Он был не из тех счастливчиков, которые умели с первой секунды произвести хорошее впечатление. Он не из тех персон, которые сразу западают в душу. Он был не из тех наглецов, которые сходу могли начать беседу с незнакомцем. Он не из тех златоустов, которым всегда удавалось найти подходящие слова. И он даже был не из тех смельчаков, которые отваживались посмотреть в глаза прохожему.
Его внутренние монологи уже давно сменились образами и картинами. Вместо рассуждений о любви он просто представлял девочку из соседнего подъезда. Вместо внутренних прений о смысле жизни он просто видел бездонный океан, в котором тонет даже едва мелькнувший взгляд. Вместо изощренных планов о будущей жизни он предавался виду с огромного скалистого обрыва.
Он жил, как все: не жил вовсе. Он существовал. Существовали его худощавые руки, в которых при малейшем напряжении набухали синеватые полоски бугристых вен. Существовало его прямоугольное лицо, на котором очень кстати разместились два огромных синих озера - глаза; острые скулы, всматриваясь слишком долго в которые можно было ненароком порезаться; едва заметные складки губ, совсем уже слившиеся с кожей, которая была поразительно светлая, местами даже прозрачная; и конечно же удивительно светлые волосы. Существовал мир его фантазий. Существовало его прошлое. Его настоящее едва существовало, порой казалось, что оно просто делало видимость; но так или иначе несмотря на все подозрения оно существовало. Существовало всё. И всё было мертво.
Он уже давно прочувствовал разницу между Жизнью и существованием. Второе он считал коматозным состоянием, а первое - происком баснописцев и сказочников. Не то, чтобы осознание сего его тяготило, нет. Он привык. Привык, как привыкают к смерти любимого и не очень. Привык, как эти ходячие мертвецы привыкают к кружке кофе по утрам и обязательным ритуалом на балконе с "сегодня точно уж последней" сигаретой в руках. Привык. Порой ему даже удавалось забыть про это. Такое бывало по утрам, когда он просыпался, как ни в чём не бывало, временами даже весёлый, но проходило секунд пять и никогда не больше пяти, и он вспоминал об этих кандалах на его ногах. И Живое веселье сменялось существующей гримасой, как у тех жутких клоунов в американских парках аттракционов.
…