон почесал затылок.
- Я шел через горы. Я… Путь к моему дому лежит через горы, и я подумал, что иду верно. Перепутал, видимо, где-то свернул не туда… В горах я плутал четыре дня.
Рысь кивнула, и жестом руки попросила продолжить.
- Из гор я вышел к этим лесам. Здесь я был дней восемь. Наверное. А потом…
- А потом тебя чуть не сожрала черепаха.
- Да.
- Понятно.
Ничего ей не понятно. Вчера она сама ему сказала, что ничего кроме Красных лесов не видела. Она не знает, и что такое «горы». А вот он знал, что ему нужно выбираться отсюда, он слишком важен, чтобы пропасть невесть где.
- Когда я смогу снова ходить?
- День. Два. Может, меньше. Разминайся почаще, но не перетрудись. Нужно, чтобы кровь циркулировала, не вздумай лежать целый день без дела. И… - она встала на ноги, - если ты решишь пойти домой… Ты ведь понимаешь, кто я, да?
Он кивнул. Джон все еще не мог поверить в то, что сказка не выдумка, что спустя столько времени потомки Ренеттов все еще здесь. Живые и здоровые.
- Я никому не расскажу о тебе. Обещаю.
«Конкретно о тебе – может и нет». Она кивнула и потушила костер.
- Дым отпугнет животных, так что не бойся. Я постараюсь придти утром, или перед рассветом.
- Хорошо.
Она помахала на прощание рукой, и тьма бесшумно приняла ее. Рысь была добра к нему из чистого интереса. Потеряйся он здесь на столетие раньше, домой бы прискакала только его голова. И то не факт.
Еще у него было что-то типа лихорадки, но что именно так и осталось неизвестным – голова раскалывалась, в животе гудело, все время рвало. Она и это вылечила, чем-то напоила его. Ненавязчиво расспрашивала о его доме, о Лиоре. Джон как-то отказался говорить, так она намеренно сдавила его рану, он уверен, что намеренно. Он вскрикнул и рассказал, что она просила, и резкая боль тут же прошла. Бред какой-то. Ренетты мертвы, перебиты. Легенды о Гордие только легенды. Не мог здесь выжить маленький мальчик с горсткой слуг.
Джон попытался перевернуться на бок, но нога отозвалась глухой болью, он выдохнул и остался на месте. Он не хотел видеть до сих пор торчащих из земли рук, но теперь не смотреть не получится. В конце концов, безумная пляска пальцев кончилась, и их хозяин полностью ушел под землю. Джон еще какое-то время боролся со сном, но вскоре его глаза сомкнулись. А когда открылись, на него смотрело несколько пар чужих. Нет, нет, нет, он так не может.
Быстро преодолев вспыхнувшую вновь боль в ноге, Джон подскочил и двинулся вперед, из толпы сгрудившихся вокруг него мертвецов куда-нибудь подальше. Ночь тихо уступала место утру, мертвые послушным гуськом шли следом за живым.
«Твою мать, твою мать, да отвалите вы от меня нахрен». Все. Этот гребанный лес, или как там его, Красные, мать их, леса, должны когда-нибудь кончиться. Надо просто идти, не сворачивать, и обязательно куда-то можно будет, наверное, скорее всего, возможно…
- Джо-о-о-н-н-н… Джо-о-н-н… Джон…
Это кто-то из его компании сзади. Джон сильней оперся о палку, заменявшую ему трость, постарался идти быстрей, но не вышло, нога все-таки слишком сильно болит. Наверное, он слишком резко встал и что-то там сдвинулось.
- Джо-о-н, тбя тама ждать никого.
«Что?».
- Ствайся здеся, Джонни, здеся хршо, Джонни.
- Дохлым быть лучче, мы все скоро встать и пойти, все хором встать и пойти, пойти за живучим, как счас ты.
«Идите нахрен, мудаки».
Надо было спросить у этой девочки, нормально ли, что они еще и говорить могут. И что они знают его имя. Он ведь им не говорил. А если она им сказала? Специально, чтобы они что-то сделали, чтобы он остался здесь?
