Это просто Вьюи блог

в определенный момент, когда тебе, скажем, чуть-чуть за двадцать
и можно уже подходить к друзьям и при этом не улыбаться
понимаешь, что есть люди, с которыми только что и "встретиться, посмеяться "
и их, к твоему огромному ужасу, большая часть знакомых,
курящих, пьющих, но интересных, хотя где-то похожих на клоунов
но при этом их всегда любишь так же, как, скажем, морские волны.

когда наступает миг осознания и пушечного вопроса "откуда вы все взялись "
вот в него обязательно укладывается почти вся твоя жизнь,
хотя даже больше, потому что по факту - только и остается, что хранить
разные мелочи, улыбки, "давай, пойдем", все "приветы" и кабаки,
потому что в концепции "я? отлично!" можно не принимать ничего в штыки
и вспоминать, как кто-то, кто сейчас на тебя кричит, говорил "ты себя береги".

или, когда вот, мама с работы пишет на почту: "он хороший мальчик",
и, самое страшное, что он ей и правда нравится, причем не меньше, чем барабанщик
из какой-то старой, но ею любимой группы, диск с которой лежит в ящике,
а ты берешься за голову и не расскажешь же, какой он на самом деле,
и как ты ревнуешь его, но молчишь, когда несколько раз в неделю
ему пишут девочки; или как он, хороший, подмазывается к тебе с похмелья.

внутри бороздит просторы тот переломный момент, когда уже за, но еще до
и хочется слушать помехи как радио на улице, но выходит только в метро,
а при ходьбе, споткнувшись, уже можно говорить "блять", и, отряхивая пальто -
ты внезапно остановишься и поймешь: для счастья ведь главное не затрагивать личных тем,
не писать смс, напившись, не звонить ночью, не доказывать никому своих теорем,
а просто быть. желательно для кого-то. и еще желательней - всем.

люблю её песни. близкие.

мне рассказали что голуби не бывают мертвыми
бывают подопытными и очень упертыми
что руки мерзнут только от скуки
но никак не от одиночества
просто пальцам так хочется
нас обмануть
что радугу из лужи извлечь даже можно
но чувствовать нужно исключительно кожей
на подушечках пальцев рук

я верю что мне не врут

стоит ли говорить о том, что искренность - явно не мой конек.
что я рисую румянами скулы, которых нет
что я крашу глаза так, чтоб стал куда жестче взгляд
что сочиняю для тех, кого не хочу видеть, правдоподобный бред
и что жизнь напоминает не фильм, а скорей - маскарад

задёрни шторы. в свой северный ледовитый вторник. глухонемое порно, паралимпийские ролевые. лихие девяностые, нулевые. в твои доверчивые/живые. всегда заглядывал кто ни попадя. ты водишь пальцем по свежей копоти. рисуешь фразу «какая жалость». и у тебя всё молекулярно сжалось, всё рассыпается, рушится, замерзает. когда он утром пере/ползает. через тебя. и говорит «до завтра». какие новости/какой нам жить/какой ещё нахрен завтрак.
И наступает полный Ванкувер.
За ним среда

моей выдержке
может завидовать
даже боец спецсил
я умею напиться -
и не писать тебе
как бы мой внутренний голос
не голосил
и когда мне твердят
что время все смоет
поскольку оно
чудодейственный эликсир

я могу не послать их
и даже продолжить беседу
вполне себе сдержанно
и красиво

я давно подвела черту
под всеми своими "прощай "
я не вздрогну
и даже не вскрикну
если мы встретимся
невзначай
мой психолог
приходит ко мне
за советом
на кофе/чай

но когда где-то рядом
играет земфира
у меня
кончаются
силы

" на улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав.
на улице - кофе и Питер, терпи. там выныривают из метро красивые
и далекие, берут друг друга губами за губы, губами за пальцы,
смеющиеся, милые, цветные. а ты только и можешь стоять с ними рядом,
беспомощно улыбаться - у тебя нет таких губ, таких трехкомнатных квартир.
и сердце-то у тебя всё в пломбах, в пломбах. и руки в тромбах. и жизнь в траблах.
забитое наглухо детство. короче, давай короче, и в одной комнате можно
быть одинокими, и долго падать в пробелы электронного письма, как в снег, и ночью
всегда кажется, что не услышат. забьем на этот межладонный проём, пойдем на красный,
поговорим по дороге самыми затасканными на свете (на лене и кате) словами.
ни обнять, ни ударить. внешность у тебя в нежность, а я, как дурак, вцепилась
тебе в куртку и стою, молчу, привыкнув, что все разговоры доходят до переломов.
останься, а то я совсем остыну. жалобно поскулю в спину автобуса, развернусь и
поеду на залив заливать горе. пять минут, за которые можно спятить. и потом дли недели
не для меня, но только возвращайся. как нарочно накрапывает боль, стонут движения,
до жжения пробки по утрам раздражают, слышим, как нас ничего больше не связывает:
ни голосовые связки, ни бинты, ни килобайты. облезлое метро не налезает на город,
не может без паники пьянок и бьющих ног, а мы все просим, чтобы с нами поговорили,
просим в телефон людей, которые молчат. окончательно так, до нервных окончаний,
безнадежно, насовсем. мама, я не знаю, откуда бывает так грустно посреди
переполненного проспекта, зачем так орет в уши ветер, и как взять и заткнуться.
" на улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав.
на улице - кофе и Питер, терпи. впалые щеки подушек, выпирающие ребра батареи,
арки домов как красиво очерченные брови. я не блюю стихами, я ими люблю.
мы - это когда один поцелуй в ключицу больнее удара.

