Не повторяйте это дома

Хуже Никитиной только влюбившаяся Никитина, честно. Особенно, когда у ней большая практика решения проблем без вмешательства других. Неделю я ещё продержусь, а потом неизвестность.

Хочется, чтобы это было взаимно. Но *** мне.

А ещё во мне проснулись способности сталкера

Март. Замечательный месяц, не правда ли? Снег ещё лежит, но уже не так холодно, как в конце января или феврале. На улице идеальные условия для снежных забав: катания на санках, лыжах, коньках, постройка мыслимых и немыслимых снежных сооружений.

Я люблю март. Мне нравится с одноклассниками или друзьями после школы покидаться друг в друга снегом, потолкать в сугробы – обычные детские забавы жизнерадостных детей. Но тогда было одно небольшое «но»: после предыдущей истории родители заставляли меня одеваться как можно теплее, да и домой я всегда должна была приходить не позже, чем через полчаса после уроков – родители всегда звонили на домашний и проверяли, дома ли я. В общем, я была под колпаком всепоглощающей заботы. Были в этом и свои плюсы: мне покупали вещи, которые я не могла попросить раньше, например: новый телефон, новую игрушку, лишнюю шоколадку; также, всегда была отмазка, чтобы не пойти куда-нибудь с неприятными мне личности (я сама в шоке, что уже тогда были такие люди). Но был и существенный минус: я не могла лишний раз выйти из дома или погулять после школы без разрешения родителей, потому что если никто дома не брал трубку, то вечером меня ждала длинная лекция о вреде нахождения на холоде и тонкие намёки на моё не самое прекрасное психическое состояние, что окончательно меня добивало.

В этот раз я получила удар от почти самых близких людей – одноклассников. Вообще, мои одноклассники – типичная школота – тогда их ценностями были длинные гулянки, компьютерные стрелялки, невыполнение домашнего задания и, к великому сожалению, толстый троллинг всех подряд. Конечно, часть вышеперечисленного не была чужда и мне, к примеру, длинные прогулки или толстый троллинг, но я не считала это смыслом моей жизни, а всего лишь приятным времяпрепровождением.

Мои одноклассники толком не знали подробностей происшествия конца января. Они знали лишь то, что я после школы, побоявшись вернуться домой без шапки, пошла в лес, поймала там острый бронхит, с которым я три недели сидела дома. Они не знали всю эмоциональную подоплёку этого произошедшего. Хотя, никто кроме меня не знал мотивов такого поведения. Всего четыре человека знали, что это была попытка суицида. Естественно, меня начали троллить по поводу моей не по погоде тёплой одежды, тотального родительского контроля. Каждый день они спрашивали меня, пойду ли я играть в снежки в ту самую рощицу, где я не рассталась с жизнью только благодаря проходившей мимо женщине. Каждый раз, слыша отрицательный ответ, они кричали мне вслед: «Маменькина дочка!» - тогда это казалось крайне унизительно для меня. Я опять не знала, что им ответить, как дать отпор. Через несколько дней, правда, я уже стала придумывать потенциальные диалоги, но осуществить их мне мешали моя скромность и замкнутость.

Острословам понадобилось три недели постоянных придирок, чтобы разъярить меня. Ох, как же я тогда ненавидела каждого из них, а всё потому что тогда я не знала простой истины: «Никто не заслуживает такого сильного чувства, как ненависть». Тогда я говорила себе, насколько я их ненавидела, насколько мне их хотелось убить, насколько мне не хотелось видеть их “блядские рожи”. Но убийство сразу нескольких человек не может пройти незамеченным, не так ли? Да и опасная это затея – можно загреметь в колонию по нескольким статьям. Но самоубийство… Вот это более интересная затея, более эффектная и менее заметная, тем более можно оставить записочку, благодаря которой одноклассникам может достаться за подстрекательство. Все эти «милые» мысли долго грели мне душу.

Способ ухода из жизни мне подсказали сами одноклассники. В один прекрасный день я очень долго и усердно работала над презентацией для конкурса, потому что только я оставляю всё на самый последний день, кто же ещё? Засиделась до полуночи, если даже не дольше. Кроме того, в этот день я должна была помыть голову, а то волосы были совсем ужасные и страшные, но не получилось – я уже валилась с ног от усталости, потому что ещё не привыкла к таким нагрузкам, ставшим обыденностью сейчас.

Пришла в школу, в свой любимый класс, к своим “любимым” людям. Конечно же, ни для кого не осталось незамеченным некоторая неприглядность моего хвоста – он был просто ужасный, потому что в этот день я ещё умудрилась проспать. Для них, кажется, отличница – это некое божество, Юлий Цезарь, который должен успевать делать по сто дел за день и всегда должен выглядеть идеально. Ну что ж, это их мнение, не согласующееся с реальностью, к сожалению. Тогда я затаила на них вселенскую обиду и тут же придумала, что же надо сделать, чтобы уйти с лица Земли красиво.

