В последнее время на Вью множетсво постов, посвещённых теме любви; от тезиса "любовь - это химия" до собственных чувствт, историй и просто расуждений. Таки и мне захотелось внести в эту тему свои пять копеек.

В этом отношении Чехов отлично выражает мои чувства:

Когда вы мне говорите о своей любви, я как-то тупею и не знаю, что говорить. Простите, я ничего не могу сказать вам. Спокойной ночи. (пьеса "Дядя Ваня")

Я могу любить человека лишь на определённом расстоянии, иначе моё подсознание так действует на меня, что все отношения рушаться. Расстояние заключается в том, чтобы не было тех общепринятых фраз, например, " я т.л." которая рвёт моё сердце на части, топчет всю любовь, а когда эти самые чувства к человеку заиграют снова, всё, поезд ушёл, провожающие разошлись по домам; состояние отношений как "встречаться". То есть, чем ближе мне хочет стать человек, тем больше я невольно его отталкиваю. При всём этом, человек может знать о моей симпатии, но нет, только бы не услышать это от него, я всё испорчу своим словарным тупиком, сарказмами и иронией.

В данный момент жизни всё повторяется, лишь стоило сказать о симпатии ко мне, невольно включился механизм уничножения всех чувств и эмоций. Апатия. На фоне этого, я просто вне времени и пространства: могу слушать музыку, думая на чем-либо, настолько вникая в это самое "что-либо", что прослушав несколько песен, я удивляюсь как незаметно, словно обходя мой мозг они прошли. Либо читаю и не замечаю, что мне говорят, по инерции отвечая "да, да, я знаю" и через определённый момент очнуться, пытаясь вспомнить о чём шла речь, хоть приблизительно, хоть несколько слов. Всё это так сложно и странно.

Сегодня в предсказаниях: В нашу жизнь войдёт нечто нового, что значительно повлияет на вашу личность.

В моём случае перемены это хорошо, так как настолько инертной как я, быть нельзя. С другой стороны, были люди и определённые события, которые изменили меня, но с оценкой изменений до сих пор не могу определится. В всяком случае, это интересно.

Раньше любила время, когда часы преступали преграду нулей. Всё изменилось с этого года: в это время меня начинает тревожить мысль об одиночистве, при том я могу с кем-то общаться, шутить, но это беспокойство внутри никуда не исчезает.

110 книг образованного человека по версии "Daily Telegraph "

По версии "Daily Telegraph" есть 110 книг, которые каждый уважающий себя джентельмен/леди должен прочесть, дабы прослыть человеком образованным и способным вести светскую беседу с королевой.
Список был опубликован в апреле 2008 года

Классика.
Гомер. "Илиада" и "Одиссея "
Энтони Троллоп. "Барсетширские хроники "
Джейн Остин. "Гордость и предубеждение "
Джонатан Свифт. "Приключения Гулливера "
Шарлотта Бронте. "Джен Эйр "
Лев Толстой. "Война и мир "
Чарльз Диккенс. "Дэвид Копперфильд "
Уильям Тэккерей. "Ярмарка тщеславия "
Гюстав Флобер. "Мадам Бовари "
Джордж Элиот. "Миддлмарч "

Поэзия.
Вильям Шекспир. Сонеты
Данте. "Божественная комедия "
Джеффри Чосер. "Кентерберийские рассказы "
Вильям Вордсворт. "Прелюдия "
Джон Китс. Оды
Томас Элиот. "Бесплодная земля "
Джон Мильтон. "Потерянный рай "
Уильям Блейк. "Песни невинности" и "Песни опыта "
Уильям Батлер Йитс. Избранное
Тед Хьюз. Избранное

Беллетристика.
Генри Джеймс. "Женский портрет "
Марсель Пруст. "В поисках потерянного времени "
Джеймс Джойс. "Улисс "
Эрнест Хемингуэй. "По ком звонит колокол "
Ивлин Во. Трилогия Sword of Honour: "Вооруженные люди", "Офицеры и джентльмены" и "Безоговорочная капитуляция "
Мюриэл Спарк. "Баллада о предместье "
Джон Апдайк. Серия романов о "Кролике "
Габриэль Гарсия Маркес. "Сто лет одиночества "
Тони Моррисон. "Любимица "
Филип Рот. "Запятнанная репутация "

Романтическая литература.
Дафна дю Морье. "Ребекка "
Томас Мэлори. "Смерть короля Артура "
Шодерло де Лакло. "Опасные связи "
Роберт Грейвз. "Я, Клавдий "
Мэри Рено. Трилогия об Александре Македонском
Патрик О'Брайен. Master and commander ("Шкипер и командир", "Хозяин морей", "Командир и штурман")
Маргарет Митчелл. "Унесенные ветром "
Борис Пастернак. "Доктор Живаго "
Томас Харди. "Тесс из рода д'Эбервиллей "
Джин Плейди (Элеонор Виктория Хибберт). Плантагенеты

Детская литература.
Артур Рэнсом. "Ласточки и Амазонки "
Клайв Стейплс Льюис. "Лев, колдунья и платяной шкаф "
Джон Толкиен. "Властелин колец "
Филип Пулман. "Его темные начала "
Жан де Брюнофф. "Бабар "
Эдит Несбит. "Дети железной дороги "
Алан Александр Милн. Винни-Пух
Джоан К. Роулинг. Гарри Поттер
Кеннет Грэм. "Ветер в ивах "
Роберт Льюис Стивенсон. "Остров сокровищ "

Фантастика.
Мэри Шелли. "Франкенштейн "
Жюль Верн. "20 тысяч лье под водой "
Герберт Уэллс. "Машина времени "
Олдос Хаксли. "О дивный новый мир "
Джордж Оруэлл. "1984 "
Джон Уиндэм. "День триффидов "
Айзек Азимов. "Основания "
Артур Кларк. "2001: Одиссея Один "
Филип Дик. "Мечтают ли андроиды об электроовцах? "
Уильям Гибсон. "Нейромантик "

Детективы.
Патрисия Хайсмит. "Талантливый мистер Рипли "
Дэшиел Хэммет. "Мальтийский сокол "
Сэр Артур Конан Дойл. Приключения Шерлока Холмса.
Рэймонд Чандлер. "Глубокий сон "
Джон ле Карре. "Лудильщик, точильщик, сапожник, шпион "
Томас Харрис. "Красный дракон "
Агата Кристи. "Убийство в Восточном экспрессе "
Эдгар Аллан По. "Убийства на улице Морг "
Уилки Коллинз. "Женщина в белом "
Элмор Леонард. "Наповал "

Книги, изменившие мир.
Карл Маркс. "Капитал "
Том Пэйн. "Права человека "
Жан-Жак Руссо. "Общественный договор "
Алексис Токвиль. "Демократия в Америке "
Карл фон Клаузевиц. "О войне "
Никколо Макиавелли. "Государь "
Томас Гоббс. "Левиафан "
Зигмунд Фрейд. "Толкование сновидений "
Чарльз Дарвин. "Происхождение видов… "
Дени Дидро. Энциклопедия

Книги, которые изменили вас.
Роберт Пирсиг. "Дзен и искусство ухода за мотоциклом "
Ричард Бах. "Чайка по имени Джонатан Ливингстон "
Дуглас Адамс. "Автостопом по Млечному Пути "
Малкольм Гладуэлл. "Переломный момент "
Наоми Вульф. "Миф о красоте "
Делия Смит. Вегетарианская коллекция
Питер Мэйл. "Год в Провансе "
Дэйв Пельцер (Dave Pelzer). "Ребенок, о котором говорили "оно "
Линн Трасс. "Казнить нельзя помиловать. Бескомпромиссный подход к пунктуации" (Eats, Shoots & Leaves)
Бен Шотт. "Оригинальная всячина Шотта "

История.
Эдуард Гиббон. "Упадок и падение Римской империи".
Уинстон Черчилль. "История народов, говорящих на английском языке "
Стивен Рансимен. "История крестовых походов "
Геродот. "История "
Фукидид. "История" (Пелопоннеской войны)
Томас Лоуренс. "Семь столпов мудрости "
Англо-саксонские хроники.
Орландо Файджес. "Трагедия народа "
Симон Шама. "Граждане: хроника Французской революции "
Дж.П.Тейлор. "Вторая мировая война "

Жизнеописания.
Блаженный Августин. "Исповедь".
Светоний. "Жизнь двенадцати цезарей "
Джорджо Вазари. "Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих "
Леви Примо. "Человек ли это? "
Зигфрид Сассун. "Воспоминания охотника на лис "
Литтон Стрэчи. "Выдающиеся викторианцы".
Элизабет Гэскелл. "Жизнь Шарлотты Бронте "
Роберт Грейвз. "Прости-прощай всему тому "
Джеймс Босуэлл. "Жизнь Сэмюэла Джонсона "
Алан Кларк. "Дневники"

100 романов по версии редакции «НГ-Ex libris»

100 романов, которые, по мнению коллектива редакции «НГ-Ex libris», потрясли литературный мир и
оказали влияние на всю культуру.
Опубликован 31 января 2008 года.

1. Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль (1532–1553).
Феерия душевного здоровья, грубых и добрых шуток, пародия пародий, каталог всего. Сколько столетий
прошло, а ничего не изменилось.

2. Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (1605–1615).
Пародия, пережившая на много веков пародируемые произведения. Комический персонаж, ставший
трагическим и нарицательным.

3. Даниель Дефо. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего
двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки
Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него
погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим (1719).
Предельно точное воплощение в художественной форме идей гуманизма эпохи Возрождения.
Беллетризованное доказательство того, что отдельно взятая личность имеет самостоятельную ценность.

4. Джонатан Свифт. Путешествия Лемюэла Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких
кораблей (1726).
Жизнеописание человека, столкнувшегося с невероятными формами разумной жизни – лилипутами,
великанами, разумными лошадьми – и нашедшего не только общий с ними язык, но и много общих черт со
своими соплеменниками.

5. Аббат Прево. История кавалера де Грие и Манон Леско (1731).
На самом деле «Манон…» – это повесть, вставная глава в многотомный роман «Записки знатного
человека, удалившегося от света». Но именно эта вставная глава и стала шедевром любовного романа,
поразившим не столько современников, сколько потомков, шедевром, затмившим все остальное, написанное Прево.

6. Иоганн Вольфганг Гёте. Страдания молодого Вертера (1774).
Говорят, в XVIII веке молодые люди кончали жизнь самоубийством, прочтя этот роман. И сегодня история ранимого человека, не способного отстоять свое «я» пред лицом враждебной действительности, никого не оставляет равнодушным.

