look at all the lonely people

Заяц с утра был вспыльчив и зол. Гневно выговаривал зайчихе за остывший завтрак, возмущался погодой и неустанно сокрушался о безвозвратно ушедших светло-желтых годах молодости.

Его сосед белка, напротив, этим утром был весел - сегодняшние лиловые тучи без сомненья поспособствуют сбору орехов и отвлекут от леса ненужных двулапых и шумных гостей.

Не то, чтобы очень неожиданно, но совсем не нужно на осенней опушке пути зверей пересеклись: в шуршащих листьях заяц заметил серо-красненькую беличью шубку. Он попытался увернуться от взгляда белки, всеми силами изображая равнодушие и невнимательность. Однако белку не облапошишь! Встрепенувшись, вздернув рыжим хвостом, белка решительно направился к давнему другу и долгому соседу зайцу.

Поймав на себе пристально-дружелюбный беличий взгляд и совершенно растерявшись, заяц выпалил какую-то невнятицу и ринулся прочь, в глубь сосняка - только маленький пушистый хвостик мелькал в колючей хвое… Крошечное заячье сердечко стучало в такт прыжкам, и где-то на самом-самом его дне, трепеталось-билось какое-то новое незнакомое чувство. Перед глазами, на бегу захлестываемыми длинными ушами, пробегали такие привычные теплые родные сцены: грибные посиделки летними вечерами, воскресные пикники у ручья, ежевечерние беличьи шахи-маты и шумные его, зайца, возмущения и попытки спрятать противного вечно ненужного коня в карман…

В одну секунду этот теплый мир обрушился, скатился лавиной, закопав зайца в прелую тяжелую листву, ударив сосновой лапой по заячьим ушам. Он убежал не обернувшись, так и не заметив тоскливых, опустевших глаз белки, стоявшего с опавшим хвостиком посреди опушки, их любимой опушки, всегда любимой опушки, когда-то любимой опушки…

Больше белка не приходил к зайцу, не стучал деревянным молоточком в его хилую калитку, не приносил молодой зайчихе ярких веточек-ягодок. Нет, он не забыл друга, он просто так и не смог понять и простить тех внезапно чужих глаз среди желтой травы.

А заяц бежал-бежал, окруженный ставшим вдруг чужим лесом - знакомые деревья, кусты, пни и норы оборачивались волками, людьми, хищными птицами… Оказавшись дома в добрых руках зайчихи, он так и продолжал бежать - прочь, прочь, из этого чужого теперь мира… Заяц умер через три недели - в глазах его застыла тропка с двумя маленькими удаляющимися вместе точками…Белка не пришел на похороны, в этот день он был слишком занят заготовкой орехов.

Он ходил из конца в конец, не останавливаясь где-либо дольше трех дней. Для него ветра неизменно дули с трех сторон, а солнце светило всегда слева. Звезды указывали дороги, дороги смыкались в перекрестки, а указующие столбы всегда приводили в дома с очагами и теплыми улыбками. Но иногда и звезды с дорогами становились врагами, а перекрестки – демоновым логовом, и тогда вместо волн тепла он был окутан колючими ветвями боярышника.

Это продолжалось уже много месяцев, лет, столетий. Он был всегда. Он был шут. Хлебом его был смех. Смех в пышных дворцах, и смех в церковных садах, смех среди руин войны, и смех среди искаженных чумой лиц.

Туда он попал случайно. Когда листья летали под ногами, а тропы превращались в грязь, звезда обманула его - затуманив разум и сделав слепым, привела туда.

Там он увидел ее. Она стояла, сомкнув руки на груди, и внимательно следила за каждым его словом. Ни тени улыбки, ни движения бровей или ресниц. Только пристальный взгляд стальных глаз.

Все смеялись его нелепым шуткам о короле и пили вино. Вино было слишком сладким, затуманивало разум, путало слова и рассыпало жонглерские мячики. Бубенчики нелепо звенели не в такт движениям – это лукавый ветер раздувал концы колпака, делая их похожими на ослиные уши и хвост. В этот вечер ветер дул с юга, а шут действительно был ослом.

На следующий день он ушел и больше никогда не сочинял каламбуров, растерял жонглерские мячики и не искал украденный ветром колпак. Отныне он был безмолвен и тих, и только иногда в ночном небе он видел яркие глаза неведомой королевны..