Четыре дня, до воскресенья, я вынашивала свой коварный план. В день «х» я долго мучилась над предсмертной запиской. В ней были описаны все мои слёзы двух последних месяцев. Ох, сколько бумажек валялась на столе. Даже когда я решала самые сложные задания по математике, я не тратила столько нервов и времени. Оно и правильно – ведь я впервые сочиняла последнюю записку в жизни, и доселе не задумывалась об этом. Наверное, я исписала десятка два «туалетных бумажек», но всё-таки написала, наверное, что-то жутко слёзное, потому что после я выкинула все эти бумажки в отдельном чёрном пакете.

Затем я пошла в ванну. В последний раз в жизни. Спокойно прошла мимо родителей, мимо Вани, ничего не подозревавших о моих намерениях.

Набрала полную ванну кипятка, чтобы поваляться подольше. Лежала, думала, радовалась мыслям, что совсем чуть-чуть, и я больше никогда не увижу эту ванну, эту квартиру, этот дом, этот город, эту страну, эту планету. «Прекрасно», - думала я.

Через час, а может даже полтора или два, родители в шутку спросили меня, не утонула ли я х) Тут я поняла, что пора действовать. Набрала побольше воздуха, зажмурила глаза и погрузила голову как можно глубже в воду.

С этого момента я полюбила нашу неплотно закрывающуюся дверь в ванну и своих прекрасных родителей.

Первый раз я задумывалась о суициде в шестом классе. Тогда мне было всего 12-13 лет, совсем ещё маленький, несмышленый ребёнок. Тогда у меня не было много друзей, не было постоянного доступа в интернет; тогда я не знала и половины того, что я знаю сейчас. Тогда и устойчивость к троллингу почти нулевой, поэтому эта история обязательно покажется вам крайне глупой.

Итак, мне тринадцать лет. Я – жизнерадостная школьница, в ярко-розовом пальто, ярко-розовой шапке и чёрной школьной форме, выхожу из школы. Конец января: чудесная погода – мороз и солнце. Ничего не предвещает бури, обычная картина: школьники после уроков направляются по своим делам: кто домой, кто покурить, кто в гости, а кто за угол, чтобы устроить снежное побоище. Я, как добросовестная ученица, направлялась домой, чтобы побыстрее сделать домашнее задание, и затем успешно свалить куда-нибудь. Выхожу из дверей школы, как вдруг слышу: «Эмо!» - и дикий гиений хохот. Останавливаюсь. Оборачиваюсь на уже ставшие нечленораздельными звуки с изрядной долей злости. Семиклассники, увидев моё лицо, заржали ещё громче, закричали ещё больше. Ничего не сказав, я развернулась, и потом в голове ещё долго звучал этот хохот и неприятное слово.

Дома никого не было, никто не мог утешить меня и объяснить, что они просто толстые тролли, что на них надо забить и дальше жить своей жизнью. В своей комнате я ещё долго умывалась слезами.

Эта история повторялась изо дня в день на протяжении двух учебных недель, и я ничего не могла с этим поделать, потому что, повторюсь, сопротивляемость троллингу, у меня была нулевой.

Через десять дней практически непрекращающегося унижения моего достоинства, я уже не могла нормально воспринимать людей вне стен школы или дома: все казались мне дикими, злыми, непонятными существами, способными только смеяться над моей внешностью и поведением. Конечно же, я ничего не говорила дома и старалась вести себя как можно более нормально: сеялась вместе со всеми, занималась вместе со всеми,, умничала, даже получала комплименты. Никто не могу заметить раны в моей душе, в моём сознании, потому что я старалась держать свои мысли в тонусе, не опускаться перед своими знакомыми. Да, тогда мне казалось, что поделиться проблемы с другом – черезвычайная дерзость с моей стороны, что другу или родственнику абсолютно наплевать на мои мысли и чувства. Так во мне начали развиваться скрытность и недоверие к людям, ужасные качества, прогрессирующие и поныне. Да, сейчас моя скрытность и недоверие находятся на высшем уровне, поэтому я боюсь показать вам своё лицо, дать ссылку на профиль во вконтактике или твиттере, рассказать что-то деанонимизирующее о себе. Я – человек без лица, и постараюсь остаться такой как можно дольше.

Но я отошла от тему поста. Итак, в один «прекрасный» день я пошла в гардероб за своим пальто, чтобы одеться и пойти домой. Но не тут-то было: само пальто, перчатки, шарф и даже деньги в кармане оказались на месте (у нас не раз крали деньги прямо из карманов верхней одежды, да), но шапки не было! Обычно, если подобная вещь выпадает из пальто, то уборщица или кто-нибудь из самых сознательных учеников, кладёт её на подоконник, и после владелец вещи спокойно забирает её, но в этот раз я внимательно осмотрела каждый подоконник, но не нашла там своей шапки. На всякий случай спросила у уборщицы, не видела ли она розовую вязаную шапку с пингвином на лбу, на что она ответила, что такой не видела; также я наведалась во все кабинеты начальной школы, находившиеся рядом с гардеробом: вдруг кто-то из малышей подобрал мою шапку?; затем я прошлась по всем классам, в которых в тот день у меня были уроки – вдруг я носила шапку с собой и случайно забыла её где-нибудь там? Но нет, её не было и там, и даже в столовой, раздевалке учителей и на посту охранника.