7. Лоренс Стерн. Жизнь и убеждения Тристрама Шенди (1759—1767).
Обаятельная игра в ничто и в никогда. Тонкий постмодернизм, веселая и легкая борьба остроумного и
рискованного. Весь текст – на грани, отсюда, из мнений джентльмена Шенди, возник не только Саша
Соколов, не только Битов, но даже и Сигизмунд Кржижановский, увы, рассказчик, а не романист.

8. Шодерло де Лакло. Опасные связи (1782).
Нравоучительный роман в письмах из жизни куртуазного XVIII века. Порок плетет хитроумные интриги,
заставляя восклицать: «О времена! О нравы!» Однако добродетель все-таки торжествует.

9. Маркиз де Сад. 120 дней Содома (1785).
Первая в истории мировой литературы компьютерная игра с отрезанными частями тел и душ кукольных
персонажей, многоуровневая резалка-душилка-сжигалка. Плюс черный-черный юмор в черной-черной комнате черной-черной ночью. Страшно, аж жуть.

10. Ян Потоцкий. Рукопись, найденная в Сарагосе (1804).
Лабиринтоподобный роман-шкатулка в новеллах. Читатель попадает из одной истории в другую, не успевая перевести дух, а их всего 66. Удивительные приключения, драматические события и мистика высшей пробы.

11. Мэри Шелли. Франкенштейн, или Современный Прометей (1818).
Готическая история, выпустившая на волю целый «выводок» тем и персонажей, впоследствии подхваченных
многими и эксплуатируемых до сих пор. Среди них и искусственный человек, и творец, несущий
ответственность за свое произведение, и трагически одинокий монстр.

12. Чарльз Мэтьюрин. Мельмот-скиталец (1820).
Настоящий готический роман, полный тайн и ужасов. Парафраз на тему Вечного Жида Агасфера и
Севильского Обольстителя Дон-Жуана. А также роман искушений, разнообразных и неодолимых.

13. Оноре де Бальзак. Шагреневая кожа (1831).
Самый страшный роман Бальзака, первого и лучшего на сегодняшний день автора сериалов. «Шагреневая
кожа» – тоже часть его большого сериала, просто кусочек все меньше и меньше, дочитывать очень не
хочется, но влечет в пропасть уже неудержимо.

14. Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери (1831).
Апология романтики и социальной справедливости на материале французского Средневековья, до сих пор
имеющая массу поклонников – хотя бы в виде одноименного мюзикла.

15. Стендаль. Красное и черное (1830–1831).
Достоевский сделал из этого – из газетной криминальной хроники – тенденциозный обличительный памфлет с философией. У Стендаля вышла любовная история, где все виноваты, всех жалко, и главное – страсти!

16. Александр Пушкин. Евгений Онегин (1823–1833).
Роман в стихах. История любви и жизни «лишнего человека» и энциклопедия русской жизни, о чем
благодаря критику Белинскому нам известно со школы.

17. Альфред де Мюссе. Исповедь сына века (1836).
«Герой нашего времени», написанный Эдуардом Лимоновым, только без мата и любвеобильных
афроамериканцев. Любвеобильности, впрочем, довольно и здесь, полно тоски, отчаяния и жалости к себе, но есть и трезвый расчет. Сволочь я последняя, говорит лирический герой. И он безусловно прав.

18. Чарльз Диккенс. Посмертные записки Пиквикского клуба (1837).
На удивление смешное и позитивное произведение английского классика. Вся старая Англия, все лучшее,
что в ней было, воплотилось в образе благородного, добродушного и оптимистичного старика – мистера
Пиквика.

19. Михаил Лермонтов. Герой нашего времени (1840).
История «лишнего человека», ставшего тем не менее, а точнее, именно поэтому примером для подражания
многих поколений юношей бледных.

20. Николай Гоголь. Мертвые души (1842).
Трудно найти более масштабную картину русской жизни на самом глубинном, мистическом ее уровне. Да
еще написанную с таким сочетанием юмора и трагизма. В ее героях видят и точные портреты, написанные
с натуры, и изображения злых духов, отягощающих нацию.

21. Александр Дюма. Три мушкетера (1844).
Один из самых известных историко-авантюрных романов – энциклопедия французской жизни эпохи Людовика
XIII. Герои-мушкетеры – романтики, кутилы и дуэлянты – до сих пор остаются кумирами юношей младшего
школьного возраста.

22. Уильям Теккерей. Ярмарка тщеславия (1846).
Сатира, только сатира, никакого юмора. Все против всех, снобы сидят на снобах и обвиняют друг друга
в снобизме. Некоторые современники смеялись, потому что не знали, что над собой смеялись. Сейчас
тоже смеются, и тоже потому, что не знают, что изменилось время, а не люди.

23. Герман Мелвилл. Моби Дик (1851).
Роман-притча об американских китобоях и последствиях одержимости одним-единственным несбыточным
желанием, целиком порабощающим человека.

24. Гюстав Флобер. Мадам Бовари (1856).
Роман, попавший на скамью подсудимых еще в виде журнальной публикации – за оскорбление
нравственности. Героиню, принесшую в жертву любви семейные узы и репутацию, так и тянет назвать
французской Карениной, но «Мадам» опередила «Анну» на двадцать с лишним лет.

25. Иван Гончаров. Обломов (1859).
Самый русский герой самого русского романа о русской жизни. Нет ничего прекраснее и губительнее
обломовщины.

26. Иван Тургенев. Отцы и дети (1862).
Антинигилистическая сатира, ставшая революционным руководством к действию, потом снова сатирой,
скоро опять будет руководством. И так без конца. Потому что Енюша Базаров вечен.

27. Майн Рид. Всадник без головы (1865).
Самый нежный, самый американский, самый романтический из всех американских романов. Потому,
наверное, что писал британец, действительно влюбленный в Техас. Он нас пугает, а нам не страшно, за
это мы его еще больше любим.

28. Федор Достоевский. Преступление и наказание (1866).
Роман контрастов. Наполеоновские планы Роди Раскольникова приводят его к вульгарнейшему
преступлению. Ни размаха, ни величия – только мерзость, грязь и неприятный привкус во рту. Даже
краденым он не может воспользоваться.

29. Лев Толстой. Война и мир (1867–1869).
Война, мир и обитаемая вселенная человеческого духа. Эпопея о любой войне, о любой любви, о любом
обществе, о любом времени, о любом народе.

30. Федор Достоевский. Идиот (1868–1869).
Попытка создать образ положительно прекрасного человека, которую можно считать единственно
удавшейся. А что князь Мышкин – идиот, так это как раз нормально. Как и то, что все кончается
крахом.

31. Леопольд фон Захер-Мазох. Венера в мехах (1870).
Работу по эротизации страдания, начатую Тургеневым, продолжил его австрийский почитатель. В России,
где страдание относится к «самым главным, самым коренным духовным потребностям» (если верить Федору
Достоевскому), роман вызывает неослабевающий интерес.

32. Федор Достоевский. Бесы (1871–1872).
О русских революционерах – атеистах и нигилистах – второй половины XIX века. Пророчество и
предупреждение, которым, увы, не вняли. А кроме того, убийства, самоубийства, причуды любви и
страсти.

33. Марк Твен. Приключения Тома Сойера (1876) / Приключения Гекльберри Финна (1884).
Роман из двух книг. Предтеча постмодернизма: одни и те же события показаны глазами двух мальчиков –
помладше (Том) и постарше (Гек).

34. Лев Толстой. Анна Каренина (1878).
Яростная любовная история, бунт замужней женщины, ее борьба и поражение. Под колесами поезда. Плачут даже воинствующие феминистки.

35. Федор Достоевский. Братья Карамазовы (1879–1880).
Отцеубийство, в котором – так или иначе – замешаны все сыновья Федора Карамазова. Фрейд прочитал и
придумал Эдипов комплекс. Для русских же главное: есть ли Бог и бессмертие души? Если есть, то не
все дозволено, а если нет, то извините.

36. Михаил Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы (1880–1883).
Вершина литературной деятельности самого жесткого русского сатирика XIX века, окончательный приговор крепостническому строю. Необычайно рельефное изображение уродливого семейства – людей, исковерканных совокупностью физиологических и общественных условий.

37. Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея (1891).
Волшебная, сказочная, чудесная, трогательная и воздушная история стремительного превращения молодого негодяя в старую сволочь.

38. Герберт Уэллс. Машина времени (1895).
Один из столпов современной социальной фантастики. Первым продемонстрировал то, что по времени можно передвигаться взад и вперед, а также то, что легкий жанр способен поднимать очень даже серьезные проблемы.

39. Брэм Стокер. Дракула (1897).
Мостик между размеренной викторианской литературой и энергичной приключенческой прозой ХХ века.
Произведение, сначала превратившее мелкого православного князька, балансировавшего между исламской
Турцией и католической Германией, в воплощение абсолютного Зла, а потом сделавшее его кинозвездой.

40. Джек Лондон. Морской волк (1904).
Морская романтика – только фон для портрета капитана Ларсона, удивительной личности, сочетающей
грубую силу и философскую мысль. Позже такие люди становились героями песен Владимира Высоцкого.

41. Федор Сологуб. Мелкий бес (1905).
Самая реалистическая вещь из всей декадентской литературы. История о том, до чего доводят зависть,
злость и предельный эгоизм.

42. Андрей Белый. Петербург (1913–1914).
Роман в стихах, написанный прозой. К тому же про террористов и российскую государственность.

43. Густав Майринк. Голем (1914).
Завораживающий оккультный роман, действие которого происходит на грани яви и сна, мрачных улочек
пражского гетто и запутанных лабиринтов авторского сознания.

44. Евгений Замятин. Мы (1921).
Идеальное тоталитарное государство, увиденное глазами математика. Литературное доказательство того,
что социальную гармонию невозможно проверить алгеброй.

45. Джеймс Джойс. Улисс (1922).
Роман-лабиринт, из которого на сегодняшний день еще никто не сумел выбраться живым. Ни один
литературный Тесей, ни один литературный Минотавр, ни один литературный Дедал.

46. Илья Эренбург. Необычайные похождения Хулио Хуренито (1922).
Сатира, в которой в качестве главного героя Хулио Хуренито выведен XX век. Книга, некоторые страницы которой оказались пророческими.

47. Ярослав Гашек. Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны (1921–1923).
Здравый смысл во время чумы. Герой, которого объявляют идиотом за то, что он – единственный
нормальный. Самая смешная книга про войну.