господи, как хочу забыть, выжечь, вытравить из инутри,
перестать спотыкаться на имени, ждать звонка, говорить о ней,
и чтобы каждое утро ярче, а не темней,
и чтоб капала пена из сжатых в руке камней,
а я понимала: есть о чем говорить

есть о чем говорить помимо и кроме, и без нее
есть внутри огонь, и желание высоты…
а пока упираюсь в тугое - не ты, не ты,
а пока упиваюсь нежностью темноты
и делю пространство на чье-то там и твое.

господи, как хочу забыть, не болеть, не быть
отпустить и в небо взмыть как стрела - одна,
но предательски в сердце ухает тишина,
но пугает боль, у которой не видно дна,
малодушно вру себе: я смогла бы, но если бы…

если б она отпустила меня сама,
если б не было скажем между таких вот чу….
а сама понимаю: иначе и не хочу,
выбирала по сердцу, по миру, по плечу
вот и выбрала. что уж теперь? а зима

господи, затянулась и нас затянула под
бесконечные жернова, под тоску по чужим губам
и шепчу во сне: не отдам ее, не отдам,
выбираю непал (подальше), но еду-то в амстердам,
и ее улыбкой вспарываю живот.

твоё худое счастье
ночью бьёт судорога. она живёт одним днём и втридорога. была у неё дорога. одна. да и та закончилась. клялась на воде и корчилась. у неё вечер.
длиннее длинного. то заломает руки а-ля литвинова, то с помощью штопора/ножика перочинного. пытается извлечь свою истину. из самого чистого/красного/полусладкого
у неё sos
у неё хэлп
у неё экстренная понимаешь посадка
бег от себя и по белым стенам всё
брызги
брызги…
твоё счастье путаное, периодически пьяное вдребезги. звонит и всё дышит в трубку. нервно мнёт юбку. и дышит так изощрённо, невыносимо. как будто ментально пытает или насилует. потом жмёт сброс. да как зарыдает в голос. что ходуном на столе бокалы. от её снега в носу покалывает. у неё комната нараспашку, дом ходуном, от её глаз за три мили холодом. лелеет полу/живые ландыши. и по ночам всё бьёт и всё бьёт по клавишам
всё пишет
за что ж мне
Господи

холодный город, упрямое дежавю от встреч и невстреч, от привкуса суеты,
от всех попыток заботиться и беречь всех кто увы не ты, почему не ты,
холодный город, искристый с утра рассвет втыкает в небо лучи под прямым углом
проснувшись босые ступни укутать в плед, спуститься за кофе, порезаться о стекло,

холодный город. не твой и не мой, а так - случайное перепутье для двух дорог
меж парой коротких и злых проведенных тобой атак, ты успеваешь сказать мне - я так продрог
ты говоришь - я стою здесь совсем один, и лед не греет ладони, а только жжет
я наливаю тебе то коньяк, то джин, бокал твой греется. ласка тупым ножом.
ты говоришь, я слушаю и смотрю, а нежность в ладони бабочкой глупой спит.
невстречи и встречи придуманым дежавю в краткой истории бывших не по любви

холодный город. усыпанный снегом дом. скрипучий от холода россыпью пенопласт.
господи, дай мне шанс говорить о нем, с теми кто даст ему счастье, кто правда даст
господи, дай мне шанс говорить ему то, что он хочет слышать и хочет знать
и не цепляться за руки и во тьму не уходить как айсберг, стоять, молчать,
знать что согрела сердце и отлегло, знать, что он дальше справится без меня…
проснуться утром порезаться о стекло холодного города не захотеть менять.

я капитулирую, включаю красный и красные бусы.
да такая я, вот такая я, безопасная и невкусная,
девочка минус-плюс, пропитанная твоими
чуть-чуткими, чуть-чувственными.
а мой город арбуз, а моя страна - маковое зернышко,
а мои люди - пусто-пусто-пусто мне
без людей в комнате три на четыре,
в реальности ноль на ноль, квадратные метры,
квадратные глаза, квадратная любовь.
и, огосподи, извините меня за алкоголь
в бутылках по углам распиханным.
и за стопки книжек, подпирающие потолок с мыслями.

