К вечеру я достигаю желаемого: я всегда один в океане своего горя, один в омуте своей бесцельной вины, один, даже в своем одиночестве. Я не грущу, — снова и снова повторяю себе. — Я не грущу. Как будто надеюсь однажды убедить себя в этом. Или обмануть. Или убедить других — единственное, что хуже самой печали, — это когда ты не можешь скрыть ее от других. Я не грущу. Я не грущу. А ведь жизнь моя, подобно пустой белой комнате, полна неограниченными возможностями для счастья. Когда я засыпаю, сердце сворачивается в изножье моей кровати, точно домашний зверек, живущий сам по себе. Но наутро оно вновь оказывается в клетке, за решеткой ребер, немного отяжелевшее, ослабевшее, но, как и прежде, работающее без сбоев.