Мои безрезультатные поиски закончились чуть позже звонка с урока – все школьники дружно начали покидать стены своего второго дома. Я, чуть не ревя, решила пойти домой без шапки. Да, замерзну, могу простудиться, но не ждать же на морозе чуда? Тем более, было нежарко, около -20.

На выходе из школы меня, разумеется, ждала компашка несовершеннолетних троллей. В этот раз им особенно не понравилась моя внешность: я же была без их обожаемой розовой шапочки и крайне расстроенная. Не помню всего, что они успели мне наговорить, но одна фраза впечаталсь в мой мозг: «Ой, а наше маленькое эмо совсем расклеилось». Не знаю, о чём я тогда подумала, но я побежала из школы, как из ада, со всех ног, но не домой, нет… Мне нельзя было домой, я была в этом уверена, поэтому я побежала в рощицу, находившуюся неподалёку от школы.

Погода в тот день опять была прямо по Пушкину: «Мороз и солнце – день чудесный». Особенно прекрасно было в рощице, среди чёрных ветвей берёз, тяжёлых тёмно-зелёных лап елей и недостижимых ярко-зелёных верхушек сосен. Несомненно, природа в тот день была прекрасна, какой она и должна быть в день моей смерти.

Да, именно тогда, в тот момент в рощице я поняла, что не могу так больше жить. Я не могу жить целый день в страхе, не могу больше быть осмеянной, не могу больше сопротивляться, и поэтому нет выхода проще, чем умереть. Замёрзнуть посреди этой неописуемой красоты в нелепом розовом пальто, с ещё более нелепым рюкзаком за плечами. Такой поступок прекрасен, решила я. Тем более, вряд ли кто-нибудь будет долго скорбеть над моей могилой, ведь я ещё не успела ничего выдающегося, всего лишь прожила 13 лет почти безвылазно в своём Усть-Перзипюдске. Мир не заметил бы моей потери – на моё место пришёл бы человек, более приспособленный для жизни среди людей.

За этими, как казалось тогда, лёгкими мыслями, я провела, наверное, около часа. Думая о смерти, я не переставала смотреть на искрящийся снег, одетые в белые одеяния деревья, так и излучавшие счастье и жизнь. В то же время, дул ужасно холодный порывистый ветер; живот, казалось, прокручивали через мясорубку, из-за того что я боялась лишний раз выйти из кабинета, даже в столовую, поэтому уже вторую неделю морила себя голодом. Уши замёрзли настолько, что я почти их не чувствовала и ничего не слышала. Из-за того что нос замёрз и внутри, и снаружи, было очень тяжело дышать – холодный воздух приходилось вдыхать прямо ртом, что очень сильно раздражало глотку, и я начинала кашлять. От кашля мне становилось ещё хуже: я начинала задыхаться, потому что раздражение было очень сильное. Волосы практически заледенили, и было чувство, что голову заснули в прорубь и держали там несколько часов. Состояние моей пустой головы было ужасное, хотя тело ещё сопротивлялось холоду.

Я села на снег, потому что задыхаться стоя мне стало неудобно, да и в глазах уже начало темнеть, а ноги окончательно ослабели и уже не могли поддерживать моё тело. Да и тем более, неизвестно, куда упадёт мёртвое тело: вдруг оно упадёт глубоко в снег? Тогда его не получится найти сразу, и у кого-нибудь из знакомых может случиться сердечный приступ из-за моей неожиданной пропажи. А так всё понятно сразу – человек умер. Вот гроб, вот надгробие, а вот и веночек.

Сидеть было проще, хотя и холоднее: на снегу же сидишь, а не на тёплой подушечке с котом на коленях и чашкой кофЭ в руке. Холод заставил меня думать, а вернее вспоминать мою короткую сознательную жизнь: вот мне три годика: я играю в песочнице с моим будущим одноклассником; вот мне пять лет: я пеку свои первые блины; вот мне семь лет: я стою на линейке возле школы с букетом цветов… А вот и события двухнедельной давности. Мне захотелось зареветь, но я поняла, что не могу.

Вдруг я понимаю, что меня кто-то трясёт за плечо, причём уже некоторое время. Из последних сил поднимаю голову и вижу лицо трясущего: женщина, лет сорока, в пальто и меховой шапке, с озабоченным лицом; вижу, что она что-то говорит мне, параллельно нажимая кнопки на телефоне. Я хочу ответить ей, но не могу – мышцы лица почти не двигаются. А спасительница, тем временем, уже что-то говорила в трубку. Что именно – я не слышала, что было дальше – не помню. В себя я пришла только в больнице.