48. Михаил Булгаков. Белая гвардия (1924).
Тонущий корабль прошлого ничто и никто не может спасти. Тем заманчивее игрушечный домик, где будут
по-настоящему убиты настоящие солдаты, проигравшие войну против своего народа.

49. Томас Манн. Волшебная гора (1924).
Завтра была война. Только Первая мировая. А так и впрямь – Волшебная гора. Там, наверху, где горы,
хочется отсидеться, убежать от чумы (любой, она во все времена и во всех странах примерно
одинакова), да только нельзя. Волшебство не работает, внизу уже ждут, и у них очень хорошие
аргументы.

50. Франц Кафка. Процесс (1925).
Один из самых сложных и многоплановых романов XX века, породивший сотни взаимоисключающих
интерпретаций во всем диапазоне от занимательно рассказанного сновидения до аллегории
метафизического поиска Бога.

51. Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Великий Гэтсби (1925).
Роман эпохи американского «Джазового века». Литературоведы до сих пор спорят: то ли автор похоронил
в нем великую американскую мечту, то ли просто сожалеет о вечном опоздании сегодняшнего дня,
зажатого между памятью о прошлом и романтическим обещанием будущего.

52. Александр Грин. Бегущая по волнам (1928).
Прекраснодушная романтическая феерия, помогающая вот уже которому по счету поколению молодых людей и девушек пережить пубертатный период и обрести веру в Добро и Свет и в собственное высшее
предназначение.

53. Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев (1928).
Плутовской роман эпохи построения социализма с главным героем-авантюристом Остапом Бендером. Сатира
на советское общество 1920-х – на грани антисоветчины, к счастью, почти не замеченной цензорами тех
лет.

54. Андрей Платонов. Чевенгур (1927–1929).
История построения коммунизма в отдельно взятом селе. Может быть, самый тревожный роман о взрыве
мессианских и эсхатологических настроений в первые послереволюционные годы.

55. Уильям Фолкнер. Шум и ярость (1929).
Скромное обаяние волшебного американского Юга. Легенды, сказки, мифы. Они не отпускают, они до сих
пор аукаются американцам, потому что надо бояться прошлого. Фолкнер придумывает американский
Зурбаган, только там и можно спастись.

56. Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие! (1929).
Военная проза, заокеанская военная проза. Война без войны, мир без мира, люди без лиц и глаз, зато
со стаканами. Стаканы полны, но пьют из них медленно, потому что мертвые не пьянеют.

57. Луи Фердинанд Селин. Путешествие на край ночи (1932).
Стильная и утонченная чернуха. Без надежды. Трущобы, нищета, война, грязь, и никакого просвета,
никакого луча, одно темное царство. Даже трупов не видно. Но они есть, путешествие должно
продолжаться, пока Харону весело. Специально для толерантных оптимистов.

58. Олдос Хаксли. О, дивный новый мир (1932).
Интерпретаторы спорят: утопия это или антиутопия? Как бы то ни было, Хаксли удалось предвосхитить
блага и язвы современного «общества потребления».

59. Лао Шэ. Записки о Кошачьем городе (1933).
Кошки тут ни при чем. Даже лисы, традиционные для китайцев, тоже ни при чем. Это власть, это
читатели в штатском пришли и стучат в дверь. Начинается весело и аллегорично, кончается китайской
камерой пыток. Очень красиво, очень экзотично, только хочется выть и рычать, а не мяукать.

60. Генри Миллер. Тропик Рака (1934).
Стон и вой самца, тоска по городам и годам. Самое физиологически грубое стихотворение в прозе.

61. Максим Горький. Жизнь Клима Самгина (1925–1936).
Почти эпопея, политическая листовка, написанная почти стихами, агония интеллигенции начала века –
актуальная и в конце его, и в середине.

62. Маргарет Митчелл. Унесенные ветром (1936).
Гармоничное сочетание женской прозы с эпической картиной американской жизни времен Гражданской войны Севера и Юга; вполне заслуженно стал бестселлером.

63. Эрих Мария Ремарк. Три товарища (1936–1937).
Один из самых известных романов на тему «потерянного поколения». Люди, прошедшие через горнило
войны, не могут уйти от призраков прошлого, но именно военное братство сплотило трех товарищей.

64. Владимир Набоков. Дар (1938–1939).
Пронзительная тема изгнания: русский эмигрант живет в Берлине, пишет стихи и любит Зину, а Зина
любит его. Знаменитая IV глава – жизнеописание Чернышевского, лучшее из всех существующих. Сам автор говорил: «Дар» не о Зине, а о русской литературе.

65. Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита (1929–1940).
Уникальный синтез сатиры, мистерии и любовной истории, созданный с дуалистических позиций. Гимн
свободному творчеству, за которое обязательно воздастся – пусть даже после смерти.

66. Михаил Шолохов. Тихий Дон (1927–1940).
Казачья «Война и мир». Война во времена Гражданской войны и мир, который до основанья мы разрушим,
чтобы потом ничего и никогда больше не строить. Роман умирает ближе к концу романа, удивительный
случай в литературе.

67. Роберт Музиль. Человек без свойств (1930–1943).
Много лет Музиль подгонял одну к другой до предела отшлифованные строки. Неудивительно, что
филигранный роман так и остался недописанным.

68. Герман Гессе. Игра в бисер (1943).
Философская утопия, написанная в разгар самой страшной войны XX века. Предвосхитила все основные
черты и теоретические построения эпохи постмодернизма.

69. Вениамин Каверин. Два капитана (1938–1944).
Книга, призывавшая советскую молодежь «бороться и искать, найти и не сдаваться». Однако романтика
дальних странствий и научного поиска пленяет и притягивает до сих пор.

70. Борис Виан. Пена дней (1946).
Изящный французский Хармс, иронист и постмодернист, вывалял всю современную ему культуру в перьях и
алмазах. Культура не может отмыться до сих пор.

71. Томас Манн. Доктор Фаустус (1947).
Композитор Адриан Леверкюн продал душу дьяволу. И стал сочинять великолепную, но ужасающую музыку,
где звучат адский хохот и чистый детский хор. В его судьбе отражается судьба немецкой нации,
уступившей соблазну нацизма.

72. Альбер Камю. Чума (1947).
Роман-метафора о «чуме XX века» и той роли, которую вторжение зла играет в экзистенциальном
пробуждении человека.

73. Джордж Оруэлл. 1984 (1949).
Антиутопия, проникнутая затаенным страхом западного общества перед советским государством и
пессимизмом в отношении человеческой способности противостоять социальному злу.

74. Джером Д. Сэлинджер. Над пропастью во ржи (1951).
Трогательный подросток Холден Колфилд, который не хочет (и не может) быть как все. Именно за это его все сразу и полюбили. Как в Америке, так и в России.

75. Рей Бредбери. 451 по Фаренгейту (1953).
Антиутопия, которая давно сбылась. Книги сейчас не сжигают, их просто не читают. Перешли на другие
носители информации. Бредбери, который всегда писал про деревню (ну пусть марсианскую или какую еще, но все равно – деревню), тут особенно яростен. И абсолютно прав в своей ярости.

76. Джон Р. Р. Толкин. Властелин колец (1954–1955).
Трехтомная сага-сказка о борьбе Добра и Зла в вымышленном мире, предельно точно отразившая чаяния
людей ХХ века. Заставила миллионы читателей переживать за судьбы гномов, эльфов и мохноногих
хоббитов, как за своих соплеменников. Сформировала жанр фэнтези и породила множество подражателей.

77. Владимир Набоков. Лолита (1955; 1967, русская версия).
Шокирующая, но литературно изощренная история о преступной страсти взрослого мужчины к малолетке.
Однако похоть здесь странным образом оборачивается любовью и нежностью. Много трогательного и
забавного.

78. Борис Пастернак. Доктор Живаго (1945–1955).
Роман гениального поэта, роман, получивший Нобелевскую премию по литературе, роман, убивший поэта –
убивший физически.

79. Джек Керуак. На дороге (1957).
Одно из культовых сочинений культуры битников. Поэтика американской автострады во всем ее грубом
обаянии. Погоня за хипстером, которая оканчивается ничем. Но гнаться интересно.

80. Уильям Берроуз. Голый завтрак (1959).
Еще одно культовое сочинение культуры битников. Гомосексуальность, извращения, глюки и прочие ужасы. Интерзона, населенная тайными агентами, безумными докторами и всевозможными мутантами. А в целом – истерический рапсод, отталкивающий и завораживающий.

81. Витольд Гомбрович. Порнография (1960).
Несмотря на то что провокационное название не соответствует содержанию, никто из тех, кто осилил
этот чувственно-метафизический роман, не остался разочарованным.

82. Кобо Абэ. Женщина в песках (1962).
Русская тоска без русских просторов. Побег по вертикали. Из небоскребов в песочную яму. Побег без
права вернуться, без права остановиться, без права передохнуть, без каких бы то ни было прав вообще. Женщина может только укрыть песком, только засыпать. Что она и делает. Побег считается удачным:беглец не найден.

83. Хулио Кортасар. Игра в классики (1963).
Роман, сотканный из романов. Интерактивные игры, позвоните, господин читатель, в прямой эфир, я
сделаю, как вы скажете. Латиноамериканцы любят играть, они очень азартны. Этот роман – игра в
азартные литературные игры по-крупному. Некоторые выигрывают.

84. Николай Носов. Незнайка на Луне (1964–1965).
Роман-сказка. Только здесь очень мало сказки, но очень много смешного и страшного. Самая точная,
самая сбывшаяся антиутопия ХХ века. И сейчас еще эта книга все сбывается и сбывается.

85. Джон Фаулз. Волхв (1965).
Жизнь и ужасающие приключения души и смысла современных робинзонов крузо на, увы, обитаемом острове
сплошных кошмаров. Никто никогда не простит никому и ничего.

86. Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества (1967).
Полная драматизма история вымышленного города Макондо, основанного пассионарным лидером-тираном,
интересующимся мистическими тайнами Вселенной. Зеркало, в котором отразилась реальная история
Колумбии.

87. Филип К. Дик. Снятся ли роботам электроовцы (1968).
Произведение, задавшееся вопросом «А те ли мы, за кого себя принимаем, и такова ли реальность, какой ее видят наши глаза?». Заставило обратиться к фантастике серьезных философов и культурологов и заодно заразило специфической паранойей несколько поколений писателей и кинематографистов.

88. Юрий Мамлеев. Шатуны (1968).
Метафизический роман о таинственном эзотерическом кружке, члены которого разными способами пытаются
вырваться из обыденного мира в запредельное.