Джонни пробрал холодный пот, и он все же смог пойти быстрее. Стенания и уговоры веселой компании сзади не прекращались. Он постарался отвлечься и рассматривал цветы вокруг себя. Помогало слабо, но лучше так, чем оборачиваться и видеть мужика, вечно роняющего свою сгнившую челюсть.
Праздник смерти и жизни здесь был неугомонным, жутким. Корни вылезали и вгрызались обратно в землю в прямом смысле на глазах, листья на ветках раскрывались и закрывались с интервалом всего в восемь секунд. Он считал. Провел тут слишком много времени. Лучше смотреть, как закрываются и открываются цветы на деревьях, чем как открываются и закрываются глаза уставившегося на него покойника. Растение могло дать росток на закате, а завянуть уже с сумерками, предварительно обзаведшись потомством, и снова все сначала. Для девочки это было обычным делом, и она в свою очередь поражалась рассказам о медлительности природы в его родных местах.
Она спасла его от долбанной черепахи. Это ведь милейшие существа, почему здесь это трехметровые монстры с выдвигающейся змеиной шеей еще чуть ли не на километр? Он думал, что это просто большой камень, покрытый мхом, по которому почему-то не ползают всякие твари, вот он и решил на него сесть и осмотреть ногу. Кто же знал, что это чей-то панцирь.
Нет, вы только вдумайтесь. Девочка, вдвое его меньше, и, наверное, в сто раз младше, с легкостью отбила его у этого зверя. Правда, точно утверждать он не мог, потому что вырубился еще в воде, а очнулся уже основательно далеко от того места, но ведь силы у нее хватило, чтобы его дотащить. Ну, она могла и приукрасить события, но все же.
- Джо-о-о-н-ни, ствайс-с-я. Жна твоя любить уже не так тебя твоя.
Джон, несмотря на частый отдых, быстро уставал, все тело ныло. Весь день он шел, шел и шел. Это было слишком много для больной ноги – за густыми стволами и листьями деревьев неба никогда видно не было, но он знал, что Светило снова садилось. Воздух стал еще чище и еще холодней, в этом сумасшедшем месте всегда холодно, лучи солнца не пробиваются сквозь частые ветки деревьев. Мертвых в его отряде прибавилось. Он оперся плечом об иссушенную высокую корягу, чтобы перевести дыхание. Мертвые, подражая ему, садились на пол, или наворачивали круги вокруг, хромая как он. Эта девочка, «Рысью себя назвала, странная», сказала, что эти ублюдки не знают, что мертвы. Все они прекрасно знают. Знают и издеваются.
Женщина, лицо которой почти полностью закрывали мокрые черные волосы, не переставала шипеть: «Ствайся здеся, Джонни, жна твоя любить нет твоя…». Интересно, искала его девочка? Спарк цыкнул. Надо было расспросить ее побольше об этих местах. «Кто мне поверит, когда я вернусь?». Если он вернется. «Вернусь, конечно. Я почти уже вышел. Наверное. Черт, а ведь они могут просто обвинить меня в сумасшествии. Скажут – все, Джонни, мальчик, твоя дура-жена давно вышла за другого. И отдала ему все твои земли, все твои изобретения, все твое вино, и дети твои теперь тебя ненавидят. Красные леса? Мертвецы? Джонни, да ты сбрендил». А откуда ему знать, что он не сошел с ума?
Мертвячка осмелилась подойти слишком близко, она стояла на расстоянии вытянутой руки и шипела как змея. Погруженный в мысли Джон не заметил ее приближения. Она опять заговорила:
- Оставайся, Джон. Оставайся.
- Отойди от меня нахрен.
Ее глаза округлились, она захлопала в ладоши, другие тут же подбежали и радостно замычали, заулюлюкали.
Когда он мог сойти с ума? Сегодня утром? Или он чокнулся в тот миг, как его поглотила вода?
Вдруг ноге стало хуже, еще пуще прежнего, и Джон, вскрикнув, опустился на землю. Мертвые окружили его плотным кольцом.
- Джо-о-о-н-н-н-и, а мы мочь убрать боль.
- Мочь-мочь, еще как мочь.
- Отдать нам боль.
- Мы дохлые, нам боль уже не мешать. Отдать. Отдать.
- А мы ее кому хош передать.
- Отдать, Джонни-Джон. Отдать.
