Я не любил ее.

Ты стоишь всей моей жизни, но не стоишь той борьбы, которую нужно вести за место рядом с тобой.

Иногда людей замыкает. Не на долго, но весьма продолжительное время. Счет времени идет на недели и месяцы. Кажется, будто внутри них рушатся целые цивилизации, в то время как они сами улыбаются и смеются. Но их смех надтреснут, а улыбка смазана и устала. Они по-прежнему кажутся оптимистами, но единственное, чего они хотят – понимание. Ни жалость, ни сострадание не заменят того самого понимания, которое может дать не каждый. Лишь один из десяти похлопает по плечу и «утешит». Она всегда была тем самым оптимистом, а я девятью человеками, которые не смогли найти слов понимания. Ее убитые горем глаза и сломленный смех впивались в кожу будто иглы и делали невыносимо больно. Так, что самоубийство казалось единственным избавлением от боли. Ее боли. Но она улыбалась, вот что странно. Она держала за руку своего палача и улыбалась так, будто внутри у нее был мир и покой, а не разрушаемая Вселенная. Она танцевала так, будто делала это впервые в жизни, затмевая всех вокруг. Мне всегда нравилось наблюдать за ней, когда она танцевала. Я садился так далеко, как только возможно и не моргал, пока она не проходила изученную на зубок программу, бросив в толпу свою коронную улыбку. Шесть долгих и больных месяцев я убивал в себе все то, что она убила в себе за сутки, воспользовавшись тем, что ее судьба оказалась в руках человека, для которого милосердие отнюдь не чуждо. В моих руках. Шесть месяцев я просил покоя и забвения у того, в ком разочаровался в прошлой жизни, но упорно настаивал на своем. Но все же, несмотря на великое раскаяние, я понимаю, что сделал все правильно. Так, как и должно быть.