89. Александр Солженицын. В круге первом (1968).
Роман о «хорошем» лагере, роман о том, что, казалось бы, не так страшно, оттого, видимо, и действует так сильно. В полном кошмаре уже ничего не чувствуешь, а здесь – когда «можно жить» – здесь и понимаешь, что жизни нет и быть не может. Роман даже не лишен юмористических сцен и от этого тоже действует еще сильнее. Не забудем, что круг, может, и первый, но это не спасательный круг, а один из кругов колымского ада.

90. Курт Воннегут. Бойня номер пять, или Крестовый поход детей (1969).
Смешной и безумный роман в шизофренически-телеграфном стиле. Бомбардировка Дрездена американцами и
англичанами в 1945-м, инопланетяне, уволакивающие Билли Пилигрима на планету Тральфамадор. И «такие
дела», произносимые всякий раз, когда кто-нибудь умирает.

91. Венедикт Ерофеев. Москва–Петушки (1970).
Подпольная энциклопедия русской духовной жизни второй половины ХХ века. Смешная и трагическая Библия дервиша, алкоголика и страстотерпца – кому что ближе.

92. Саша Соколов. Школа для дураков (1976).
Один из тех редких романов, в которых важнее не что, а как. Главный герой отнюдь не мальчик-
шизофреник, а язык – сложный, метафоричный, музыкальный.

93. Андрей Битов. Пушкинский дом (1971).
Об обаятельном конформисте, филологе Леве Одоевцеве, который уходит из гнусных «совковых» 1960-х в
золотой XIX век, дабы не замараться. Воистину энциклопедия советской жизни, органичная часть которой – великая русская литература.

94. Эдуард Лимонов. Это я – Эдичка (1979).
Роман-исповедь, ставший одним из самых шокирующих книг своего времени благодаря предельной авторской откровенности.

95. Василий Аксенов. Остров Крым (1979).
Тайваньский вариант российской истории: Крым в Гражданскую не достался большевикам. Сюжет
фантастический, но чувства и поступки героев – настоящие. И благородные. За что им и приходится
заплатить очень дорого.

96. Милан Кундера. Невыносимая легкость бытия (1984).
Интимная жизнь на фоне политических катаклизмов. А вывод – любой выбор неважен, «то, что произошло
однажды, могло совсем не происходить».

97. Владимир Войнович. Москва 2042 (1987).
Самое изощренное сочинение писателя. Четыре утопии, вставленные друг в друга, как матрешки. Трюки с
хронотопом и прочие забавы. А также – самые эксцентричные проявления российского менталитета во всей красе.

98. Владимир Сорокин. Роман (1994).
Книга прежде всего для писателей. Роман, герой «Романа», приезжает в типично русскую деревню, где
живет типично деревенской жизнью – все как в реалистических романах ХIХ века. Но финал – особый,
сорокинский – символизирует конец традиционного романного мышления.

99. Виктор Пелевин. Чапаев и Пустота (1996).
Буддийский триллер, мистический боевик о двух эпохах (1918 год и 1990-е). Которая из эпох настоящая
– неизвестно, да и не важно. Острое чувство жизни в разных измерениях, сдобренное фирменной иронией. Иногда даже захватывает дух. Страшно и весело.

100. Владимир Сорокин. Голубое сало (1999).
Самый скандальный роман этого автора. Бурный сюжет, водоворот событий. Завораживающая игра с языком
– как в симфонии. Китаизированная Россия будущего, Сталин и Гитлер в прошлом и много еще чего. А в
целом, когда дочитаешь, пробивает до слез.

100 лучших книг в истории мировой литературы по версии Newsweek

Составленный Newsweek список 100 лучших книг не похож ни на один другой. Это список списков. В его основе десять рейтингов, составленных в течение последних 20 лет по самым разным критериям. Диапазон очень широк: от книг, выбранных Опрой Уинфри в ее «Книжном клубе», и программы чтения колледжа Св. Иоанна, элитного учебного заведения в Санта-Фе, до «110 обязательных к прочтению книг», отобранных британской Daily Telegraph.
Newsweek стремился учесть целый ряд факторов, в том числе историческое и культурное значение книги, ее актуальность и стабильную популярность. Это не список лучших книг всех времен и народов, а скорее литературный мейнстрим западного, в основном англоязычного мира.
Рейтинг был опубликован в июле 2009 года.

1. Война и мир, Лев Толстой, 1869
2. 1984, Джордж Оруэлл, 1949
3. Улисс, Джеймс Джойс, 1922
4. Лолита, Владимир Набоков 1955
5. Шум и ярость, Уильям Фолкнер, 1929
6. Человек-невидимка, Ральф Эллисон, 1952
7. К маяку, Виржиния Вульф, 1927
8. Илиада и Одиссея, Гомер, 8th век до н.э.
9. Гордость и предубеждение, Джейн Остен, 1813
10. Божественная комедия, Данте Алигьери, 1321
11. Кентерберийские рассказы, Джефри Чосер, 15 век
12. Путешествия Гулливера, Джонатан Свифт, 1726
13. Средний ход, Джордж Элиот, 1874
14. Вещи рассыпаются в прах, Чина Ачибе, 1958
15. Над пропастью во ржи, Джером Сэлинджер, 1951
16. Унесенные ветром, Маргарет Митчелл, 1936
17. Сто лет одиночества, Габриель Гарсия Маркес, 1967
18. Великий Гэтсби, Френсис Скотт Фицджеральд, 1925
19. Уловка-22, Джозеф Хеллер, 1961
20. Возлюбленная, Тони Моррисон, 1987
21. Грозди гнева, Джон Стейнбек, 1939
22. Дети полуночи, Саламан Рушди, 1981
23. О дивный новый мир, Олдос Хаксли, 1932
24. Миссис Делоуэй, Вирждиния Вульф, 1925
25. Родной сын, Ричард Райт, 1940
26. Демократия в Америке, Алексис де Токвиль, 1835
27. Происхождение видов, Чарльз Дарвин, 1859
28. История, Геродот, 440 B.C.
29. Общественный договор, Жан-Жак Руссо, 1762
30. Капитал, Карл Маркс, 1867
31. Государь, Николо Макиавелли, 1532
32. Исповедь, Святой Августин, 4-й век
33. Левиафан, Томас Гоббс, 1651
34. История Пелопонесской войны, Тхацидидес, 431 до н.э.
35. Властелин колец, Джон Рональд Ройл Толкин, 1954
36. Вини-Пух, Алан Александр Милн, 1926
37. Лев, Колдунья и Волшебный шкаф, Клайв Стейплз Льюис, 1950
38. Поездка в Индию, Э.М.Форстер, 1924
39. На дороге, Джек Керуак, 1957
40. Убить пересмешника, Харпер Ли, 1960
41. Библия.
42. Заводной апельсин, Энтони Берджесс, 1962
43. Свет в августе, Уильям Фолкнер, 1932
44. Души черных людей, В. E. B. Дю Буа, 1903
45. Глубокое Саргассово море, Джен Рис, 1966
46. Мадам Бовари, Гюстав Флобер, 1857
47. Потерянный рай, Джон Милтон, 1667
48. Анна Каренина, Лев Толстой, 1877
49. Гамлет, Уильям Шекспир, 1603
50. Король Лир, Уильям Шекспир, 1608
51. Отелло, Уильям Шекспир, 1622
52. Сонеты, Уильям Шекспир, 1609
53. Листья травы, Уолт Уитман, 1855
54. Приключения Гекельбери Финна, Марк Твен, 1885
55. Ким, Редьярд Киплинг, 1901
56. Франкенштейн, Мари Шелли, 1818
57. Песнь Соломона, Тони Моррисон, 1977
58. Пролетая над гнездом кукушки, Кен Кизи, 1962
59. По ком звонит колокол, Эрнест Хемингуэй, 1940
60. Бойня номер пять, Курт Воннегут, 1969
61. Скотный двор, Джордж Оруэлл, 1945
62. Повелитель мух, Уильям Голдинг, 1954
63. Хладнокровный, Труман Капот, 1965
64. Золотой блокнот, Дорис Лессинг, 1962
65. Память вещей, Марсель Пруст, 1913
66. Глубокий сон, Раймонд Чандлер, 1939
67. Когда я умирала, Уильям Фолкнер, 1930
68. И восходит солнце, Эрнест Хемингуэй, 1926
69. Я, Клавдий, Роберт Грэйвс, 1934
70. Сердце – одинокий охотник, Карсон Маккаллерс, 1940
71. Сыновья и любовники, Д. Г. Лоуренс, 1913
72. Вся королевская рать, Роберт Пен Уоррен, 1946
73. Пойди и скажи это на горе, Джеймс Болдуин, 1953
74. Паутина Шарлоты, Э.Б. Уайт, 1952
75. Сердце тьмы, Джозеф Конрад, 1902
76. Ночь, Эли Уизл, 1958
77. Кролик, беги, Джон Апдайк, 1960
78. Век невинности, Эдит Уортон, 1920
79. Жалоба, Филипп Рот, 1969
80. Американская трагедия, Теодор Драйзер, 1925
81. День саранчи, Натанаэл Уэст, 1939
82. Тропик Рака, Генри Миллер, 1934
83. Мальтийский сокол, Дешил Хэммет, 1930
84. Его темные материалы, Филипп Паллман, 1995
85. Смерть приходит за архиепископом, Уилла Кэтер, 1927
86. Толкование сновидений, Зигмунд Фрейд, 1900
87. Образование Генри Адамса, Генри Адамс, 1918
88. Цитатник Мао, Мао Цзэдун, 1964
89. Варианты религиозного опыта: исследование человеческой натуры, Уильям Джеймс, 1902
90. Пригоршня праха, Ивлин Во, 1945
91. Тихая весна, Рэйчл Карсон, 1962
92. Общая теория трудовой занятости населения, прибыли и денег, Джон Мейнард Кейнс, 1936
93. Лорд Джим, Джозеф Конрад, 1900
94. Прощай все это, Роберт Грейвз, 1929
95. Состоятельное общество, Джон Кеннет Гелбрэйт, 1958
96. Ветер в ивах, Кеннет Грэйхэм, 1908
97. Автобиография Малкома X, Алекс Хэли и Малком X, 1965
98. Знаменитые викторианцы, Литтон Стрэчи, 1918
99. Фиолетовый цвет, Элис Уолкер, 1982
100. Вторая мировая война, Уинстон Черчилль, 1948

Я настолько сильно привыкаю ко всему, это касается даже самых незначительных мелочей. Каждый день утром иду неизменно по одной неосвещённой улице, единственный свет которой - машины. Так вот, каждое утро встречаю парня, который курит, перед тем, как сесть в машину и как только я дохожу до поворота, он садиться и едет. К чему это всё? Около недели я его не видела, а без него, как ни странно, дорога уже не та.