я себя в газетах выискиваю
между буквами, жиром и зернистыми лицами.
я капитулирую.
капитан, подвесим вас в белом на мачте?
а я прыгну за борт всей своей внезапностью,
недосоленностью и попугайчатостью.
пугаю вас? значит, все схвачено.
эпатажные зайчики, солнечные и белые,
тащат меня в люки канализации,
обещая алису, шляпника и королеву,
я начинаю раздеваться уже на проспекте,
оставляя в одной кофейне один кед,
в другой кофейне второй, в книжном джинсы,
в продуктовом майку,
а у самых дверей городской администрации - бюстгальтер…
дайте же мне свободы голоса,
дайте же мне свободы падать,
короче, ничего мне не давайте.
я капитулирую лежа на асфальте,
размахивая руками и цитируя бродского,
а прохожие втаптывают меня
в совсем не свойственную мне плоскость восприятия.
точка опоры - локоть, точка отсчета - колено,
точки зрения две - глаза правый и левый.
соединить пунктиром, а не четкой,
как что-то недоказанное и пока не точное.
я капитулирую спиной вперед, белым в черное.
зажмурив глаза, сорвав голос
и скандируя маяковского.

пока ты другим там варишь соленый кофе, куришь или стесняешься снять футболку
я тут упрямо рисую знакомый профиль, узкие губы, лоб под короткой челкой
в ванной дышу на кафель, пишу записки, мол отболело, спряталось, пробежало
мы подпустили прошлое слишком близко, чтоб оно эдак молча теперь лежало

пока ты с другими там примеряешь планы, на Ниццу, Ницше, на "да-да, вот здесь и ниже "
я по стеклу в душевой утекаю плавно, я оседаю на пол, и кафель лижет
меня повсюду, до куда только достанет. и день утекает словно сквозь пальцы жидкость
и я забываю когда уже солнце встанет, что я еще собственно даже и не ложилась.

пока ты чинишь машину, и пишешь хокку, заказываешь пиво себе в спорт-баре,
я пробираюсь по горной тропинке в воздух, и улыбаюсь, мать твою, улыбаюсь,
я научаюсь жить в безвоздушном мире, я открываюсь каждому, кто попросит
я перемыла все что нашлось в квартире, и не разбила. хотя подмывало бросить.

пока ты там злишься, ревнуешь, врешь мне, а так же глупо веришь в чужие сказки,
я написала прозы тебе две простыни, я наварила груды вареньев разных.
я одолела боль свою, оседлала, я отняла у нее по тихому все ее силы
я поняла, что я все могу и надо же? даже вернуться, видишь, не попросила

я на кровати
кровать в комнате
комната в квартире
квартира в подъезде
подъезд в доме
дом на улице
улица в городе
город в стране
страна на континенте
континент на материке
материк в океане
океан на планете
планета в космосе
космос в бесконечности
бесконечность в Боге
Бог во мне
и у Него
бессонница

нет ничего страшнее
чем жить прошлым
я расскажу тебе
как это
мой хороший

это как осень
поздняя, нервная, злая
тянется цепкими пальцами к шее
шарф затянуть потуже
увы
выражений
не выбирая

это когда
в глицериновой
глянцевой пустоте
некому позвонить
и услышать простое
- ты где

— что там с тобой происходит
без шуток
где ты?

это когда тебе не за кем
на край света

нечем дышать
и не с кем делить рассветы

завтрак в постель
фотокарточки
отпуска

время застыло
астральной проекцией молота
у виска

кто б научил нас
вычеркивать
и отпускать

это когда ноль пропущенных
на мобильном
или звонят, но не те
и не так стабильно

это когда говоришь ему
" мой любимый "
а у него о тебе
ни одной строки

сердце кормить суррогатами
не резонно
я бы сбежала и в мельбурн
и в аризону
только у боли
ни вектора
ни сезона

море уходит обратно
в свои пески

так телефон
разрывается от молчанья
сердце ломает мне ребра
в одно касание
все что нас мучает
мы выбираем сами
крутится жизни
нещадное колесо

на переправе
от холода сводит пальцы
ты научил меня верить
и оставаться
но до тебя
не допеться, не достучаться

я тебя очень.
забыли об этом.
всё

а по утрам я пью кофе на балконе и говорю
с сиренью, что вот-вот зацветет. говорю ей:
«в эгоизме есть мотивация,
в слабости нет ничего.
как простить слабость и бездействие?»
а вторая часть меня шепчет:
«потерпи еще. еще чуть-чуть.
скоро все атрофируется. скоро
ты поймешь, что прощать уже нечего».

а потом я смотрю на свои волосы на полу парикмахерской
и понимаю, что мы все дальше. — что вот
ты уже и не вспомнишь меня на ощупь.