Однажды Дин, твой вечный якорь и константа, уверенно шепчет, заглядывая прямо в глаза: «Ты сделал бы то же самое, Сэм». А ты только качаешь головой: «Нет, Дин. Нет». Потому что это страшно. Вот теперь – понастоящему страшно. Когда ни один из вас не возмущается на извечное предложение номера для молодоженов в мотелях. Когда общая кухня и два кофе под носом. Ему – без сахара. И ты думаешь: «Куда катится этот чертов мир, куда?» Ты отчаянно вырываешься, брыкаешься, пытаешься перерезать давно вросшую в обоих пуповину. Вот только чувство – будто валяешься в паутине, и от каждого движения, каждого рывка прочь – от него или от самого себя – эта дрянь только впитывается в тебя сильнее, плотнее закутывая в тугой кокон, не позволяющий освободиться. Патология, болезнь, сумасшествие. Внутривенно, столько раз в день, сколько ты его увидишь. Веснушки, закатанные до локтя рукава клетчатой рубашки, вздувшиеся вены на руках, метка у самого локтевого сгиба. И от этого уже никак не избавиться. Оно ползает у тебя под кожей, с каждым днем врастая в тебя все сильнее, все основательнее, точно так же как с каждым днем вы врастаете друг в друга. Пускаете корни, переплетаетесь ветвями, растворяетесь друг в друге, превращаясь в то единое и неделимое, что привыкли видеть в вас другие охотники и просто случайные встречные. Винчестеры. Никакого Дина. Никакого Сэма. И вот это уже страшно.