Главное, самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предается страстям и грубым сладостям, и доходит совсем до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям и себе самому.

Ф.М. Достоевский "Братья Карамазовы"

За последние две недели я посмотрела три фильма:

"Глава 27" реж. Дж.П.Шефер

Нью-Йорк. 8 декабря 1980 года. Черная дата в истории рок-музыки. Джон Леннон выходит из его нью-йоркских апартаментов «Дакота», где он проживает со своей женой Йоко Оно. Марк Чэпмэн нажимает на курок и выпускает в рок-идола пять пуль подряд.
За несколько дней до трагедии психическое состояние Чэпмена стремительно ухудшается, он предается жесткой депрессии, его гнетет обыденность и мещанство, его все больше раздражает поведение фанатов, собирающихся у «Дакоты». Нет, жизнь не здесь, а там, «Над пропастью во ржи»…

Сам фильм не производит ошеломляющего впечатления, но моментами интресен. Главное, на что меня сподвигнул фильм - прочитать книгу Джерома Д.Сэлинджера "Над пропастью во ржи".

"Субмарина" реж. Ричард Айоаде. Картина снята по одноимённому роману Джо Данторна.

Этот фильм меня по-натоящему впечатлил!

— Мам, в гипотетическом пожаре, где нас с папой одинаково сложно спасти, кого бы ты спасла? - Я бы спасла тебя, и очень горевала по твоему отцу.

Я спросил, кого бы он [папа] спас первым, если бы в доме начался пожар и мы с мамой подвергались бы одинаковому риску. Он ответил, нисколько не сомневаясь:
- Я бы спас маму, и вместе у нас было бы больше шансов спасти тебя.
Я тогда подумал, не был ли этот ответ заготовлен у него заранее.

"Девственницы-самоубийцы" реж. София Коппола

Не умею писать рецензии к фильмам, просто скажу, что понравился.

Иосиф Бродский

Письма к стене (1964)

Сохрани мою тень. Не могу объяснить. Извини. Это нужно теперь. Сохрани мою тень, сохрани. За твоею спиной умолкает в кустах беготня. Мне пора уходить. Ты останешься после меня. До свиданья, стена. Я пошел. Пусть приснятся кусты. Вдоль уснувших больниц. Освещенный луной. Как и ты. Постараюсь навек сохранить этот вечер в груди. Не сердись на меня. Нужно что-то иметь позади. Сохрани мою тень. Эту надпись не нужно стирать. Все равно я сюда никогда не приду умирать, Все равно ты меня никогда не попросишь: вернись. Если кто-то прижмется к тебе, дорогая стена, улыбнись. Человек -- это шар, а душа -- это нить, говоришь. В самом деле глядит на тебя неизвестный малыш. Отпустить -- говоришь -- вознестись над зеленой листвой. Ты глядишь на меня, как я падаю вниз головой. Разнобой и тоска, темнота и слеза на глазах, изобилье минут вдалеке на больничных часах. Проплывает буксир. Пустота у него за кормой. Золотая луна высоко над кирпичной тюрьмой. Посвящаю свободе одиночество возле стены. Завещаю стене стук шагов посреди тишины. Обращаюсь к стене, в темноте напряженно дыша: завещаю тебе навсегда обуздать малыша. Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму. Не пугай малыша. Я боюсь погружаться во тьму. Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак, не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак. Только жить, только жить, подпирая твой холод плечом. Ни себе, ни другим, ни любви, никому, ни при чем. Только жить, только жить и на все наплевать, забывать. Не хочу умирать. Не могу я себя убивать. Так окрикни меня. Мастерица кричать и ругать. Так окрикни меня. Так легко малыша напугать. Так окрикни меня. Не то сам я сейчас закричу: Эй, малыш! -- и тотчас по пространствам пустым полечу. Ты права: нужно что-то иметь за спиной. Хорошо, что теперь остаются во мраке за мной не безгласный агент с голубиным плащом на плече, не душа и не плоть -- только тень на твоем кирпиче. Изолятор тоски -- или просто движенье вперед. Надзиратель любви -- или просто мой русский народ. Хорошо, что нашлась та, что может и вас породнить. Хорошо, что всегда все равно вам, кого вам казнить. За тобою тюрьма. А за мною -- лишь тень на тебе. Хорошо, что ползет ярко-желтый рассвет по трубе. Хорошо, что кончается ночь. Приближается день. Сохрани мою тень.

Ненависть - само по себе ужасное чувство, в сочитании с температурой, ещё больше разрушает меня изнутри. Около недели мизантропия охватила меня, при том, что я понимаю психологию насчёт отношения к окружающим, нечего не могу с собой сделать. В последнее время, многие друзья\знакомые показывают свою двуличность\лицемерие\фальш, это как минимум жалкое зрелище. Теперь, мне кажется я не монимаю людей, не понимаю себя, я запуталась. Меня ввели в шок и разочаровали люди, которые в моём окружении, я негодую из за того, что в итоге мало знаю о каждом.

Я вдруг поняла, что совсем не умею знакомиться, ведь первое впечатление я создаю не особо приятное. С Т., мы говорили на эту тему, она сказала, что увидев меня впервые, подумала, что я высокомерная; я в свою очередь подумала о ней тоже самое. Первое, для меня обманчивое впечатление. Я плохо разбираюсь в людях, которые должны войти в мою жизнь.

Каждый день чудесным образом я смотрю на время, каждый раз на часах 16:16, и это должно же что-то значить?

На днях, сидя в автобусе, в котором был всего два человека, ко мне пришла мысль об именах. Я сопоставила всех близких мне людей, бывших друзей и т. д, пришла в выводу, что в основном я влюбляюсь в людей с именами на А, Е и М, и они в меня, это так странно, всю жизнь, неизменно. У меня было две близких подруги, которых звали Ирины, они абсолютно похожи, особенно в недостатках, главный из которых - манипуляция, не могу переносит не свободу в общении и действиях, из за этого и прекратилось общение в обоих случаях.

И да, времени постоянно не хватает, допишу пост позже.

Cписок фильмов о душевных расстройствах:

Агорафобия
- Имитатор (1995)
- Обнажённый страх (1999)
- Застывший от страха (2000)
- Влюблённый Тома (2000)
- Public Domain (2003)

Расстройства аутистического спектра
- Мальчик, который умел летать (1986)
- Человек дождя (1988)
- Карточный домик (1993)
- Куб (1997)
- Меркурий в опасности (1998)
- Без ума от любви (2005)
- Снежный пирог (2006)
- Бен Икс (2007)
- Чёрный шар (2008)
- Адам (2009)
- Меня зовут Кхан (2010)
- Тэмпл Грандин (фильм) (2010)
- Теория большого взрыва (сериал) (с 2007)

Биполярное аффективное расстройство (маниакально-депрессивный психоз)
- Мистер Джонс (1993)
- Поллок (2001)
- Сильвия (2003)
- Безумная любовь (1995)
- Заклинатель лошадей (1998)
- Майкл Клейтон (2007)
- Информатор (2009)

Большое депрессивное расстройство
- Интерьеры (1978)
- Обыкновенные люди (1980)
- Ангел за моим столом (1990)
- Мясник (1997)
- Девственницы-самоубийцы (1999)
- Нация прозака (2001)
- Часы (2002)
- Покушение на Ричарда Никсона (2004)
- Вероника решает умереть (2009)

Диссоциативные расстройства
- Три лица Евы (1957)
- Психо (1960)
- Сибил (1976)
- Сердце ангела (1987)
- Цвет ночи (1994)
- Никогда не разговаривай с незнакомцами (1995)
- Два убийцы (1998)
- Ураган (1999)
- Я, снова я и Ирэн (2000)
- Две жизни (2000)
- История двух сестёр (2003)
- Идентификация (2003)
- Гипноз (2004)
- Тайное окно (2004)
- Машинист (2004)
- Игра в прятки (2005)
- Пиджак (2005)
- Три ключа (2007)
- Безумный следователь (2007)
- Беспомощный (2007)
- Дороти Миллс (2008)
- Тёмные этажи (2008)
- Незваные (2009)
- Пикок (2010)
- Френки и Элис (2010)

Обсессивно-компульсивное расстройство
- Секреты души (1926)
- Люди-кошки (1942)
- А как же Боб? (1991)
- Лучше не бывает (1997)
- Планета Ка-Пэкс (2001)
- Великолепная афера (2003)
- Грязная Любовь (2004)
- Авиатор (2004)
- Фиби в Стране чудес (2009)
- Glee (2009)

Ретроградная амнезия
- Змеиная яма (1948)
- Малхолланд Драйв (2001)
- Число 23 (2007)

Шизофрения
- Сквозь тусклое стекло (1961)
- Образы (1972)
- Король-рыбак (1991)
- Бенни и Джун (1993)
- Безумие короля Георга (1994)
- Чистый, бритый (1995)
- Теория заговора (1997)
- Ослёнок Джулиэн (1999)
- Посланница: История Жанны д’Арк (1999)
- Игры разума (2001)
- Донни Дарко (2001)
- Планета Ка-Пэкс (2001)
- Revolution 9 (2001)
- Мэй (2002)
- Игби идёт ко дну (2002)
- Паук (2002)
- В руках бога (2004)
- Паучий лес (2004)
- Кто вы, мистер Брукс? (2007)
- Солист (2008)
- Остров проклятых (2010)
- Чёрный лебедь (2010)
- Идеальный хозяин (2010)
- Запрещённый приём (2011)

Бредовое расстройство и другие психотические расстройства
- Отвращение (1965)
- Король комедии (1982)
- Роковое влечение (1987)
- Ларс и настоящая девушка (2007)
- Одержимость (2009)

Тревожный невроз
- Обыкновенные люди (1980)

ИССЛЕДОВАНИЕ УЖАСА

1

В ресторане невольно задумаешься о пространстве.

Четыре человека сидели за столиком. Один из них взял яблоко и проткнул его иглой насквозь. Потом он присмотрелся к тому, что получилось, – с любопытством и с восхищением. Он сказал:

– Вот мир, которому нет названия. Я создал его по рассеянности, неожиданная удача. Он обязан мне своим существованием. Но я не могу уловить его цели и смысла. Он лежит ниже исходной границы человеческого языка. Его суть так же трудно определить словами, как пейзаж или пение рожка. Они неизменно привлекают внимание, но кто знает, чем именно, в чем тут дело.

Это один из неосуществившихся миров, таких нет, но они могли бы быть, со своей жизнью, со своими чувствами.

