Уж не знаю, с какого из тех однотипных вечеров лучше начинать своё повествование. Они всё как один были похожи друг на друга, практически ничем не отличаясь. Разве что местами, где эти часы заставали меня. На закате солнца я всегда оставался один и медленно шел то по тротуарам, стлавшимся возле шумных дорог, то по пустым аллеям, мимо кованых витых скамеек с замысловатыми орнаментами на спинках и подлокотниках, то в тенях затихающего парка. В последнем мне нравилось бывать более всего.
Вот и сегодня, усевшись на скамейке в парке, я слушал джаз, доносившийся из распахнутого окна маленького кафе в прованском стиле, напротив которого я расположился. Было уже пять часов вечера. Пять часов тёплого июньского вечера. В это время на асфальт, дома, деревья и газоны падают золотые солнечные лучи. В такое время хорошо читать книги. Или слушать джаз. Домой идти не хотелось, хоть я и жил всего в паре трамвайных остановок отсюда. Ветра почти не было, листья на деревьях практически не шелестели, поэтому я прекрасно слышал куплеты Нэта Кинга Коула, доносящиеся из распахнутых настежь окон кафе в прованском стиле.
Мимо прошествовала какая-то дама в светло-бежевом платье до колен, держащая за руку девочку лет десяти. Они говорили о джазе и тенор-саксофонах. Как мне удалось понять за те несколько секунд, что они задержались у той скамейки, на коей я расположился, девочка всё говорила о том, что когда-нибудь она обязательно станет знаменитой джаз-певицей. Она говорила ещё много всякого, но я уже не слышал её слов и ответов её матери.
Я почему-то до сих пор отчётливо помню ту девочку, которая так восторженно рассказывала матери о мелодиях и старых потрескивающих пластинках. Я её запомнил.
С того дня прошёл уже не один год. Что теперь с тем ребёнком? Вряд ли она узнает меня, если когда-нибудь я попадусь ей на глаза. И я её не узнаю. И никто не узнает, что когда-то давным-давно я видел её, сидя на скамейке в парке и размышляя о своём. Но, видимо, зачем-то я должен был её запомнить…