А факт безжалостен и жуток, как наведенный арбалет:
приплыли, через трое суток мне стукнет ровно двадцать лет.
И это нехреновый возраст - такой, что Господи прости.
Вы извините за нервозность - но я в истерике почти.
Сейчас пойду плясать вприсядку и петь, бокалами звеня:
но жизнь у третьего десятка отнюдь не радует меня.
Не торкает. Как вот с любовью: в секунду - он, никто другой.
Так чтоб нутро, синхронно с бровью, вскипало вольтовой дугой,
чтоб сразу все острее, резче под взглядом его горьких глаз,
ведь не учили же беречься, и никогда не береглась;
все только медленно вникают - стой, девочка, а ты о ком?
А ты отправлена в нокаут и на полу лежишь ничком;
чтобы в мозгу, когда знакомят, сирены поднимали вой;
что толку трогать ножкой омут, когда ныряешь с головой?
Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед;
читаешь две страницы книги - и сразу видишь: не попрет;
сигналит чуткий, свой, сугубый детектор внутренних пустот;
берешь ладонь, целуешь в губы и тут же знаешь: нет, не тот.
В пределах моего квартала нет ни одной дороги в рай;
и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай.
Не прет от самого процесса, все тычут пальцами и ржут:
была вполне себе принцесса, а стала королевский шут.
Все будто обделили смыслом, размыли, развели водой.
Глаз тускл, ухмылка коромыслом, и волос на башке седой.
А надо бы рубиться в гуще, быть пионерам всем пример -
такой стремительной, бегущей, не признающей полумер.
Пока меня не раззвездело, не выбило, не занесло -
найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло,
ему всецело отдаваться - авось бабла поднимешь, но -
навряд ли много. Черт, мне двадцать. И это больше не смешно.
Не ждать, чтобы соперник выпер, а мчать вперед на всех парах;
но мне так трудно делать выбор: в загривке угнездился страх
и свесил ножки лилипутьи. Дурное, злое дежавю:
я задержалась на распутье настолько, что на нем живу.
Живу и строю укрепленья, врастая в грунт, как лебеда;
тяжелым боком, по-тюленьи ворочаю туда-сюда
и мню, что обернусь легендой из пепла, сора, барахла,
как Фенкис; благо юность, гендер, амбиции и бла-бла-бла.
Прорвусь, возможно, как-нибудь я, не будем думать о плохом;
а может, на своем распутье залягу и покроюсь мхом
и стану камнем (не громадой, как часто любим думать мы) -
простым примером, как не надо, которых тьмы и тьмы и тьмы.
Прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив -
я не умею строить планы с учетом дальних перспектив
и думать, сколько Бог отмерил до чартера в свой пэрадайз.
Я слушаю старушку Шерил - ее Tomorrow Never Dies.
Жизнь - это творческий задачник: условья пишутся тобой.
Подумаешь, что неудачник - и тут же проиграешь бой,
сам вечно будешь выноватым в бревне, что на пути твоем;
я в общем-то не верю в фатум - его мы сами создаем;
как мыслишь - помните Декарта? - так и живешь; твой атлас - чист;
судьба есть контурная карта - ты сам себе геодезист.
Все, что мы делаем - попытка хоть как-нибудь не умереть;
так кто-то от переизбытка ресурсов покупает треть
каких-нибудь республик нищих, а кто-то - бесится и пьет,
а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в печь сует;
а кто-то в бегстве от рутины от зуда слева под ребром
рисует вечные картины, что дышат изнутри добром;
а кто-то счастлив как ребенок, когда увидит, просушив,
тот самый кадр из кипы пленок - как доказательство, что жив;
а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый оголяет зад,
а многие твердят о мире, когда им нечего сказать;
так кто-то высекает риффы, поет, чтоб смерть переорать;
так я нагромождаю рифмы в свою измятую тетрадь,
кладу их с нежностью Прокруста в свою строку, как кирпичи,
как будто это будет бруствер, когда за мной придут в ночи;
как будто я их пришарашу, когда начнется Страшный суд;
как будто они лягут в Чашу, и перетянут, и спасут.
От жути перед это бездной, от этой истовой любви,
от этой боли - пой, любезный, беспомощные связки рви;
тяни, как шерсть, в чернильном мраке из сердца строки - ох длинны!;
стихом отплевывайся в драке как смесью крови и слюны;
ошпаренный небытием ли, больной абсурдом ли всего -
восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Его
и, обходя моря и земли, сей всюду свет и торжество.
Ты не умрешь - в заветной лире душа от тленья убежит.
Черкнет статейку в "Новом мире" какой-нибудь седой мужик,
переиздастся старый сборник, усторят чтенья в ЦДЛ -
и, стоя где-то в кущах горних, ты будешь думать, что - задел;
что достучался, разглядели, прочувствовали волшебство;
и, может быть, на самом деле все это стоило того.
Дай Бог труду, что нами начат, когда нибуь найти своих,
пусть все стихи хоть что-то значат лишь для того, кто создал их.
Пусть это мы невроз лелеем, невроз всех тех, кто одинок;
пусть пахнет супом, пылью, клеем наш гордый лавровый венок.
Пусть да, мы дураки и дуры, и поделом нам, дуракам.
Но просто без клавиатуры безумно холодно рукам.
(с) Вера Полозкова