Интересно знать, счастлив он или нет; в чем его страсть; в чем его терпение.

Я знаю одно: он имеет свой вид, свои очертания. В них, очевидно, и состоит его жизнь. Нет сомнений, это изумительный мир! Если хотите, ради него стоит идти на жертвы, ему можно даже молиться. Разве не молились люди разноцветным камням и деревьям?.. Или все это не важно, и за внешним видом, улавливаемым глазом, не кроется ничего, он ничего не значит? Нет, я этому не верю.

Мне кажется, что любое очертание есть внешнее выражение особого, независимого от нас чувства. Мне кажется, геометрия есть осязаемая психология.

Послушайте, мне пришла в голову странная мысль. Чем отличается треугольник от круга? В них заложены разные принципы построения, в каждом из них свой внутренний закон, своя душа. И вот душа круга встречается с душой треугольника, у них завязывается разговор. О чем они могут говорить, что они могут сообщить друг другу?..

Так началась застольная беседа о высоких вещах.

2

Зачем идти так далеко? Не достаточно ли, например, просто глядеть то в одно стеклышко, то в другое: сквозь зеленое стекло все вещи кажутся отлитыми из густого живого раствора; сквозь желтое – нежной долькой апельсина. А если стекла к тому же меняют свой цвет при созревании дня? Я буду жить как мушка, отливающая золотом, между двумя рамами, как помещик, не зная бед, как крохотный паучок среди растянувшейся по цветной беседке паутины. И весь мир будет протекать, пересыпаться сквозь меня, как песок сквозь горлышко песочных часов.

Да, это возможно. К тому же стекла могут менять степень своего преломления. Это будет их возмужание и рост, юность и старение, их жизнь, полная событий.

– Мне понятно все это, – сказал четвертый собеседник. – Тоска по дорогим, преждевременно отбывшим, не дает мне покою. О, это постоянная неиссякающая боль, ничем не возместимая потеря! Мы разлучены пространством и временем, навсегда, наглухо. Но безумное любопытство сжигает меня. Мы хотим быть всеми предметами и существами – температурой, волной, преобразованием. Неистощимая жажда увидеться не покидает меня.

Тогда встает говоривший прежде и поднимает рюмку:

– Я пью за тропическое чувство.

Какое тропическое чувство.

3

Есть особый страх послеполуденных часов, когда яркость, тишина и зной приближаются к пределу, когда Пан играет на дудке, когда день достигает своего полного накала.

В такой день вы идете по лугу или через редкий лес, не думая ни о чем. Беззаботно летают бабочки, муравьи перебегают дорожку, и косым полетом выскакивают кузнечики из-под ног. Цветы поражают вас своим ароматом: как прекрасно, напряженно и свободно они живут! Они как бы отступают перед всеми, из вежливости давая дорогу, и клонятся назад. Всюду безлюдно, и единственный звук, сопровождающий вас, – это звук вашего собственного работающего внутри сердца.

Тепло и блаженно, как в ванне. День стоит в своей высшей, самой счастливой, точке.

В жаркий летний день вы идете по лугу или через редкий лес. Вы идете, не думая ни о чем. Беззаботно летают бабочки, муравьи перебегают дорожку, и косым полетом выпархивают кузнечики из-под носа. День стоит в своей высшей точке.

Тепло и блаженно, как в ванне. Цветы поражают вас своим ароматом. Как прекрасно, напряженно и свободно они живут! Они как бы отступают, давая вам дорогу, и клонятся назад. Всюду безлюдно, и единственный звук, сопровождающий вас, это звук собственного работающего внутри сердца.

Вдруг предчувствие непоправимого несчастья охватывает вас: время готовится остановиться. День наливается для вас свинцом. Каталепсия времени! Мир стоит перед вами как сжатая судорогой мышца, как остолбеневший от напряжения зрачок. Боже мой, какая запустелая неподвижность, какое мертвое цветение кругом! Птица летит в небе, и с ужасом вы замечаете: полет ее неподвижен. Стрекоза схватила мушку и отгрызает ей голову; и обе они, и стрекоза и мушка, совершенно неподвижны. Как же я не замечал до сих пор, что в мире ничего не происходит и не может произойти, он был таким и прежде и будет во веки веков. И даже нет ни сейчас, ни прежде, ни – во веки веков. Только бы не догадаться о самом себе, что и сам окаменевший, тогда все кончено, уже не будет возврата. Неужели нет спасения из околдованного мира, окостеневший зрачок поглотит и вас? С ужасом и замиранием ждете вы освобождающего взрыва. И взрыв разражается.

– Взрыв разражается?

– Да, кто-то зовет вас по имени.

Об этом, впрочем, есть у Гоголя. Древние греки тоже знали это чувство. Они звали его встречей с Паном, паническим ужасом. Это страх полдня.

4

Вода, твердая как камень

Да, вы попали в стоячую воду. Это сплошная вода, которая смыкается над головой, как камень. Это случается там, где нет разделения, нет изменения, нет ряда. Например, переполненный день, где свет, запах, тепло на пределе, стоят как толстые лучи, как рога. Слитный мир без промежутков, без пор, в нем нет разнокачественности и, следовательно, времени, невозможно существовать индивидуальности. Потому что если все одинаково, неизмеримо, то нет отличий, ничего не существует.

Но кто же в последний момент назвал вас по имени? Конечно, вы сами. В смертельном страхе вспомнили вы о последнем делителе, о себе, обеими руками схватили свою душу.

Гордитесь, вы присутствовали при Противоположном Вращении. На ваших глазах мир превращался в то, из чего возник, в свою первоначальную бескачественную основу.

В этот миг вы встретились не только с Паном, но и со своей собственной душой. Какой слабый голос у нее, слабый, но довольно приятный.

Боязнью безындивидуальности объясняется также неприязнь к открытым сплошным пространствам: однообразным водным или снежным пустыням, большим оголенным горам, степи без цветов, синему или белому небу, слишком насыщенному солнцем пейзажу. Величественное всегда сурово и неуютно.

О, особая тоска южных стран, где природа чрезмерно сильна и жизнь удивительно бесстыдна, так человек теряется в ней и готов плакать от отчаяния! Не за нее ли платят двойной оклад отправляющимся служить в колонии, но и это не помогает, они так быстро теряют желание жить, погружаются и гибнут.

Тропическая тоска находит свое выражение в истерии, свойственной южным народам: в припадках пляски или судорожного бега, когда человек бежит не останавливаясь с ножом в руке, – он хочет как бы разрезать, вспороть непрерывность мира, – бежит, убивая все на пути, пока его не убьют самого или изо рта у него не хлынет кровавая пена.

Снежная тоска известна зимовщикам полярных станций. Она вызывает также судорожные пляски и особую болезнь менерик, при которой человек, не выдержав вечной муки, уходит от стоянки напрямик в темноту, в снег, на гибель.

5

Кровь и сон

Меня интересует, кто придумал сказку об уснувшем царстве. Ведь был же человек, который ее придумал, кому впервые пришла в голову эта странная мысль. И очевидно, он попал в точку, если эта сказка производит впечатление на всех, обошла весь мир.

Помните, там даже часы останавливаются, слуга застывает на ходу, протянув ногу вперед, с блюдом в одной руке. И тотчас же из-под земли подымаются деревья, вырастают травы, длинные, как волосы, и точно зеленой паутиной или пряжей застилают все вокруг. Да, там еще чердак со слуховым оконцем, злая старуха за пряжей и спящая красавица: она заснула, потому что укололась, и капелька крови вытекла из ее пальца.

При чем тут укол, какая связь у него с остановкой времени, со сном?

Но сначала о пряже. Говорят, пряжа похожа на судьбу; но еще более она похожа на растение. Как растение, она не имеет центра и бесконечна, неограниченно продолжаема. В ней есть скука, и время, не заполненное ничем, и общая, родовая жизнь, которая ветвится и ветвится неизвестно зачем; когда ее начинаешь вспоминать, не знаешь, была она или нет, она протекла между пальцев, прошла, как бесконечный миг, как сон, вспоминать нечего.

Любопытно, что и до сих пор очень многие люди боятся вида крови, им становится от нее дурно. А что бы, казалось, в этом страшного? Вот она выходит через порез, содержащая жизнь красная влага, вытекает свободно и не спеша и расползается неопределенным, все расширяющимся пятном. Хотя, пожалуй, в этом действительно есть что-то неприятное. Слишком уж просто и легко она покидает свой дом и становится самостоятельной – тепловатой лужей, неизвестно – живой или неживой. Смотрящему на нее это кажется столь противоестественным, что он слабеет, мир становится в его глазах серой мутью, головокружительным томлением. В самом деле, здесь имеется нечто противоестественное и отвратительное, вроде щекотки не извне, а в глубине тела, в самой его внутренности. Медленно выходя из плена, кровь начинает свою, исконно уже чуждую нам, безличную жизнь, такую же, как деревья или трава, – красное растение среди зеленых.

Тем самым разоблачается, что наше тело более чем наполовину растение: все его внутренности – растения.

Но безличная жизнь не имеет времени. В ней нет несовпадений и толчков. И растения тем и отличаются от животного, что для них нет времени: все для них протекает в единый бесконечный миг, как глоток, как звук камертона.

В этом причина страха крови, отвращения к ней, испытываемого многими людьми: боязнь несконцентрированной жизни.

Укол – и порывается интимная связь между стихийной и личной жизнью; кровь устремляется в открывшийся для нее выход, настает ее странное цветение; настает обморок мира, безвременный сон. Вот все уже заткано равномерно, как пряжей или паутиной, иной молчаливой зеленой жизнью. Мир снова превращается в то, что он есть, в растение. Какой у него бурный и неподвижный рост! И так было и будет всегда, во веки веков, пока не придет вдруг создатель новой неравномерности со своим избирающим поцелуем, не возникнет снова иллюзия происходящих событий.

6

Рестораны строят поближе к воде, чтобы открывался широкий кругозор, и, когда их располагают над самой водой, их называют поплавками. Коммерсанты – это практические философы, они понимают, что нужно человеку. А что же нужно человеку? Ему нужно созерцание. На миг приподнять голову, оглянуться кругом и вдохнуть свежий воздух. А потом снова плыть среди бурной пены, пока хватит сил и радость не перейдет в изнеможение, в смерть. Ведь никто никогда не жил ни для себя, ни для других: все жили для одного – для трепета.

