Когда все собираются к ужину, пальцы Пита еще покрыты пятнами краски, хотя его волосы не успели высохнуть после душа. Значит, он все-таки что-то маскировал. Как только нам подают суп, Хеймитч решает заговорить о том, что теперь у всех на уме:

— Ну, и как прошли ваши показы?

Мы с Питом обмениваемся взглядами.

— Ты первый. — Отчего-то я не спешу облекать в слова свой подвиг. В тишине банкетного зала он кажется чересчур вызывающим. — Похоже, это было нечто. Я потом сорок минут ожидала вызова.

По-моему, Пит испытывает такие же терзания.

— Ну, я… занялся маскировкой, как ты предложила, Китнисс. — Он запинается. — Вернее, не совсем маскировкой. То есть краски мне пригодились…

— Для чего? — осведомляется Порция.

Мне вспоминается резкий запах чистящего средства, ударивший в ноздри на входе в тренировочный зал. Встревоженные лица распорядителей. Мат, передвинутый на середину. Может под ним решили спрятать то, что не удалось отмыть?

— Ты написал картину, да?

— Я написал портрет Руты. После того как Китнисс украсила ее тело цветами.

Некоторое время все молча переваривают услышанное.

— Ну, и чего ты хотел добиться? — очень уж сдержанным тоном интересуется ментор.

— Не знаю. Пусть хотя бы на миг осознают, ведь это они убили маленькую девочку.

— Кошмар. — Голос Эффи дрожит от подступающих слез. — Что за мысли… Разве так можно, Пит! Ни в коем случае. Ты только навлечешь беду на себя и Китнисс.

— Вынужден согласиться, — цедит Хеймитч.

Цинна и Порция не говорят ни слова, но лица у них чрезвычайно серьезные. Разумеется, они правы. Мне тоже не по себе — и все-таки здорово он придумал. […] Я смотрю на Пита с какой-то новой признательностью.

Сьюзен Коллинз "И вспыхнет пламя"