Сколько себя помню, я всегда был с ног до головы одно большое сомнение.
Оно временами приобретает самые крайние формы – например, довольно сложным вопросом, требующим изрядного количества времени на раздумья, может стать выбор чая на завтрак: черного или зеленого. Известно, что черный бодрит, а сейчас одиннадцать утра, я только проснулся, и немного бодрости было бы в самый раз. С другой – зелёный успокаивает, а за тот час, пока я просыпался, я как раз успел подумать много неприятных мыслей на тему того, что мне без девяти месяцев двадцать один, а жизнь моя так и не ознаменовалась каким-нибудь славным подвигом или хотя бы регионального масштаба достижением, я не стал ни для кого кумиром и даже не завел ни одного последователя; при этом ситуация никак не меняется с течением времени, которое вообще поделилось на плывущие бесконечным чередом в мутном тумане повседневности одинаковые недели, обозначенные, как правило, тревожной активностью в начале и оголтелым пьянством в конце.
От этих мыслей я даже забываю поставить чайник и срочно бегу мыться и надевать штаны, собираться на работу и зарабатывать деньги, чтобы можно было потом купить кое-что, столь необходимое мне для побега от гнусной реальности, наполненной разнообразными необходимостями.
Или вот ещё – услышал где-то недавно слово «палеозой», решил узнать, что оно значит, и скачал кино про рождение земли. Оказалось, что там все четыре с половиной миллиарда лет происходил полный пиздец: в нескольких местах планеты под океаном есть огромные дырки, из которых постоянно лезла всякая дрянь, и за счет этого дно нихуёво расширилось, материки раскололись и съебались по углам, а индия, сделав изящный полукруг, на такой скорости впиздячилась в азию, что на месте дтп выросли гималаи; и обо всем этом умные люди узнали, подбирая камни и засовывая их во всякие крутые приборы. «Охуеть!» - подумал я, и немедленно захотел стать геологом, но засомневался.
В общем, мне, повторюсь, уже без малого двадцать один, и шансы стать геологом довольно малы, хотя я продолжаю рассматривать варианты. Вообще, возникает подозрение, что жизнь может совершенно никак не измениться и остаться такой какой есть – не в том смысле, что я до пятидесяти лет буду лежать на диване, гладить котика и пить пиво хамовники – а в том, что всё время надо будет в чем-то сомневаться, что-то решать, куда-то ходить и с кем-то разговаривать, и в этом и есть если не красота жизни, то как минимум её основная суть, с которой я хоть и не согласен, но чувствую себя вынужденным смириться.