Есть нечто торжественное в тех явлениях природы, когда ее стрелка как бы перепрыгивает с одного деления на другое; в смене дня вечером, например, в подъеме луны из-за горизонта. Даже легкомысленный тогда замолкает и задумывается неизвестно о чем, и все глядят на темнеющее море и ждут: вот-вот покажется маленькая лодочка, причалит к сходням, из нее выйдет седобородый хозяин мира и скажет: «Я вижу, гости меня заждались. Простите за невольную заминку. Но теперь настала пора раскрыть вам сюрпризы, которые я для вас приготовил».

Однако это никогда не случается.

За одним из столиков встретились несколько человек и вели разговор на изложенные здесь темы.

Как прекрасна бескорыстная беседа! Никому ни от кого ничего не нужно, и каждый говорит когда и что захочет. Она подобна реке: она не торопится и течет в направлении к морю то медленно, то быстро, иногда прямо, иногда выгибаясь вправо или влево. Две богини стоят за плечами собеседников: богиня свободы и богиня серьезности. Они смотрят на людей благосклонно и с уважением, они с интересом прислушиваются к разговору.

7

Что касается чувств ужаса, отвращения, любви, радости и т.п., то при рассуждении о них делаются всегда следующие три ошибки.

Первая ошибка заключается в их утилитарном толковании. Люди, скажем, боятся змей, потому что они опасны. На возражение, что змей боятся и те, кто не знает, что они опасны, отвечают ссылкой на инстинкт, на передачу страха к определенным вещам по наследству. Все это искусственно и наивно, попросту неумно. Есть множество безвредных вещей, возбуждающих непосредственно страх, и множество опасных и вредных, его не возбуждающих. Да и само явление страха вовсе не так уже полезно для сохранения жизни: страх расслабляет, парализует либо лишает обычной толковости, изматывает все силы в кратчайший срок. Интересно, какую пользу приносит кролику сковывающий его страх под взглядом змеи? Или кенгуру, который при внезапном испуге умирает от разрыва сердца? Все это говорит за то, что страх возник не как полезное приспособление, он первичен, вездесущ и самостоятелен, и только частично, в небольшой доле использован полезно, в целях предосторожности среди бесчисленных опасностей жизни. Такое использование стало возможным потому, что где-то, в самой глубине, ужасность все же связана с тенденциями зловещими и губительными для индивидуальной жизни. Но, как всякая тенденция, это верно только статистически, вообще, а не для каждого случая.

Вторая ошибка связана с первой и заключается в утверждении субъективности чувств. Если вещь страшна, потому что она нам вредна, то ясно, что она страшна не сама по себе, это наше субъективное ощущение ее: кому она не вредна, тому и не страшна. С нашей же точки зрения, ужасность, т. е. свойство порождать в живых существах страх, есть объективное свойство вещи, ее консистенции, очертаний, движения и т.д. Как можно сказать о вещи или веществе, что оно твердое или мягкое, светящееся или темное, так же можно о ней сказать, страшное оно или нет.

Наконец, третья ошибка, связанная с предыдущими, заключается в том, что ужасность рассматривается как печальное свойство, как рубрика, в которую попадают совершенно разнородные вещи. Гром, например, страшен по одной причине, мышь совершенно по другой, Пан по третьей. Страх, таким образом, является именем собирательным. С нашей же точки зрения, страх есть имя собственное. Существует в мире всего один страх, один его принцип, который проявляется в различных вариациях и формах.

Все сказанное о чувстве страха относится и ко всем другим чувствам.

8

Все, что грозит нам ущемлением (боль, неприятности, уничтожение), страшно. Это страх по связи, опосредственный. Но имеются и такие события и вещи, которые страшны сами по себе.

Тому можно привести множество примеров.

Желе.

Ребенок плачет от испуга, увидев колеблющееся на блюде желе. Его испугало подрагивание этой, точно живой, аморфной и вместе с тем упругой массы. Почему? Потому ли, что он счел ее живой? Но множество иных, подчас опасных действительно, живых существ не вызывает в нем страха. Потому ли, что жизненности здесь обманчива? Но если бы желе на самом деле было живым, оно было бы никак не менее страшным.

Пугает здесь, следовательно, не вообще одушевленность (подлинная или имитация), а какая-то как бы незаконная или противоестественная одушевленность. Органической жизни соответствует концентрированность и членораздельность, здесь же расплывчатая, аморфная и вместе с тем упругая, тягучая масса, почти неорганическая жизнь.

Это страх перед вязкой консистенцией, перед коллоидами и эмульсией. Страх перед однородностью, в которой появляются кратковременные сгущения, тяжи, нити напряжения, зыбкой самостоятельности, структуры.

Примерами веществ и сред, рождающих этим страх или отвращение, могут служить: грязь, топь, жир – особенно тягучие жиры, как рыбий или касторовое масло, – слизь, слюна (плевание, харканье), кровь, все продукты желез, в том числе семенная жидкость, вообще протоплазма.

На последнем следует остановиться.

Живая плазма не случайно возбуждает брезгливость. Жизнь всегда в самой основе есть вязкость и муть. Живым веществом является то, о котором нельзя сказать, одно ли это существо или несколько. Сейчас в плазме как будто один узел, а сейчас уже два. Она колеблется между определенностью и неопределенностью, между индивидуальностью и индивидуализацией. В этом ее суть.

На высших ступенях органической жизни это может заслоняться, но оно никогда не исчезает. Из этого следует, во-первых, что во всяком живом существе скрыто нечто омерзительное и, во-вторых, что великое множество живых существ явно омерзительно, возбуждает беспричинный страх.

Что касается первого, то, помимо всего перечисленного, отвратительны и страшны вообще все внутренности: мозг, кишки, легкие, сердце, даже живое мясо, все вообще соки тела.

Что касается второго, то противны на прикосновение все несложные организмы, особенно бесскелетные, как, например, морские. Особенно резко это заметно на паразитах, которые испытали вторичное и, таким образом, чрезмерное упрощение. Клопы и глисты отвратительны своей консистенцией, тем, что они почти жидкие.

С консистенцией может быть связан и характерный цвет, также вызывающий страх: мутно-прозрачный, часто бело-желтый. Такой цвет имеют, например, бельевые вши. Это цвет эмульсии.

9

В основе страха, вызываемого консистенцией и цветом, лежит страх перед разлитой, неконцентрированной жизнью. Такой жизни должны соответствовать и специфические звуки: хлюпанье, глотанье, засасывание, – словом, звуки, вызываемые разрежением и сдавливанием. Но жизнь вообще молчалива, и о ее звуках рассуждать трудно.

Гораздо характернее для нее пространственная форма. И это второй главный страх: первый – консистенции, второй – формы.

Разлитость жизни выражается в ее равномерном растекании во все стороны, т. е. отсутствии предпочтительного направления, т. е. симметрии.

Жизненная симметрия может осуществляться в трех формах: пузырь, отростки во все стороны, ряд (сегменты). Очень часто эти формы сопутствуют друг другу.

Паук, клоп, вошь, осьминог (пузырь + отростки ноги); жаба, лягушка (пузырь), гусеница (пузырь, сегменты, отростки); краб, рак (сегменты, отростки); многоножки, сколопендры (сегменты, отростки); живот, зад, женская грудь, опухоль, нарыв (пузырь).

О пузырчатости. Это основная форма живой консистенции. Но она обычно недостижима из-за неравномерности окружающей среды (земное тяготение, no граничность земли и воздуха, движение вперед). В соответствии со всем этим пузырчатость превращается в то, что можно назвать «обтекаемостью». Но всюду, где живая ткань остается непрактичной, неспециализированной и верной себе, она приближается к форме пузыря. И там, как известно, она наиболее эротична.

Страх перед пузырчатостью не ложен. В ней действительно видна безындивидуальность жизни. Размножение и состоит в том, что в пузырьке появляется перетяжка и от него обособляется новый пузырек.

Об отростках. Мы имеем в виду жгутики, усики, щупальца, ножки, волосистость тела. Страх перед ними не ложен: в них действительно некоторая самостоятельность жизни – оторванная нога осьминога, паука-сенокосца и т.д.

О кольцах. И в них самостоятельность жизни: ганглии в каждом из сегментов. Дождевой червь, разрезанный надвое, расползается в разные стороны, это в высшей степени непристойно.

10

Разительным, хотя и искусственным примером страха, вызываемого безындивидуальной жизнью, является впечатление от опытов по переживанию изолированных органов: палец, растущий в физиологическом растворе, голова собаки, скалящая зубы, и т.п.

Поэтому же так неприятны мысли о том, что у мертвеца еще растут ногти, продолжается жизнь отдельных клеток.

Вообще страх перед мертвецом – это страх перед тем, что он, может быть, все же жив. Что же здесь плохого, что он жив? Он жив не по-нашему, темной жизнью, бродящей еще в его теле, и еще другой жизнью – гниением. И страшно, что эти силы подымут его, он встанет и шагнет как одержимый.

Этим же страшны сомнамбулы, лунатики, идиоты и т.д.

Первый страх – перед консистенцией, второй – перед формой, третий – перед движением.

Обычное наше движение – концентрированное: к одному концу приложена сила, другой конец под ее воздействием пассивно меняет свое положение. Это движение по принципу рычага.

Но глубже и исконнее его колыхательное движение жизни, при котором нет разделения на активные и пассивные элементы, все по очереди равноправны. Такое переливающееся по телу движение называют, в зависимости от того, к чему оно относится, перистальтикой, судорогами, спазмами, перебиранием жгутиков или ног, пульсацией, ползанием разных видов; Но суть его одна: нерасчлененность на периоды (шаги) и отсутствие центра толчка. Этим противны гады. Ведь движение змеи – это движение кишки, да и форма та же.

Как известно, эротические движения – колыхательные.

Такое же непрерывное, переливчатое движение можно наблюдать у винтов и рычагов машины, которые то выпячиваются, то снова втягиваются в свое металлическое, политое маслом ложе.

Так льется густая жидкость из бутылки. И так же равномерно и неумолимо, стелется гусеничная передача трактора или танка.

В этом, между прочим, кроется одна из причин, почему танк внушал безотчетный ужас людям на войне.

12

Многоногость неприятна уже сама по себе, но особенно неприятно, когда эти ноги начинают двигаться, животное как бы кишит ногами. Тут соединяются впечатления кольчатости, множества симметричных отростков и колыхательного движения. Быстрота перебирания ножек не позволяет различить отдельных шагов, туловище при этом остается как бы не участвующим в движении, получается какой-то ровный, автоматический ход. Ровен, впрочем, только сам ход, в противоположность, скажем, ходу лошади или человека; остановки же, пускание в ход и перемены направления получаются, благодаря обилию ног, наоборот, необычайно резкими, судорожными, мгновенными. Получается дергающийся бег с внезапными паузами и зигзагами; такой, например, у крабов.