- Ладно.
Они замолчали, по всей видимости, не веря своему счастью. Джон оперся руками на палку и встал. Может, боль его с ума и сводит? Если они могут ее забрать, что ж…
- Мы забирать боль?
- Забирайте.
- А кому нам ее отдать?
Джонни задумался, припоминая всех обидчиков, но выбрать так и не смог.
- Моему…врагу.
- Врагу? Много врагов ты иметь. Кому?
- Самому… я не знаю… злому. Самому моему злому врагу.
Мертвые замычали, переговариваясь друг с другом. Женщина с черными волосами подошла к Джону вплотную.
- Я забрать твою боль. Забрать?
- Забирай.
Вдруг она резко вцепилась руками ему в щеки. Джон затаил дыхание, но стало слишком страшно, и он вскрикнул, тотчас передумав, «Да не так уж сильно болит». Мертвячка впилась пальцами сильнее, а спустя мгновение он заглянул в ее глаза и разразился криком, скинул с себя ее руки. Он уже смотрел на мертвых близко, но сейчас было не то, что-то совсем не то. Все мертвецы кроме нее разбежались, она истошно замычала, затем взвыла, Джон не мог это терпеть. Со всего размаху он ударил ее по голове кулаком, она повалилась на землю, продолжая выть. Он ступил шаг назад, зажал уши руками, но все равно слышал вой, будто кричала не она, а что-то внутри него. Джон почти физически почувствовал, что начинает сходить с ума уже по-настоящему, ее надо было заткнуть – он опустился на колени и принялся душить уже и так мертвую. Она резко замолчала, а черные волосы, как стебли растения, поползли вверх по его рукам. Спарк тут же отпустил тонкую шею и отошел на пару шагов назад. Мертвая вполне членораздельно прошептала:
- Каждый поплатится за грехи другого, а ты будешь первым.
Она выдохнула грязный воздух и уже молча ушла под землю. Джон, не позволяя и единой мысли проскочить в голове, быстро развернулся и пошел дальше, следуя давно намеченному маршруту – идти прямо, не сворачивая. «Черт. Черт. Черт. Черт». Очень быстро перешел на бег, стараясь не вглядываться в деревья, опасаясь того, что может увидеть между стволами. В одном из перерывов между бегом и ходьбой он понял – боль-то ушла. «Ногу размял хорошо, вот и ушла».
Окончательно опустилась ночь, а он шел. Пришел рассвет, но было слишком страшно останавливаться. Чтобы время шло не так болезненно, он считал. Считал шаги. Считал деревья. Считал листья. Считал время. Еще он составлял карту, правда, в ее точности сильно сомневался. В горах он был четыре дня. Потом, когда окончательно спустился вниз в лес, точнее, леса, был там дней восемь, точно, теперь уже десять. Девочка его ищет? Должна искать. Значит, надо двигаться еще быстрее. Он шагал, упираясь на палку, хотя она не была необходима. На самом деле, не так уж и плохи его дела. Лес редел, и красные деревья, одно из которых на третий день пребывания здесь чуть его не сожрало, больше не встречались. Теперь он точно знал, что выберется из этого ужаса. Джонни чуть не разрыдался, когда среди деревьев увидел хижину. Там, правда, никого не было, но он шел дальше, и что бы вы думали? Он нашел долбаных людей. Целое поселение долбаных людей, и нет, это были не рыси. Обычные, нормальные крестьяне. Светило, он любит крестьян. Джонни притворился путешественником, соврал о том, что нога все еще жутко болит, и одна сердобольная семья разрешила переночевать в их доме.
Есть одно чувство, которое все когда-либо испытывали, но объяснить никто толком не может. Смесь самовлюбленности и злости. «Предвкушение высказывания своего презрения». Утром от друзей семейства он услышал новости из Лиора, после чего чуть не ввязался в драку с теми, кто эту новость преподнес. Блоурвик чуть ли не занимает его место. На прошлой неделе он преподнес Артуру новую пушку – стреляет гранатами, разлетающимися во все стороны, «…и это получше того дерьма, что выкладывал Спарк». Джонни бы посмеялся над такой явной выдумкой, но однажды все тоже смеялись над его «повозкой-едущей-по железу», которой теперь не пользуется только тот, кто слишком беден для такого фешенебельного средства передвижения по городу, или «палкой-стреляющей-железом», которой сейчас вооружен каждый командир гвардии. О «Марках» и «Мэри» он даже не вспоминал, хотя это больше забава, чем серьезное изобретение, но все же.
