Я уже давно не чувствовал ничего, кроме одиночества. Я так думал, мне так было приятнее. Но где-то в глубине души я всегда знал, что это лишь глупая обманка. Кроме одиночества со мной постоянно был он. Признаюсь, при всей моей внимательности, я упустил момент, когда он появился в моей жизни. Но я чувствовал его рядом, чувствовал постоянно. Мне было неприятно это чувство и я пытался заглушить его музыкой. Когда это не помогало, я начинал закрывать вторую дверь в квартиру на замок (хотя обычно лишь захлопывал) и жечь свет в квартире. Повсюду, даже в кладовке, в которую я заглядываю лишь чтобы достать орехов или положить пару банок консервированных овощей на случай, если вдруг захочется приготовить салат. Он не любит свет, но, похоже, терпит его, скрываясь по углам. Его любимое время суток — раннее утро. Я всегда чувствую, как он смотрит на меня из соседней комнаты, когда я прохожу мимо. Он пытается подойти ко мне поближе, но при этом не хочет быть увиденным. Когда я курю на балконе, он прижимается ладонями к стеклу двери сзади меня. Когда я завариваю чай, он стоит за моей спиной, совсем близко, так, что я чувствую его дыхание — не смрадное, а просто тяжелое. Когда я сажусь за ноутбук и пытаюсь выдавить из себя что-то стоящее, он сидит чуть поодаль, смолит свои невыносимо вонючие сигареты и тихонько посмеивается. Его смех — очень медленный, ехидный и довольный — въедается мне в мозг также, как табачный дым пропитывает мою одежду. Мне хочется резко развернуться и нагло спросить у него сигарету. Мне кажется, она должна быть настолько крепкой, что я улетел бы с первой затяжки. Но когда я разворачиваюсь, он или исчезает, или успевает проделать этот маневр вместе со мной. Хитрый, гад.
Но однажды мне удастся. Я уже все придумал. Когда я в наушниках буду беззаботно напевать любимую песенку, он расслабится. Он всегда расслабляется, потому что знает, что музыка расслабляет меня. На этом я его и подловлю — резко обернусь, не дав ему опомниться. Я знаю, он застынет. Мы оба застынем друг напротив друга. Я — прямо стоящий напротив него, со сжатыми кулаками и довольной ухмылкой на лице. И он — немного растерявшийся, сидящий с ногой на ногу, но уже готовый сорваться с места и исчезнуть. Я буду с интересом его разглядывать и удовлетворенно убеждаться, что был прав, рисуя его в голове. Конечно, он в цилиндре, черном и древнем, как мир, и обязательно в сюртуке с высоким горлом, что странно, ведь таких никто не шьет. В глазах плещется безумие вперемешку с какой-то завершенностью, будто он тоже ждал нашего свидания лицом к лицу.
— Ну вот мы наконец-то и встретились.
И его смех, тихий и протяжный, будет рвать мне барабанные перепонки, раздаваясь набатом в голове.