Вот этот-то подрагивающий бег более неприятен.

Как это ни странно, но этот судорожный характер бега присущ и некоторым четвероногим, именно мышам и крысам. Мышь бежит как заводная. И боятся именно бегущей, мечущейся мыши или крысы. Достаточно вообразить, что у мыши иные ноги, что она ходит как другие, более крупные животные, – и все, что есть в ней неприятного, пропадает.

В чем тут дело, почему такой характер движений присущ именно мышам и крысам, я не знаю.

13

В человеческом теле эротично то, что страшно. Страшна же некоторая самостоятельность жизни тканей и частей тела; женские ноги, скажем, не только средство для передвижения, но и самоцель, бесстыдно живут для самих себя. В ногах девочки этого нет. И именно потому в них нет и завлекательности.

Есть нечто притягивающее и вместе отвратительное в припухлости и гладкости тела, в его податливости и упругости.

Чем неспециализированнее часть тела, чем менее походит она на рабочий механизм, тем сильнее чувствуется ее собственная жизнь.

Поэтому женское тело страшнее мужского; ноги страшнее рук, особенно это видно на пальцах ног.

14

Жизнь предстает нам в виде следующей картины.

Полужидкая неорганическая масса, в которой происходит брожение, намечаются и исчезают натяжения, узлы сил. Она вздымается пузырями, которые, приспосабливаясь, меняют свою форму, вытягиваются, расщепляются на множество шевелящихся беспорядочно нитей, на целые цепочки пузырей. Все они растут, перетягиваются, отрываются, и эти оторванные части продолжают как ни в чем не бывало свои движения и вновь вытягиваются и растут.

15

В основе ужаса лежит омерзение. Омерзение же не вызвано ничем практически важным, оно эстетическое. Таким образом, всякий ужас – эстетический, и, по сути, он всегда один: ужас перед тем, что индивидуальный ритм всегда фальшив, ибо он только на поверхности, а под ним, заглушая и сминая его, безличная стихийная жизнь. Это подобно тому, как если бы мы разговаривали с нежно любимым другом, вспоминали то, что нам ближе и важнее всего, и вдруг сквозь черты его лица выступило бы другое, чуждое, по-обезьяньи свирепое и хитрое лицо идиота. Мы обманулись: он не тот, за кого мы его принимали. С этим невозможно столковаться просто потому, что он даже не понимает слов, он весь устроен не по-нашему.

Он не тот, а оборотень.

И всякий страх есть страх перед оборотнем.

16

Рой страхов вьется надо мною, как мухи над падалью, не дает мне покою. Среди них я узнаю те, что давно знакомы: страх темноты, и тесноты, и пустоты.

Страх темноты. Когда человек идет ночью по лесу, этот страх понятен. Но даже ребенок сознает, что темноты в комнате нечего бояться. Между тем боится.

Приглядываясь к этому страху, я замечаю в нем: тоску изоляции или одиночества; ожидание неизвестных угроз; тоску однообразного фона.

Из них последняя мне ясна. Разве не говорил я о ней, рассказывая о страхе послеполуденных часов? Однообразие – оно уничтожает время, события, индивидуальность. Достаточно длительного гудка сирены, чтобы мы уже почувствовали, как весь мир отходит на задний план вместе со всеми нашими делами, прикосновение небытия.

Ту же тоску вызывает темнота, снег или туман. Человек очутился в тумане среди озера. Кругом все одно и то же: белизна. И невольно возникает сомнение не только в том, существует ли мир, но существовал ли он вообще когда-нибудь.

Что-то есть в этом полном окружении, что плотно охватывает, останавливает часы, проникает в самые кости, останавливает дыхание и биение сердца.

Есть в чувстве изоляции особая тоска полного и плотного охвата, погасания надежд, как мы это хорошо понимаем.

Возможно, что это именно вызывает абсолютную неподвижную покорность животных при вызывании каталепсии прикосновением или поглаживанием.

В этой изоляции особенно чувствуется потребность в человеческом лице, голосе, в крайнем случае, хоть не человека, а просто живого существа.

Так дети в темноте просят: «Посиди со мной!»

Почему мы так плохо переносим одиночество? Отчего любые удовольствия и подвиги становятся пустыми и безвкусными, если их не с кем разделить, о них никто не узнает? Даже такой тупой человек, как Робинзон Крузо, и то тяготился одиночеством.

Не странно ли, что значение события, наше собственное значение, приобретает силу для нас только тогда, когда оно отразится в чужих глазах, по крайней мере, есть хотя бы возможность этого.

Так два зеркала, поставленные друг против друга, создают ощущение разнообразной бесконечности. А интересно только то, за чем чувствуется неопределенное продолжение, бесконечность…

Так из чего же проистекает боязнь одиночества?

В тумане, в темноте всем существом ощущается ответ на этот вопрос. Другой человек разрывает одним своим присутствием плотный чуждый охват, смертельное однообразие.

В конце концов, индивидуальность – это самое крупное событие, наверное, других событий и не бывает, не может быть. А если появляется событие, воскресает время и с ним все остальное, наша маленькая жизнь.

В конце концов, чувства – единственно достоверное в мире, ничего другого в нем, наверное, и нет. Но безындивидуальные чувства нам так чужды, что ими мы жить не можем.

Следовательно, событие для нас то, чему можно сочувствовать: соседняя жизнь.

Наиболее остро ощущается соседняя жизнь в телесном сочетании. В этом была суровость монастыря: лишение телесного сочетания и всего, связанного с ним.

Если же отрезают вообще от всякой соседней жизни, это считается тягчайшим наказанием: одиночное заключение.

Если же присоединяют к этому еще однообразие темноты, становится еще хуже: карцер. Потому что исчезают даже намеки на индивидуальную жизнь – вещи. Настает полный охват…

Но еще я говорил, что в темноте или тумане возникает ожидание неизвестных опасностей. И это тоже нужно объяснить.

Это то чувство, когда в детстве боялся высунуть голову из-под одеяла, потому что окажется, что рядом стоит грабитель, или привидение, или кто-то еще совсем чужой. И боялся не столько его, сколько того страха, который тогда нахлынет и которого не вынести.

Это чувство, говорил я, бывает и тогда, когда остаешься один на один с мертвым телом, даже при свете. И тут тоже так хочется еще кого-нибудь, живой души.

И тут и там причина одна: страх перед не нашей, безличной жизнью. Сама темнота кажется живой. И если подумать, это уж не так нелепо. Что такое темнота? Это среда вокруг нас, которую мы днем видим расчлененной по практическим признакам на различные предметы разных цветов, а ночью – сплошной и черной. Она существует. А кто мне скажет, что значит существует, если это не значит живет?

Следовательно, страх темноты – это тот же страх перед оборотнем.

17

Страх пустоты, иначе страх падения.

Человек, бросающийся с парашютной вышки, знает точно, что он не разобьется, никакой опасности ему не грозит. И все же ему страшно.

Если тут можно сослаться на воображение, уже совершенно ясно, что страх перед большими пустотами, перед пропастью не имеет никакого основания.

Страх этот сопровождается головокружением.

Человеку, никогда не испытавшему головокружения, было бы очень трудно объяснить, что это такое. Ибо никакого кружения предметов на самом деле не видно, скорее, есть уплывание. Но и уплывания, собственно говоря, нет, ибо ничто своего места не меняет.

Любопытно, что на это, кажется, никогда не обращали внимания.

Поясним примером. Человек на карусели или «чертовом колесе» видит действительно кружение мира вокруг него, поочередное прохождение предметов перед его глазами. Но это не головокружение, нужно еще что-то иное. И это иное совсем не требует кружения мира: оно может настать и на карусели, и после нее, и совсем без нее, скажем, при опьянении или при дурноте.

Я хочу сказать, что кружение есть движение, а всякое движение имеет направление и состоит в изменении местоположения.

Между тем, при головокружении может быть ощущение движения без ощущения его направления.

«Все завертелось перед ним», – спросите его, в какую сторону завертелось, и окажется, что он на это ответить не может. Стены плывут перед глазами пьяного, но нет точного направления их проплывания. Падающему в обморок кажется, что он летит неизвестно куда, вверх или вниз.

Главное же, нет изменения местоположения, поочередного прохождения предметов перед глазами. Если смотришь на печь, то, как бы сильно ни кружилась голова, будешь все время видеть все ту же печь, а не сначала печь, потом стену, дверь, окно и т.д.

Короче говоря: при головокружении имеется ощущение какого-то особого, ложного, «неподвижного движения». К этому основному ощущению иногда присоединяются обычные ощущения движения (направление, смена предметов из-за непроизвольных движений глаз и т.п.), иногда же нет.

Ощущение ложного движения возникает, я полагаю, таким образом: при движении предмета всегда происходит смазывание его очертаний – от незаметного до такого, когда предмет превращается в мутную серую полосу. Это смазывание очертаний предмета происходит оттого, что мы не успеваем фиксировать его точно, крепко держать его глазами.

Головокружение и состоит в ослаблении, колебании фиксации, смазывании очертаний, которое и создает ощущение движения, хотя самого характерного и необходимого для ощущения движения налицо нет, – «неподвижное движение». Почти то же ощущение можно получить, глядя на отражение в текучей воде: тут тоже смазывание очертаний без перемещения их.

Но зрительная фиксация есть в последнем счете мускульная, фиксация воображаемым ощупыванием, держанием в руках. Нарушение зрительной фиксации есть следствие нарушения всей мускульной фиксации.

Поэтому головокружение чувствуется и при закрытых глазах. Наше пролонгированное во все стороны тело, наши воображаемые, проецированные руки начинают как бы дрожать, слабеют и уже не могут крепко держать предметы; мир выскальзывает из них.

Мир был зажат в кулак, но пальцы обессилели, и мир, прежде сжатый в твердый комок, пополз, потек, стал растекаться и терять определенность.

Потеря предметами стабильности, ощущение их зыбкости, растекания и есть головокружение.

<Нач. 1930-х>

Несколько раз пыталась написать здесь всё, что мне не даёт покоя, ничего не выходит, ничего. Текст получается нелогичным и бессвязным, в немногослоной фразе, ибо не нахожу нужных слов, столько смысла, что во общем - бессмыслица. Я собирусь и вылью всю душевную грязь.

Д-р Хаус: Вся жизнь зависит от того, с кем ты тогда оказалась в комнате?

Пациентка: Этот момент зависит от того, с кем я сейчас в комнате. Это и есть жизнь - череда комнат. В них мы встречаем людей и все они формируют нашу жизнь.