Отлеживаясь и смиренно принимая помощь, он много думал о Грейстоуне. Кто бы мог подумать, что он будет скучать по прежней жизни. Странно, что замок так назвали – скалы, на которых он стоял, были бурыми, будто проржавевшее до основания железо, да еще и россыпи красных маков вокруг, на холмах, а холмов этих было жуть как много, и на них деревья, хорошие, нормальные деревья, по которым не лазают рыси-потомки Ренеттов, и обыкновенные рыси-животные тоже. Почти под самым замком была Арена, и кровь брызгами лилась на скалы – к вечеру она приобретала ярко-синий оттенок. После восстания Курта Варнерса прошло около пятисот лет, и все оружие запрятали глубоко-глубоко под фамильные имения, но люди все время стремятся доказать друг другу кто умнее. И вот, эта вершина человеческой морали и ответственности за новый мир – давайте решать все конфликты между родовитыми семьями шуточными боями. Кто привел больше человек, тот и выиграл, только люди умирают по-настоящему. Давайте откажемся от оружия и регулярных войск, но для этих разборок будем брать наемников и заключенных из тюрем, а когда те закончатся, давайте устраивать призывы и забирать пятнадцатилетних детей из деревень. Когда кончатся они, давайте всем расскажем, что есть ведьмы, и вместо того чтобы насиловать их, а потом сжигать на кострах, можно насиловать их, а потом кидать на Арену. Давайте дадим шанс самим лордам и их детям в полном боевом обмундировании выходить против полудохлых крестьян, которым посчастливилось выжить в первый день разборок. Давайте раз в год проводить эту прелесть прямо под долбанными окнами Джона Спарка, чтобы он целый месяц не мог уснуть из-за криков и стонов умирающих, потому что его долбанный дом находится в самом долбанном безлюдном месте Восточной Латирии.
Что там сейчас может происходить? Гвиневра, Деметра и Питер целыми днями сидят у этих самих окон и ждут его возвращения. Кровь, наверное, высохла, и синих пятен по вечерам больше нет, до следующего начала весны. Может, его сын-бастард Дункан уже мертв, ушел к его почившей матери – Тийе, крестьянке из ближней деревни. А может уже отвоевал все возможные награды, почести и привилегии. «Может, остальные даже рады этому?». Может, они сидят вчетвером, примирившиеся, и сцепившие руки в кулаки. Дункан, Гвиневра, такая дура, но он все равно ее любит, внешне одинаковые упрямый Питер и будущая королева Деметра. И он хочет, оказывается, хочет сидеть рядом – гений Джонни Спарк, прославивший свою семью изобретениями и, возможно, сыном-бастардом - капитаном королевской гвардии. Джон закрыл глаза и легонько надавил на веки пальцами. Так он в жизни не уснет, но ему ведь всегда нравилось чувствовать себя живым. Быть живым – очень, очень интересно. Только он пропустил любимое зрелище. Ежегодный смотр вооружения, это когда все лорды наряжают себя и своих людей в цвета своего герба, и посылают их, свою лучшую технику, своих лучших лошадей маршировать по окрестностям Лиора. Джон любил это, потому что по сути это был марш в честь его изобретений. Он послал к чертям мертвую, которую хотел снова убить. Вполне возможно, что ему это приснилось, или он мог надышаться спор каких-нибудь грибов. Это могло быть чем угодно, только не правдой. Пусть идет ко всем чертям. У него получилось. Он продержался. В тех местах все гибнет, а он продержался, да еще и выбрался.
Он открыл глаза с первыми лучами солнца и прошуршал по кладовке, откладывая немного припасов себе в сумку. Он помнил эту деревню – в этот лес он как-то ездил охотиться. Значит, вечером он уже будет дома.
***продолжение следует***
***просьба к тем, кто заинтересован - адресуйте мне свою заинтересованность, интересно же мнение честного народа***